Страдающий лермонтовский Арбенин, «могучий ум», мечтает о покое: «И должен же покой когда-нибудь/ Вновь поселиться в эту грудь!». У Булгакова Воланд говорит, что Мастер достоин покоя. Покой дается Мастеру в награду за талант и перенесенные страдания. Покой у обоих писателей становится некоторой мерой изменения типа русской культуры, способности русского человека разрешать, снимать противоречия.
Булгаковский вывод «Трусость – самый тяжкий порок», безусловно, имеет лермонтовские корни.
Уверен, основной культурологический анализ лермонтовских корней в творчестве Булгакова впереди.
И еще. Великие русские писатели, также как булгаковский Воланд, посещают Россию и, встретив в лучшем случае молчаливое непонимание, как Воланд, уходят из нее. Пушкин, Лермонтов, Булгаков – чужие в российском массовом сознании. Чувствуя это и пытаясь сказать людям новое слово, они как бы несколько отгораживаются от своего детища. Боясь освистывания, они вынуждены маскировать то, что названо в этой книге логикой Иисуса, под образы Демона, Воланда... Пройдет время и другим станет человек, которого будут называть русским и который будет жить на территории, именуемой сегодня Россией. Своим станет Иисус. Своими станут и Пушкин, и Лермонтов, и Булгаков, и их персонажи. Не понадобится более маска нечистой силы, сама нечистота этой силы будет переосмыслена, и новый русский человек, сбросив с себя сусальную шкуру народности и религиозности как мусор, как недоразумение, спросит: «Неужели во мне все это было? И неужели я выжил благодаря тому, что сумел измениться?». И, прочитав «Демона» и «Мастера и Маргариту», удивится новый человек себе прежнему. И, может быть, не увидит в том, что сделали русские писатели XIX-XX вв., чтобы изменить тип русской культуры, никакого подвига. И, держа в руках книгу «Поверить Лермонтову», слегка улыбнется, вспоминая о новозаветной драме писательского творчества в ветхозаветной России. И вспомнит о подвиге писателей как о чем-то давно не актуальном. И это хорошо. Значит, не зря шумела русская литература.
Глава 7. Лермонтовский ренессанс в анализе русской культуры
Размышления о романе Виктора Ерофеева «Энциклопедия русской души».[305]
Эта глава книги продолжает опыт методологических сопоставлений, начатый в предыдущей главе. Но она специфична. Я предпринимаю здесь попытку выявить лермонтовскую тенденцию в современной русской литературе. Делаю это на примере творчества только одного автора - Виктора Ерофеева, и на примере лишь одного его произведения - романа «Энциклопедия русской души». Я понимаю, что, проанализировав лишь одно произведение, не могу претендовать на то, что мои выводы имеют более или менее широкую репрезентативность в современной русской литературе. Да и не ставлю такой задачи. Анализом ерофеевского романа я хочу лишь показать, что лермонтовская тенденция в анализе русской культуры не умерла и в конце XX – начале XXI вв.
Вместе с тем, я хочу убедить вас, читатель, что после краха ленинизма, в период поиска российской духовной элитой нового основания мышления актуальность лермонтовской методологии анализа русской культуры нарастает. Я убежден, эта методология, заново осмысленная с учетом современного момента российской истории, все более становится тем, пока еще невостребованным, но чрезвычайно необходимым нравственным ресурсом, который мог бы внести немалый вклад в осмысление русским человеком способов борьбы с социальной патологией в себе и поиска путей формирования себя как личности.
Печорин - о себе: «Я сделался нравственным
калекой».
М. Ю. Лермонтов. Герой нашего времени.
«Когда я смотрю на Алексея Матвеевича, Федора Максимовича, Ларису Владимировну, Василия Михайловича, Дмитрия Васильевича, Ирину Никаноровну, Софью Ивановну (если она еще не умерла), ди-джея Элеонору, на моего механика Володю и на сторожей из гаража "европейским" взглядом, мне кажется, что они - уроды. А стоит мне на них посмотреть русским взглядом, то – никакие они не уроды. Вот так я и существую: то уроды – то не уроды».
В. В. Ерофеев. Энциклопедия русской души.
Более искреннего и обнаженного писателя, чем Виктор Ерофеев, в России нет.
Ауэзхан Кодар, казахский поэт
Жизнь моя сложилась так, что я не мог прочитать «Энциклопедию русской души» Ерофеева ни в 1999 г., когда она была опубликована, ни вскоре после того. Прочитал весной 2005. Но, прочитав, отложил все дела и сел писать комментарий. Я давно ждал такого автора. И по мере того, как продвигалась моя работа, во мне росло чувство, что Ерофеев тоже ждет моего комментария.
