Проблематика веры и любви в романах Гончарова выстроена также, как и в поэме Лермонтова «Демон» – верить и любить значит быть способным уйти от статичных смысловых полюсов и выйти в некоторое смыслоформирующее пространство в сфере между. И наоборот, слияние с одним из статичных полюсов это смерть и веры и любви.
Обломов: «Не увидимся с Ольгой… Боже мой! Ты открыл мне глаза и указал долг», говорил он (Обломов – А. Д.), глядя в небо». Этот голос легко узнаваем: в Обломове с Богом заговорил дух православного старца, святого отца. Согласно морали этого духа мужчина должен бежать от жизни и любви к женщине, как от дьявола. Уверенность в том, что человек любит и любим, - это «сатанинский шепот самолюбия». Любовь земная – это «обман», «оспа», «ошибка», «лукавый шепот еще праздного сердца», «самолюбие», «самостоятельный и дерзкий поход по жизни», «своевольное хочу». Обломовым-старцем руководит «боязнь счастья». «Боязнь любить» исходит от Бога, который не хочет, чтобы мужчина любил женщину. Это очень глубокое проникновение в сущность ветхозаветной церковности, которое с такой методологической ясностью не демонстрировал в русской литературе никто, даже Лермонтов. Гончаров беспощадно сравнивает эту религию антижизни и антилюбви с отравой, которая действует сильно и быстро. Этот яд уводит человека от жизни. Восстать против этой отравы – значит, бросить вызов традиции, сложившимся культурным стереотипам, такое восстание – самозванство. Лермонтовский Демон восстал против этой отравы, но прямо Бога в запрете любить женщину не обвинял, хотя, конечно, имел это обвинение ввиду. Гончаров сделал важный шаг в критике религиозной архаики, ставящей ограничения на пути любви. Вызов традиционности бросил Демон, жаждущий любви и понявший, что «любить он может, может» и в этой вновь обретенной способности самозвано увидевший новую меру своей способности понимать смысл жизни. Испугавшийся полюбить Обломов, по существу, повторил логику боявшегося любить Печорина. Обломов и Печорин это пушкинские «инвалиды в любви».
Самозванцами в романах Гончарова является не только Штольц, но и Вера и Ольга.
Логика образа Ольги совершенно такая же, как логика образа Демона.
У Ольги собственное представление о Боге. Она сознательно уходит, отпадает от статики божественного. Основная черта веры Ольги в том, что она не религиозна, ей достаточно сознания того, что она верит в Бога, остальное, – церковное, религиозное, – возможно, но не существенно. Этот подход к религии характерен не только для Ольги, но и для Штольца и он не случаен, это подход самого Гончарова – об этом говорят его письма. Это подход к вере творческого человека. Ольга уходит, отпадает и от смысла статики человека. Ольга – творческая натура, личность. Творческая – значит способная к самокритике, переосмыслению, поиску нового. Поэтому она, полюбив Обломова, но, увидев его неспособность меняться, и значит – выйти за рамки традиции и формировать новые смыслы, оставляет его.
Несколько по иному выстроена проблематика любви и личности в романе «Обрыв». Разворачивающаяся в романе дискуссия о смысле любви сводится, по существу, к тому, в какой степени любовь содержит в себе интеллект, взаимоуважение, способность понять себя через смысл Другого, то есть анализируется интеллектуальный аспект любви. Интеллектуализм в логике любви ведет не к сложившейся родовой социальности, а к выходу из нее. Он формирует социальность нового типа, в которой на передний план рефлексии выходит ценность личности.
Проблема, фактически, сводится, к тому, есть ли любовь в отношениях людей или есть только секс. Эта проблема чрезвычайно актуальна сегодня. После распада СССР и КПСС в условиях возникшего идеологического вакуума композиторы, поэты, певцы, СМИ производят и доносят до людей тысячи песен о любви, подменяя понятия и через «любовь» пропагандируя секс, в любовно-сексуальной сфере процветает пошлость. Расколдование мира, начавшееся в России с Петра I, необходимо включает срывание покровов и с темы о сексе. Тайн не должно быть ни в чем. Но новая, искомая и пока не найденная мера раскрытия тайн должна уберечь человека-реформатора от пошлости и цинизма. Ценность личности является основанием, не только уничтожающим устаревшие культурные стереотипы, но создающие новые, формирующие новую личность и по-новому охраняющие ее от посягательств со стороны смыслов стадности, соборности, биологизма как социальной патологии.
