Землей и морем, всем, чем только мог,
Не в силах он прожить три дня не евши.
Но полно! Злобный бес меня завлек
В такие толки. Век наш – век безбожный;
Пожалуй, кто-нибудь, шпион ничтожный,
Мои слова прославит, и тогда
Нельзя креститься будет без стыда;
И поневоле станешь лицемерить,
Смеясь над тем, чему желал бы верить.
«Сашка»[189]
Лермонтов желал бы верить. Но ему трудно, невозможно верить, потому что путь веры, предлагаемый Русской православной церковью, его не устраивает. Так он и идет по жизни, верующий-неверующий, богоборец-богоискатель, воспеватель-низвергатель. Эти невозможность-желание верить как основное внутреннее противоречие его менталитета и основной мотив большинства его произведений расположили его творчество в дуальной оппозиции смыслов «Бог – человек». Опираясь на эту оппозицию, он и писал свои варианты поэмы «Демон».
Значение поэмы «Демон» в том, что в ней содержатся ответы на основные вопросы лермонтовского творчества, если изучать поэта через дуальную оппозицию «Бог – человек». В первой половине XIX века полюс народа еще не привлекал такого внимания писателей, как во второй половине XIX – XX вв. Их внимание было сконцентрировано на критике полюса Бога. Этот акцент характерен и для поэмы «Демон». В фокусе поэмы богоборчество – богоискательство поэта, его антицерковный бунт, поиск нового смысла божественного и человеческого.
Бунт против церковности.
Как верующему человеку, Лермонтову далеко не безразлична функция церкви. И это видно в его трагедиях “Испанцы”, “Люди и страсти”, поэмах “Странный человек” и “Вадим”.
Поэт исследует церковность объективно с либерально-христианских позиций (рвущийся к отцу Юрий - Марфе Ивановне: ”Между отцом и сыном один бог!... И вы осмеливаетесь взять это место”. - “Люди и страсти”)[190]. Основная мысль четка: между высшим авторитетом, высшей нравственностью, Богом-отцом, с одной стороны, и человеком, с другой, - не должно стоять ничего, что мешает этой связи, и посредник и, тем более, узурпатор должен быть отвергнут. Так считают все нецерковные христиане мира, так считает и бунтующий против традиционной церковности Лермонтов.
В трагедии “Испанцы” образ церковной лжи несет “умный плут” иезуит Соррини во времена инквизиции в средневековой Испании. Для меня не имеет значения, что действие происходит не в России. Главное здесь – направление движения мысли Лермонтова. Плутовство Соррини в том, что он не верит в священность Священного писания
Ужель закон в сей толстой книге
Сильней закона вечного природы?
Безумец тот, кто думал удержать
Ничтожным правилом, постановленьем
Движение природы человека
«Испанцы».[191]
Критика рассматривает этот отрывок то как атеистический, то как антикатолический. Но Лермонтов не был атеистом. Это известно из его биографии, и это видно из его творчества. Его персонаж говорит: «Философия не есть наука безбожия, а это самое спасительное средство от него и вместе от фанатизма» («Люди и страсти»). По типу своей религиозности не был поэт ни православным, ни католиком, ни протестантом. Ложь церковности он показывает в сцене допроса инквизицией Фернандо и лицемерного обвинения его еретиком со слов
«Доминиканец:
Не о любви пришел я говорить:
Ты обвинен, что веришь Лютеру
И всем еретикам...»
до слов
«Все (кричат):
«Он еретик! Он еретик!»
«Испанцы»[192]
Соррини: «Ведь знаешь ты, мы вечно правы».
Суть конфликта в трагедии между ценностью любви и ценностью правила, рефлексией и догмой. Ложь плутующей церковности в насилии над индивидуальным поиском высшей нравственности, над ценностью личности ради спасения архаичной культуры. Этот прочитываемый в трагедии вывод Лермонтова совпадает с выводом М. Лютера в отношении Римского престола. В послании “К христианскому дворянству об исправлении христианства” и других работах Лютер неоднократно называет Папу лжецом, вором и разбойником, а политику Римского престола лицемерием. Лютер в Послании и Лермонтов в “Испанцах” задают по существу один и тот же вопрос: кто уполномочил церковь быть посредником между Богом и человеком? И это неважно, что реформационное вопрошание Лютера вело к обновлению церкви, а реформационное вопрошание Лермонтова – к не церковной религиозности. Главное – оба пришли к одинаковому выводу: традиционная церковь ведет не к Богу, а к самой себе, и для верующего церковью должен быть он сам.
Использование западноевропейского сюжета допроса и сжигания еретиков на кострах и деятельности инквизиции - это находка русской литературы (Лермонтов, Гоголь, Достоевский, Л. Андреев) в борьбе с догматизмом и нравственным насилием как содержанием любой церковности. Противостояние личности инквизиции - это указание на ценность жизни как на меру этой борьбы.
В поэме «Демон» разворачивается конфликт между Демоном и слугой Бога ангелом – образом церкви. Обращает на себя внимание совершенно различная логика этих персонажей.
Ангел:
Дух беспокойный, дух порочный,
Кто звал тебя во тьме полночной?
Твоих поклонников здесь нет,
Зло не дышало здесь поныне;
К моей любви, к моей святыне
Не пролагай преступный след,
Кто звал тебя?
