«Нужна ли Россия для нового откровения? Нужна ли она вообще? Если бы она пропала завтра, полностью, кто-нибудь взгрустнул бы за границей? – Папа, папа, Россия пропала! - Какое облегчение! В основном, обрадовались бы. Как будто гора с плеч. Ну, хорошо, за границей. А в самой России, если бы она пропала, много было бы слез? Но куда она денется? Лежит, мешает».
Россия «мешает». Кому? Русскому человеку стать свободным от необходимости удерживать гигантскую русско-нерусскую почти незаселенную территорию и одновременно стать свободным от своей исторически сложившейся неспособности эффективно управлять ею. Россия в эпоху демократии управляется как империя, поэтому она мешает нерусскому человеку в России почувствовать свою нерусскость и русскому человеку – быть свободным от имперскости империи. Она мешает развернуть критику российской архаики, искать индивидуальный путь к высшей нравственности, понять творчество как поиск нового. Она мешает человеку в России стать личностью и миру – стать миром личностей.
«Правда, Большая Американская Зая (что-то вроде американской интеллигентской культуры – А. Д.) считает, что Россия нужна для продолжения духовной жизни. Она имеет в виду Соловьева, Федорова, Бердяева, Мережковского». Я могу расширить географию Ерофеева из собственного опыта: и Большая Канадская Зая также считает, и Большая Английская, и Большая Французская. Боже мой – и Китайская, и Индийская, и Японская. У меня впечатление, что все Заи так считают. А когда говоришь Заям, что увлечение русской религиозной философией во многом способствовало нравственному оправданию и, в конечном итоге, победе большевистской революции в России, они дружно не понимают, как это могло произойти, либо делают вид, что не понимают, либо объясняют тебе, русскому из России, что ты не понимаешь самой сути духовности, в особенности российской. И объясняют нам темным, бестолковым, что российская религиозная духовность это пока еще чистый, незамутненный источник, и что современная западная рыночно-демократическая духовность, изъеденная рефлексией, бизнесом, утилитаризмом, прагматизмом, хочет периодически припадать к толстовско-соловьевско-мережковским чистым корням, чтобы набраться новых духовных сил. Для Зай российская жизнь и не урок, и не возмездие. Но почему же тогда русский для западного человека и поныне остается «русской свиньей», если эта «свинья» пасется на чистых духовных источниках и черпает в них силы?
«Основным стилем писателей, писавших и пишущих о России, остается сочувственная слезливость. Ошибка и западников, и славянофилов в том, что они желают России счастья. Славные деятели со времен Чаадаева, должно быть, неправы в своем коренном беспокойстве по поводу отчаянного положения родной державы… Вечная и беспомощная идея вытащить Россию за волосы вопреки ее воле…». Часть интеллигенции хочет модернизации России. Но основная часть населения, народ этого не хочет. Русский человек хочет жить так, как жили его предки. И всякие там свобода СМИ, независимый суд, парламент, избирательное право, наука только мешают. Но не очень. Хуже другое. Заграничный мир живет все лучше и свободнее, а железный занавес, чтобы не знать, как живет мир, вновь установить почему-то нельзя. Да и всякие там писатели типа Ерофеева говорят, что жить дальше так, как живем, невозможно, и почему-то ни посадить, ни изгнать этих ученых и писателей из страны тоже нельзя, перестало получаться. Зачем вытаскивать Россию за волосы, если она этого не хочет?
«Россия это большой разлагающийся труп». Этот вывод – не как снег на голову. Он начался у Чаадаева, Лермонтова, Достоевского, Чехова. Вот что сказано об этом в «Думе»:
И прах наш, с строгостью судьи и гражданина,
Потомок оскорбит презрительным стихом,
Насмешкой горькою обманутого сына
Над промотавшимся отцом.[317]
Ерофеев, по Лермонтову, обманут. Мы все русские люди, по Лермонтову и Ерофееву, обмануты. Кем? Исторически сложившейся русской культурой. Обещавшей рай, надувавшей щеки в своей имперскости, изображавшей сверхдержаву, но позорно «провисшей» в потусторонней духовности над ревностно охраняемой ветхозаветной пропастью и промотавшей ресурс доверия. Прах «промотавшихся отцов», идея больной России принадлежит Лермонтову. А Ерофеев это потомок, обманутый сын, который оскорбляет «прах наш», дела наши, мысли наши «презрительным стихом» и «насмешкой горькою» с позиции формирующейся в России личности. И делает он это, уж извините, «со строгостью судьи и гражданина». Имеет право. Ведь он свидетель того, что пророчество Лермонтова сбывается у него на глазах.
«Если сюда не впрыснуть новой самостоятельной энергии, Россия уйдет со сцены». Тысячи цивилизаций умерли, не способные вовремя измениться и найти в себе внутренний ресурс, чтобы начать адекватно отвечать на вызовы жизни. Россия XXI в. живет в эпоху, когда личность как мировой феномен из диссидента, изгоя, еретика и самозванца становится новым основанием культуры, а ее оппонент – лермонтовский «нравственный калека», гоголевский человек «ни то, ни се», гончаровско-ерофеевский «урод», оттесняется на периферию социальной динамики.
