Старцы оправдывают Бога через свой способ рефлексии и свое поведение, основное назначение которых снять с Бога и себя – его верных слуг, ответственность за наличие зла на земле, фактически они стремятся оправдать социальную несправедливость. Старцы это вариант божьего народа, самого высокодуховного в мире, самого передового, они – носители «народной правды». Их правда это правда Бога. Их «народная правда» и «божья правда» Бога тождественны. Оправдывая Бога, старцы, по существу, оправдывают себя и ту социальную несправедливость, которую эти «правды» порождают.
Бог, по Н. О. Лосскому, настолько совершенен, что не может творить зло. Все, что он делает, он делает правильно, преднамеренно, по плану. Зло имеет метафизическое происхождение и проявляется через деятельность людей. Бог Лосского это Бог в его наиболее ортодоксальной теодицейной интерпретации и это Бог лермонтовских старцев. Лермонтовский Пророк противостоит старцам, которые считают, что охраняют божественное, следовательно, если следовать Лосскому, он отпал от Бога. И с точки зрения старцев он самозванец, прикрывающийся именем Бога, символ иного, дьявольского мира, его истина – не от мира сего, он носитель мирового зла. Н. А. Бердяев считает, что если есть различение добра и зла, если есть зло, то неизбежно оправдание Бога, ибо оправдание Бога и есть решение вопроса о происхождении зла. Этот вариант теодицеи объясняет рождение зла из двойственной природы свободы. Но и он приводит к тому же результату. Потому что лермонтовские старцы, если следовать Бердяеву, помогают Богу предотвратить зло, которое человек, объявивший себя пророком, пытается направить против безгрешного и всегда правого Бога. Ф. М. Достоевский отказывается оправдывать зло между людьми, которому Бог попустительствует. Но пропасть между Богом и человеком, которую вслед за церковью выстраивает и оправдывает Достоевский, по существу, возвращает к необходимости оправдывать Бога за создание этой пропасти, так как ее наличие обусловливает существование зла. Лермонтовские старцы, как и церковь, защитники этой пропасти, и никому, если следовать Достоевскому, никакому пророку не дано ее преодолеть. Во всех вариантах интерпретации логики божественного, – в варианте лермонтовских старцев, в теоретизировании Лосского, Бердяева и Достоевского, - необходимость теодицеи не только не преодолевается, она доказывается. Это формы патологии культуры.
Бог лермонтовских старцев это не Сын человеческий, в своем стремлении к людям преодолевающий пропасть между божественным, потусторонним и человеческим, посюсторонним. Бог старцев это ветхозаветный церковный Бог-отец, восседающий на небесах. Между ним и людьми – пропасть. Он не меняется, не способен меняться и такой задачи перед собой не ставит. Поэтому не меняющиеся, не способные измениться старцы должны, обязаны оправдать неизменность, стабильность, статичность своего Бога. Они жрецы теодицеи, охранители состояния «нераздельного и неслиянного».
Лермонтовский Пророк решает проблему достижения высшей нравственности принципиально по-другому. Если старцы стараются не допускать противоречий в своем обществе, то Пророк сознательно производит противоречие в себе, раздваивает свое сознание между старой и новой нравственностью, сложившимися «правдами» и собой, и затем преодолевает раздвоенность на основе изменившегося, нового, богочеловеческого, пророческого представления о божественном. Человек, по Лермонтову, оказывается, способен нести слово божье. Но для этого он должен измениться. Он – Сын божий, потому что уполномочен Богом. И он – Сын человеческий, потому что уполномочен людьми и несет общечеловеческие ценности. Ему не нужна теодицея, он оправдывает свою способность стать новым человеком, Пророком. Пророк динамичен, меняется, развивается, становится другим. Старцы нет. Бог старцев не меняется. Бог Пророка меняется. Бог старцев это Бог церкви ортодоксальной, фундаменталистской, его надо славить, оправдывать, ему надо угождать, льстить. Бог лермонтовского Пророка это результат поиска человеком индивидуального пути к Богу, это Бог безрелигиозного христианства, он не требует, чтобы его оправдывали. В «Пророке» возникает потребность оправдания избранного пути к Богу, а не Бога, человека, а не Бога. Необходимость теодицеи переходит в необходимость того, что можно назвать антроподицеей.
