Лермонтов – о Демоне:
... И дик, и чуден был вокруг
Весь божий мир; но гордый дух
Презрительным окинул оком
Творение бога своего
И на челе его высоком
Не отразилось ничего.
Демону интересна природа как объект, он рад общаться с ней, иначе он не поселился бы в «ледяном гроте» и не дружил бы с молниями и бурями. Но она, в конце концов, стала не интересна ему как носитель истины и высшей нравственности.
Цена возвращения в природу оказалась слишком высокой, — человек разумный как смысловая сфера между человеком природным и природой исчез, осталась лишь Бог-природа. А Бога-внешнего Демону не надо. От Бога как хозяина рая и внешнего по отношению к себе фактора он уже однажды бежал. Единой картины мира не получилось - слияние с «божьей правдой» природы не оправдало надежд.
Истина - в поиске справедливости? — Нет!
Лермонтов ищет истину не только в связи с христианскими представлениями о добре, природе, но и в социальной динамике человека. И в этой смысловой сфере первое место, конечно, принадлежит представлению о справедливости («Вадим»).
Гнев мщения привел лермонтовского героя к слиянию с «народной правдой» во время пугачевского бунта, он стал вождем толпы, и толпа стала его кумиром. И здесь начинаются социологические открытия Лермонтова: толпа, готовящаяся убивать, шла в церковь за благословлением и получала его, русские люди шли на убийство людей с Богом в душе[201].
Толпа в церкви была безлика, в ней не было ни мысли, ни любви, ни страдания, — это было «слияние скотского и человеческого», «нечто смешное и вместе жалкое». Толпа была подобна «серым камням», она как бы «потонула в тумане безликости». Это было «море равнодушия»: «Все это время дьячок читал козлиным голосом послание апостола Павла, и кругом, ничего не заметив, толпа зевала в немом бездействии». И над всем — равнодушное вековое лицо старого схимника[202]. Не много в русской литературе сцен, где так культурологически точно показана стадная сущность толпы и церкви.
Лермонтов, как Иов, отвергает «Бога несправедливого», вместо Бога носителем справедливости в «Вадиме» становится «человек справедливый». Может быть «человек справедливый» станет источником любви между людьми, нового добра? И сразу выясняется, что это невозможно, — цена оказывается слишком высокой. Единой картины мира, основанной на справедливости, не получается, потому что в переделываемом мире господствует вседозволенность и зло. И оказывается, что нет ни Бога, ни истины, да и человечество раскалывается на две одинаково безнравственные части, — людей, которые держатся за старую правду-справедливость, и тех, кто устанавливает новую правду, более справедливую справедливость. Лермонтов исследовал вопрос о возможности справедливости как способе поиска истины и закрыл вопрос. Справедливость слишком субъективна, чтобы быть смысловым пространством для поиска истины.
Вглядывание в мир не оправдало себя. Но если истины нет ни в служении добру, ни в служении злу, ни в слиянии с природой, ни в поиске людской справедливости, то где она? Где искать истину, которую можно было бы понять как альтернативу господству традиционности? Лермонтов ищет ее сразу по многим направлениям – исследуя смысловое пространство и за пределами себя, и в своей способности формировать смыслы, в своей поэтической глубине. Анализ лермонтовской поэтики позволяет зафиксировать поворот в поиске альтернативы – от вглядывания в мир к вглядыванию в себя.
Но мерой правильности поиска продолжает быть соотнесенность способности к поэзии со спасеньем души. Эта мера – единственный для нецерковного верующего Лермонтова критерий высшей нравственности.
Поворот в поиске альтернативы. Вглядывание в себя.
Как поэтическое творчество соотносится со спасением души? - этот вопрос мучил Лермонтова всю жизнь. Осмысливая полюса «Бога» и «человека», пытаясь формировать в богочеловеческом пространстве новые смыслы и ставя этот вопрос, поэт все более поворачивает в поиске альтернативы от внеположенных смыслов к внутриположенным. Поэт все более вглядывается в себя, в свой менталитет, в свою способность писать стихи и быть личностью.
Для того, чтобы повернуть вектор поиска к своей поэзии, к себе, Лермонтов должен был принять не простое решение. Он понимал, что его служение поэзии как проявление высшей нравственности противостоит церковному служению Богу как идеалу высшей нравственности. Лермонтов делает выбор между верой в Бога и поэзией. Для верующего поэта это был тяжелый выбор.
Истина - в способности к поэзии.