Разве в этих условиях Россия не остается единственной в христианской культурной зоне страной, где «нравственный калека» все еще торжествует над личностью в человеке? Разве Россия не виновна в том, что она до сих пор «страна рабов, страна господ»? Разве русский не виновен в том, что он до сих пор «ни то, ни се», «урод»? «Урод» уйдет, уже уходит с мировой сцены – везде, кроме России. Видя это, разве Ерофеев не имеет права сказать, что «русские – позорная нация»? Разве не позор не мочь, когда все могут и доказывают, что могут, а мы лишь оправдываем свою немочь?
Ерофеев и народ. «Убить Серого».
«Если с этой страной ничего поделать нельзя, может быть, выстроить здесь, на горе, обсерваторию, чтобы изучать природу человека? Как все бросились к Горькому! Русский бестселлер! Это - наше. Да еще - во славу! Оправдание бродяжничества. И, как один развернувшись: а почему это безбытийственность? Может быть, это и есть бытийственность? Но как же у нас все подгнило! Народной подстилки под жизнь нет. Было - сгнило. И мы - безбытийственная страна. Стержня нет. И пока не впишемся в бытие - ничего не будет. Но как же вписаться, если мы не знаем, что у нас его нет? Оттого так сильны консервативные идеи. Либерализм - вся жижа потечет. И точно - течет. И так будет всегда. И так было всегда. Ничему никогда не научимся. А как же бытие? Если тыща лет - без него. Значит - будем неприкаянными. Вот наша прозрачность. А все хором: не понять, не разобраться. Да понятно. Но только страшно. Во-первых, обидно. Как же так: все с бытием, а мы - без. Во-вторых, несправедливо».
Что русский человек не имеет стержня, что стержень подгнил, сгнил, что русская культура за века не создала стержня, внутренней скрепы, говорить в России начали с Фонвизина. Ему Екатерина запретила печататься. Затем был Чаадаев. Автора объявили сумасшедшим и недоброжелателем России. Затем был «Герой нашего времени» – автора «травили», ссылали, не пускали в Москву, наконец, убили, император назвал его, уже мертвого, «собакой». Затем был Гончаров – он стал «неприятным господином» для знавших все ответы на все вопросы демократических журналов, умер в забвении. Потом был Тургенев – его сослали, да он и сам, все понимая, создал себе во Франции собственную аудиторию интеллектуалов-читателей, для которой и писал. Достоевский, Чехов доказали, что стержня, все-таки, нет. Результатов их анализа просто вежливо не заметили. Ерофеев бьет в набат о главном – о безбытийственности русской культуры, а его ругают как хулигана и безбожника, надо же к чему-то привязаться. Чем же еще, какими орудиями, в какие места и до какой степени надо бить русского человека, чтобы он проснулся и взглянул на себя с библейской беспощадностью?
Ерофеев говорит, что до революции в России «был не распад личности, а ее мягкое полуотсутствие». За время советской власти стержень отнюдь не возродился, и полуотсутствие личности перешло в полуприсутствие, подтвердив ее хроническое полуналичие. Вся история страны – безбытийственность, пустота. О пустоте русскости первым сказал Пушкин. Затем появились «нравственный калека» и галерея бесстержневых «уродов» от Гоголя до Ерофеева. Так за два века создавался портрет русского народа. В его патриархальности суть русскости. Ерофеев разворачивает атаку на народ.
«Чтобы вывести Россию на нормальную цивилизованную дорогу, необходимо всем русским до последнего человека выйти из народа. Нынешнее поколение молодежи начало широкомасштабный выход из народа, по крайней мере, по пояс. Народ же останется, как сброшенная шкура, которую можно сдать в музей». «У русских нет жизненных принципов»; «Русский – глубоко безнравственное существо».
Вода закипает при ста градусах. «Энциклопедия» в этой точке достигла кипения. Здесь пик ерофеевского анализа. По культурологической точности определений и писательскому мужеству.
«Наш народ, в отличие от французского, не разнародился... Русский народ в чем-то уязвительно не уникален. Он похож на другие архаические народы Азии, Латинской Америки, Африки своей близостью к животному миру». Не принято у русских писателей давать такие оценки. Внутренняя цензура не позволяет. В России народ всегда прав. Он всегда глас Божий. Но с внутренней цензурой Виктор Владимирович явно договорился. Или считает, что свое отбоялся? Или это месть «тонким мыслителям»? Или сжигание мостов? Или новая форма ереси-самозванства-сумасшествия? Я понимаю, мои вопросы опоздали лет на шесть, но времена могут измениться. Ведь германские нацисты уничтожали в кострах книги не только современников, а, например, и Льва Толстого...