В условиях раскола общества Пророк и старцы это два способа решения проблемы оправдания и это два пути развития культуры. Один путь новозаветно-гуманистический, ренессансный - через творческое напряжение духа личности, он же реформационный – через индивидуальный поиск божественного. Другой путь – через слияние (партиципацию) со сложившимися смыслами культуры, через уверенность, что они-фарисействующие старцы – жрецы этого пути, самые правильные, самые истинные, единственные имеющие право славить Бога. Старцы будут всю жизнь оправдывать своего Бога (а, по существу, свое фарисейство), заниматься теодицеей. Пророк будет всю жизнь искать индивидуальный путь к Богу, отбрасывая все, что этому мешает, и, в первую очередь, сам принцип теодицеи. Он выйдет за рамки теодицеи, преодолеет ее как патологию. И в процессе этого преодоления будет постоянно работать над формированием себя нового перед смыслом того нового всеобщего, которое захочет видеть своим Богом.
Согласно католической антропологии человек сотворен естественным существом, лишенным способности созерцания Бога, общения с Богом. И лишь актом благодати ему сообщаются сверхъестественные дары. В грехопадении человек теряет именно эти дары, но, как существо естественное, остается сравнительно мало поврежденным. Согласно классической протестантской антропологии грехопадение извратило природу человека, помрачило его разум, лишило свободы и поставило всю жизнь в зависимость от благодати. В центре антропологии православной стоит человек духовный, но его духовная жизнь не уничтожена, а повреждена грехопадением, образ Божий в человеке замутнен. Спасение души грешного человека во всех трех антропологиях зависит от благодати божьей. Методология христианской антропологии в любой церковной интерпретации принижает способность человека самому внести вклад в формирование высшей нравственности на основании приверженности ценностям.
Но церковные антропологии занимают хотя и важную, но лишь часть современной морально-нравственной проблематики, и всем ходом развития мировой культуры все более сдвигаются на периферию общемировой тенденции развития нравственности, хотя церкви в свое время многое сделали для того, чтобы эта тенденция развивалась. «Пророк» - ключевое стихотворение ряда произведений, в котором Лермонтов формирует нецерковное, нерелигиозное, новое для России представление о нравственности, понимаемое через новозаветно-гуманистический протест и ренессансно-реформационную рефлексию.
Когда аналитик культуры глубоко анализирует культуру, всегда хочется спросить – а есть ли в его произведениях обобщающий анализ. Не у каждого писателя, поэта, художника, да и далеко не у каждого профессионального историка, философа, культуролога он есть. У Лермонтова такой анализ есть. Это стихотворение «Дума».
Значение этого стихотворения в том, что Лермонтов в нем определяется в отношении к русскому народу. Всю свою многостороннюю критику русского человека Лермонтов должен был обобщить на каком-то одном уровне – самом высоком. Лермонтов нашел этот уровень. Он адресует свою критику русскому народу – автору патологичной русской культуры.
Критика культуры в «Думе» достигает обобщений, пока непревзойденных ни в одном другом произведении русской художественной литературы. Именно через это произведение начался в литературе нашей страны уникальный процесс, в основном, не характерный, насколько мне известно, для других литератур мира – критика архаики народа. Именно критика русского народа в художественной литературе, ставшая новой для России идеологией и новой для России культурой, сделала русского поэта больше, чем поэтом.
Застрявшая культура. Патология народа. –
Стихотворение «Дума».[176]
«Действительно, нужно сознаться, что наша общественная жизнь – грустная вещь. Что это отсутствие общественного мнения, что равнодушие ко всему, что является долгом, справедливостью и истиной, это циничное презрение к человеческой мысли и достоинству – поистине могут привести в отчаяние».
А. С. Пушкин. (Из не отосланного письма П. Я. Чаадаеву 19 октября 1836 г.).
В стихотворении «Дума» Лермонтов как бы раздваивается. Он судит современное ему общество начала XIX в. и одновременно переносится мыслью в будущее, становясь «потомком» и «гражданином», членом победившего в России гражданского общества, представителем типологически новой, либеральной культуры. И уже с позиции этой новизны он судит общество «промотавшихся отцов», старую, а нам, читателям XXI в., кажется – нынешнюю имперскую воспроизводственную логику, господствующую сегодня в российском человеке. Вывод Лермонтова однозначен – русская культура патологична, дегенеративна и нежизнеспособна, потому что не способна формировать личность. Победа гражданского общества в России возможна только при условии гибели общества «промотавшихся отцов». Это приговор. И произнесен он не в одном, пусть гениальном, произведении – он рожден всем творчеством поэта. Вместе с тем, лермонтовская рефлексия в его произведениях составляет некоторое единство, из которого складывается Образ альтернативы. Альтернатива социальной патологии формируется через образ личности, поэта, пророка, гражданина, еретика, вольнодумца, самозванца, который призван изменить сложившийся тип русской культуры.