Ангел явно автаркичен, бюрократичен, церковен, партиен. Демон не хочет служить злу. Но так как он не хочет служить и Богу, то он, с точки зрения ангела – образа церкви – слуги Бога, все равно носитель зла, не свой, чужой. Основание для такого суждения одно, оно основано на принципе личной близости, преданности Богу. Ангелу – образу церкви также не понятно, на каком основании Демон появился в монастыре – Божьем доме. Бог его не звал, значит, его любовь к женщине, не благословленная Богом, не имеет права на существование. Основание обвинения то же – отсутствие личной преданности Богу. Монастырь это Дом божий и средоточие сторонников, а не противников церкви, поэтому ангел задает вопрос Демону – что он тут делает, раз не хочет служить Богу. Столкнулись два представления о поиске высшей нравственности: через церковные каноны, где на первом месте стоит оцерковление, «обожение» человека (девиз - христианства нет без церкви!), и через индивидуальный путь к высшей нравственности, через закрытость и через открытость, через церковь как посредника между Богом и человеком и через реформационную попытку личного общения с Богом, через инквизицию и через Реформацию. Церковь цельна, спокойна, фундаментальна, ортодоксальна, статична, едина и неделима в своей посреднической функции, а личность, видящая в этой функции патологию, беспокойна («дух беспокойный»), противоречива («дух лукавый»), динамична, а всякое беспокойство порочно («дух порочный»), потому что разрушает цельность, фундаментальность, спокойствие, статику посредника. Отсюда недоверие личности к все знающей церкви и вражда церкви к вопрошающей, сомневающейся личности.
Лермонтов впервые определил проблематику антицерковного протеста личности для России. Эта проблематика не только не исчерпана сегодня, она проявляется в нарастающей необходимости в России церковной реформы, в возрастающей актуальности для России секулярного христианства.
«Ты виновен!» - Протест против господства потусторонности.
Основной посылкой многих лермонтовских исследований является вывод о том, что Бог равнодушен к человеку, бросил его на произвол судьбы, потому что он, Бог, потусторонен. Этот вывод не случаен.
Он впервые был сделан глубоко верующим библейским Иовом, атеистические очертания приобрел в Европе в эпоху Просвещения. Сомнения в справедливости потустороннего Бога всегда стояли на пути христианской веры. Отсюда религиозные сомнения российских писателей и богословов XVIII в., Лермонтова, Достоевского, вера в Бога/безверье Пушкина, Гончарова, Тургенева, Чехова. Для верующих людей вывод о равнодушии Бога к человеку, хотя не имеет атеистического смысла, во все времена остается одним из основных вопросов, на который им трудно отвечать. Критика потусторонности за то, что она не содержит в себе человеческого, привела к появлению Нового Завета, к поиску смысла мирового зла религиозными философами. Одновременно, она породила расколы в мировых религиях и религиозные движения, которые по-разному отвечали на вопрос о природе Бога.
В разрыве Бога с человеком суть Ветхого завета. И сколько бы не занимался ветхозаветный Бог делами человека, его божественные вмешательства не могли исправить положения на земле в силу потусторонности природы ветхозаветного божественного и посюсторонности природы ветхозаветного человеческого. Ликвидация разрыва между двумя природами – основная проблема, над которой бьется верующее человечество, начиная с пророков и Иисуса. Вывод Лермонтова о том, что Бог Ветхого Завета в силу своей потусторонности, по сути, равнодушен к человеку, в начале XXI в. прямо или косвенно находится в эпицентре мировой дискуссии о природе божественного и человеческого и определяет одно из оснований демократизации, либерализации, гуманизации христианских конфессий.
Демон о Боге:
На нас не кинет взгляда,
Он занят небом, не землей!
Критикуемый Лермонтовым русский Бог как чистый феномен сознания сущностно предметен, радикально не интенционален, не способен вызвать ответную интенциональность у человека. Его антиинтенциональность раскалывает сущность бытия между всеобщим и единичным, игнорируя смыслоформирующую богочеловеческую сферу между ними. Поэт возмущен позицией Бога и осуждает ее: "Ты виновен!"- неоднократно произносит он[193]. Лермонтов не только, как Иов и Достоевский, отверг этот безнравственный Божий мир, но он в отличие от Иова и Достоевского последовательно отверг и традиционного Бога, сотворившего этот мир. Прежде всего, поэта не устраивает временность и бездуховность божьего творения: любовь, дружба, честность, богатство, власть, творчество – все гниет и гибнет из-за завистливой и коварной человеческой природы («Демон»), и жизнь поэтому «пустая и глупая шутка» («И скучно и грустно»). Бог также виноват в нравственных страданиях поэта, то есть в его конфликте с обществом, в отсутствии родных душ и подлинной любви и что он – поэт не может уяснить смысла жизни (трагедии «Испанцы», «Люди и страсти», «Странный человек», а также «Гляжу на будущность с боязнью», «Расстались мы, но твой портрет»). И, кроме того, Бог не справедлив, так как любит выборочно («Вадим»). Поэтому Лермонтову нужен мир радикально новый, то есть альтернативный, то есть не традиционно божий мир, и поэтому он ищет, – ни много, ни мало, – новые правила сотворения божественного и человеческого. Своим романтическим «Ты виновен!» поэт достиг пика в критике ценности абсолютности сложившегося смысла всеобщего, начавшейся в русском просветительстве в XVIII в.