Суть «Энциклопедии» в критике архаики русского народа. Но это не просто анализ характера какого-то персонажа. Это критика в обобщенной форме. Что-то вроде культурологического и одновременно политологического исследования. Вроде размышления по вопросу о… Вопрос о специфике народа давно поставлен в литературе. Поставлен он и необходимостью русского человека выжить в новых условиях. И писатель обобщает – культурную специфику России, русский менталитет, исторический опыт русского человека, опыт анализа этого опыта. И ставит вопрос о том, что такое русскость русского человека как его культурная специфика. Пусть простит меня читатель – нет у меня более удобного названия сущности того, что анализирует Ерофеев.
Ерофеев по способу своего мышления в «Энциклопедии» – разрушитель. Но он разрушает с позиции смысла нового строительства. Поэтому он разрушитель-созидатель. Александр Македонский не был созидателем – он разрушал старые империи, чтобы создавать новые. Наполеон Бонапарт разрушал имперскую Европу под лозунгами свободы, тем не менее, создал собственную империю по классическим образцам старых. Русская религиозная философия разрушала исторически сложившееся самодержавно-церковное представление о Боге, но, гуманизируя образ Бога, церкви и империи, не меняла, в сущности, имперского содержания русской культуры. Разбуженная и организованная большевиками соборность сокрушила самодержавно-православную российскую империю, но создала собственную – СССР, победившее народничество стало новой религией. Разрушение-созидание Ерофеева иного рода. Оно близко разрушению Иисуса, который отбросил фарисейско-саддукейскую церковно-партийную традицию и переосмыслил Ветхий Завет ради поиска новой интерпретации истины. Оно сродни уничтожающей иронии Вольтера, которая ценностью человеческого погасила костры инквизиции в Европе. Его можно поставить рядом с беспощадным смехом Гоголя в «Ревизоре», актуальность которого возрастает по мере того, как русский человек пытается проводить в России либеральные реформы. Ерофеевское разрушение несет горечь и философскую глубину размышлений Чаадаева над русскостью русского человека с позиции ценности личности. Оно возрождает дух лермонтовского творчества, который анализируя русскую культуру, объявил, что русский человек тяжело болен и болезнь неизлечима.
Ерофеев в критике русского народа бескомпромиссен. Но зря бросают в него обвинения в кощунстве, русофобстве и антипатриотизме – способ анализа, продемонстрированный в «Энциклопедии», начался в откровениях библейский пророков. О том, как делали это пророки, какими словами, я уже говорил в начале книги – нет смысла повторять. Скажу лишь в самом обобщенном виде, что народ в Ветхом завете всегда не прав. Глас народа в Ветхом завете это никогда не глас божий. Пророки не стесняются в выражениях, во многих главах книги множество раз называя еврейский народ «лживым», «лукавым», «нечестивым» и т. п. – нет таких отрицательных черт, которыми не наделили пророки свой народ. Библейская критика народа разрушает статику тысячелетней культуры, благоговение перед народом как тотемом, народопоклонство. В способности развернуть критику народа бессмертное методологическое значение Библии.
Русские писатели давно взяли на вооружение методологию Библии. На путь пророков встал Лермонтов в романе «Герой нашего времени» и стихотворении «Дума». По библейско-лермонтовскому пути пошел Ерофеев в «Энциклопедии русской души». Беспощадны пророки в критике своего народа и беспощадны Лермонтов и Ерофеев в критике русского народа.
Если отрешиться от нравственного содержания Библии, «Думы» и «Энциклопедии» и ограничиться только их методологией, то видно, что критика народа в них ведется с позиции инновационного всеобщего. Носитель этого всеобщего всегда тот, кто ощущает себя в каком-то смысле вне народа, выше народа, за пределами доминирующих в культуре стереотипов. Что критикует критик? Он везде преодолевает некоторую пропасть между всеобщим, несущим в себе смысл исторически сложившегося единства, культурного единообразия (потусторонним Богом, культурой), и единичным, несущим в себе смысл многообразия, культурных различий (человеком), через критику сложившегося и одновременно через формирование альтернативных смыслов (например, через смысл богочеловеческого, гуманистического, гражданского, личностного). Но предметом критики может быть и иной вариант динамики – застревание культуры, когда в процессе преодоления инерции истории самокритичного и динамичного потенциала в культуре не хватает, и она застревает в метаниях между полюсами, не способная ни к достаточно глубокому анализу, ни к новым синтезам. Критик пропасти-застревания, если он конструктивен, это всегда личность, методологически в определенной степени противостоящая традиционной культуре, стремящаяся к выходу за ее рамки. Такими личностями, разрушителями-созидателями, в каком-то смысле еретиками и самозванцами, стали в Библии пророки и Иисус, в «Думе» – Лермонтов, в «Энциклопедии» – Ерофеев.