Традиционно церковная, ортодоксальная, черно-монашеская-монастырская постановка вопроса о спасении души: «или художественное творчество – или спасенье». Если сердце человека способно к поэтическому творчеству как главному делу жизни, он не должен рассчитывать на спасенье. Совершенно бескомпромиссно. Либо церковное служение потустороннему Богу-Отцу как возможность попадания в рай – либо посюсторонность поэтического творчества как возможность поиска истины и высшей нравственности на земле, но тогда о гарантированной возможности попадания в рай надо забыть. Лермонтов, всерьез относясь к этой ортодоксальной концепции, выбирает второе – землю, человека, поэтическое слово. Раз надо выбирать, он будет служить не Богу, а поэзии.
Не обвиняй меня, всесильный,
И не карай меня, молю,
За то, что мрак земли могильный
С ее страстями я люблю;
За то, что редко в душу входит
Живых речей твоих струя,
За то, что лава вдохновенья
Клокочет на груди моей;
За то, что дикие волненья
Мрачат стекло моих очей;
За то, что мир земной мне тесен,
К тебе ж проникнуть я боюсь,
И часто звуком грешных песен
Я, боже, не тебе молюсь.
Но угаси сей чудный пламень,
Всесожигающий костер,
Преобрази мне сердце в камень,
Останови голодный взор;
От страшной жажды песнопенья
Пускай, творец, освобожусь,
Тогда на тесный путь спасенья
К тебе я снова обращусь.
«Молитва. («Не обвиняй меня, всесильный»)»[203]
В процитированном стихотворении та же тема, которую поставил Н. В. Гоголь в обращении-молитве к Богу-Отцу за две недели до смерти. Это соотнесенность дара к художественному творчеству и необходимости молиться-служить Богу, чтобы спастись. По-видимому, смысл противостояния художественного творчества и веры в Бога витал тогда в российском воздухе и озадачивал художников. Возникшее противоречие разрешалось у Гоголя через просьбу к Богу лишить его дара писать, который, как он стал считать перед смертью, закрывает путь к спасению. Творчество Лермонтова и Гоголя отразило попытку русского человека соотнести существо веры с существом художественного творчества. Оказывается, верить и творить в России это виды деятельности очень разного свойства. Потому что субъектом веры человека в Бога является Бог, а субъектом деятельности человека, занимающегося писательским творчеством, является сам человек. Следовательно, отношение веры и творчества это вопрос о том, кто или что в сознании поэта является реальным субъектом культуры: Бог или человек, а еще точнее – человек или не человек. И оказывается, по Лермонтову, что центральный вопрос существования поэта не спасенье в церковной интерпретации, а в способности ощущать себя поэтом. В этом выборе истина и высшая нравственность, хотя чистая ересь и самозванство.
Выбор Лермонтова полностью пушкинский. Этот выбор имеет огромное значение для культуры России. В условиях религиозного и идеологического давления на писателей способность оставаться писателем, служить искусству, а не идеологической заданности, понимать, что цель поэзии – поэзия, а не служение Богу, либо народу, либо национальным интересам делает художественную литературу художественной литературой, охраняя ее от превращения в церковно-партийное поучительство.
Но писать так – надо быть личностью. И Лермонтов насыщает свое представление об истине личностным содержанием.
Истина – в способности быть личностью.
Личность это субъект творчества во всех ее формах. Личность находится в проблемных отношениях к осваиваемому материалу, что открывает возможность для творческой интерпретации, изменения, развития. Воспроизводя себя, личность воспроизводит культуру и социальные отношения, постоянно порождает и снимает противоречия между ними. Она выступает как результат освоения накопленной культуры и одновременно субъект ее критики в целях ее развития. Личность это субъект своих собственных сил, способностей и потребностей, интересов и устремлений. В самореализации личности порождается и снимается противоположность внешней и внутренней жизни индивидуального человека. Демон, пытаясь самореализоваться как личность, все время менял, уточнял свои цели. Личность может быть понята через ее способность переосмысливать свои цели и потребности, меняться, развиваться.
Смысл личности может быть понят через смысл Другого. Демон желал стать любимым. Это значит, что он желал убедить Тамару понять его как новое условие ее собственной свободы. Он предлагал ей новые границы ее свободы – новую зависимость как новое условие новой свободы. Но предпосылкой движения к любой новой зависимости/свободе в отношениях с Другим является ощущение, потребность, возможность, способность быть независимым от смысла Другого. Лишь фундаментальность и самодостаточность способности к такой независимости может сформировать новую зависимость как самодостаточное условие новой свободы.