Цивилизационность, интеллектуализм, медиационность Веры, с одной стороны, и стадность, доцивилизационность, сексоцентричность коммуниста Марка, с другой – такого суперсовременного противопоставления смыслов любви и секса ни у Лермонтова, ни у Пушкина не было. Марк - Вере: «Вы хотите бессрочного чувства? Да разве оно есть? Вы пересчитайте всех ваших голубей и голубок: ведь никто бессрочно не любит. Загляните в их гнезда – что там? Сделают свое дело, выведут детей, а потом воротят носы в разные стороны. А только от тупоумия сидят вместе… Любовь не понятие, а влечение, потребность, оттого она большею частию и слепа».[267] Вера не отрицает силу природного влечения в любви, но для нее главное в любви – смысл личности: «Для семьи созданы они (женщины. – А.Д.) прежде всего. Не ангелы, пусть так, - но и не звери. Я не волчица, а женщина!».[268] Вера явно уходит, отпадает от полюса природоцентричности в любви, биологическая сущность человека для нее не Бог, она формирует какую-то новую меру взаимопроникновения смыслов в сфере между природностью и интеллектуальностью в своей любви к Марку. Она хочет в любимом видеть личность и чтобы он также видел в ней личность. В постановке вопроса о синтезе смыслов природности и интеллекта в любви, понимаемой через сущность личности, Гончаров это новый после Лермонтова шаг в критике социальной патологии и развитии в России культуры личности.
Три романа Гончарова – это гимн синтезу любви и рациональности. Рациональное в человеке – это божественное в земном, если оно направлено на умножение в любви. И наоборот, безвольное бегство от жизни в воображаемые райские кущи либо в революционное «громадное будущее» – это предательство любви как призвания человека на земле. Любовь как цель реализуется через форму, а не аморфность, активность, а не пассивность, ответственность за жизнь, а не безответственность и сон. Любовь – это гармоничная середина, поиск середины, а не саморазрушительные крайности.
Гончарововедение пока не возвело нового философского здания на месте развалившейся большевистской этики. Для создания цельного видения логики мышления Гончарова одним из перспективных направлений может быть изучение религиозных основ творчества писателя. Но специфика творчества Гончарова такова, что при изучении Гончарова религиозного потребуется обосновать вывод о том, что писатель, по существу, призывал не к поиску новых вариантов общественных перемен, а, как и Пушкин, и Лермонтов, к изменению типа русской культуры.
Лермонтов – Тургенев.
Влияние Лермонтова на Ивана Сергеевича Тургенева огромно. И в художественных средствах, и в основных аспектах методологии анализа культуры: в критике социальной патологии русского человека и в поиске новой интерпретации божественного.
Для Тургенева русский человек еще пребывает в младенчестве, не создал для себя твердых жизненных убеждений, он все еще как бы учится рефлексии, а не руководствуется ею в принятии жизненно важных решений, он – культурно не сформировавшийся человек, восхищающийся собой как homo sapience, но еще не способный понять его смысла. Он мучительно ищет в себе нравственный ресурс, чтобы достойно ответить на вызовы жизни, и не находит, инверсионно мечется между смыслами привычных крайностей в себе и в этих метаниях утрачивает способность к поиску новых смыслов, теряет себя как личность, он – еще одно подтверждение вывода Чаадаева о том, что русский человек не знает, что такое выработать в себе новую логику мышления. Обобщение ключевых персонажей Тургенева можно понять как человека не сформировавшегося, культурно не сложившегося, «существо неоконченное» – так называет себя Рудин, главный герой одноименного тургеневского романа. Он утопист, фразер и позер. Рудин, по сути, новое обобщение лермонтовских старцев, нравственных калек, пушкинской «пародии человека», гоголевского человека «ни то, ни се», гончаровских «уродов».
В чем новизна тургеневского «неоконченного существа»? Особенно по сравнению с лермонтовскими, гоголевскими и гончаровскими персонажами? Тургенев фокусирует внимание на способности человека установить связь со своим Я как со способностью человека выразить свою индивидуальную сущность, отличную от нравственного идеала «как все». Персонажи Гоголя типа «ни то, ни се», не имеют личностного Я. Они порождение идеала «как все». В них «Я» как внеродовая, индивидуальная ценность, противопоставляющая себя традиционному «Мы», еще не сформировалась. Лермонтовские Печорин, Вадим, Арбенин, Владимир, Александр уже опираются в своих решениях на ценность своего индивидуального «Я». Они постоянно оценивают и вопрошают себя, но из этого вопрошания не образуется деятельный результат. Поэтому можно сказать, что в творчестве Лермонтова связь русского человека со своим «Я» не продуктивная, она разрушается на этапе осознания необходимости изменить себя, действовать. Лермонтовский анализ показывает, что в России субъект культуры как носитель личностного «Я» еще не сложился. Гончаровские недоросли и «уроды» Райский, А. Адуев, Волохов, Обломов, также как и лермонтовские персонажи, опираются на свое «Я». Эта связь продуктивна, но качество продукта, качество производимой деятельности чудовищно архаично. Гончаровские недоросли не способны вырваться за рамки сложившейся культуры, своей патологической раздвоенности и формировать в изменившихся условиях новую меру себя.