Почему я постоянно связываю мысли Ерофеева с мыслями классиков XIX в.? Потому что если от Ерофеева легко отмахнуться, если его легко не заметить, замолчать, извратить, то от этих же самых выводов Лермонтова и Достоевского так просто отмахнуться невозможно. А поэтому и от выводов Ерофеева, продолжающего методологию Лермонтова и Достоевского, легко отмахнуться уже тоже нельзя. Достоевский писал, что в правильности его анализа «убедятся будущие поколения, которые будут беспристрастнее; правда будет за мною. Я верю в это».[321] За Ерофеевым опыт XX в., поэтому он опытнее, беспристрастнее и Лермонтова и Достоевского. Он беспощаднее. И правда на стороне этой беспощадности.
Так, почему Россию, те, кто ее на Западе знает, презирают, опасаются? Россия тяжело и хронически больна. Она больна своей недокультурностью, недоцивилизационностью, недоразвитостью, недоевропейскостью, недоантичностью, недоновозаветностью, своим линейным недо-… Русская культура застряла где-то на пол-пути между кремниевым топором и космическим кораблем. Россия и космический корабль как мартышка и очки. Поэтому Россия опасна. Россия для Запада дикая, чужая. Люди боятся непредсказуемости России и боятся от нее заразиться.
Есть еще многое в русском человеке, что не вошло в «Энциклопедию русской души». Если бы Ерофеев продолжил «Энциклопедию», а я продолжил бы ее анализ! Вместе с тем, думаю, Ерофеев слишком оптимистичен, когда говорит, что нынешняя молодежь начала широкомасштабный выход из народа. Да еще и по пояс. До пояса ох как далеко. Уместно вспомнить письмо Чехова к И. И. Орлову: «Пока это еще студенты и курсистки – это честный и хороший народ, это надежда наша, это будущее России, но стоит только студентам и курсисткам выйти самостоятельно на дорогу, стать взрослыми, как надежда наша и будущее России обращается в дым и остаются на фильтре одни… дачевладельцы, несытые чиновники, ворующие инженеры».[322] Но идея Ерофеева правильная – необходим качественный сдвиг как освобождение от господства культурной статики в сторону наращивания социальной динамики. Выход из народа – это, прежде всего, освобождение от великодержавного убожества народничества, от народопоклонства, от догматизма в религиозности и атеизме, освобождение от приспособленческой «гуманистической лжи интеллигенции», и процесс этот более сложный, чем сбрасывание шкуры. Человек меняет кожу. Но смена кожи это переход и диалог, а не революция. Даже змея, меняя кожу, ранит себя. А человек? Ерофеевское «сбросить с себя шкуру народа», надо признать, это распад России.
«Хочу ли я, чтобы Россия распалась на куски? Чтобы Татария отделилась от Мордовии? Чтобы Волга высохла? Чтобы судорога прошла по Сибири? Чтобы кончился балаган? Хочу! Хочу!». Даже если из процитированного отрывка удалить эмоционально-художественный момент, то все равно следует констатировать, что Ерофеев хочет, чтобы Россия распалась. Ерофеев «враг народа»? Расстрелять? Подождите с выводами. Он пишет: «Россию приходится расколдовывать исключительно для того, чтобы она не погибла. Развитие реформ означает уничтожение народа в том виде, в котором он пребывает». Задача Ерофеева благородна – не дать России погибнуть. А за это не только не расстреливают, но объявляют национальным героем. Но Ерофееву национальным героем не быть. Потому что он понимает, что Россию в нынешнем имперском виде не сохранить. Чтобы сохранить Россию, необходимо, повторюсь, «уничтожение» 140 миллионов в том виде, в котором они пребывают. Мысль об уничтожении, «сбрасывании шкуры», изменении типа культуры русскому человеку нож по сердцу. А чем это мы вас не устраиваем, господа литераторы? А подать сюда… – нахмурят брови 140 миллионов, услышав, как я уговариваю их прочитать и вчитаться в ерофеевский роман.
Ерофеев ставит вопрос о цельности России через смысл ценности личности. Так же ставит вопрос и Европейский Союз. К несчастью для России она складывалась как империя только с помощью административного ресурса. И формировать в России личность – значит ослаблять административный ресурс. Дуальная оппозиция «личность – империя» это уравнение с нулевой суммой, в котором есть только победители и побежденные, диалог здесь, по Ерофееву, не возможен. Что значит – «убить Серого»? Это значит, что в споре между культурой и обществом должно победить общество, которого нет. Это значит, что в споре между коллективным бессознательным и личностью, должна победить личность, которой тоже пока нет.
Есть два способа решения проблемы.
Один – пойти по пути писателей XVIII в. и русских религиозных философов XIX-начала XX вв. и стать «учителями» церкви, государства, народа, интеллигенции, но, главным образом, самих себя. Вещать истину в пространство – авось кто-нибудь когда-нибудь подберет. В центре этого академического вещания будет идея диалога и компромисса на основе либо библейской любви, либо взаимной пользы, утилитаризма, прагматизма. Но «учителей» в России не слышат, потому что Россия глуха к инновации. Это китайские императоры брали себе учителей, чтобы править правильно. А в России «учителя» – изгои, предмет насмешек. Игрушкой золотой блистает их кинжал, клинок надежный без порока. Но слово их безвредно и поэтому не слышно. Церковь, государство, народ, интеллигенция, дремля, аплодируют безопасному слову и, аплодируя, дремлют. Могут, правда, похлопывая по плечу, платить «учителям» за лекции и статьи и за то, чтобы не очень учили.
Другой путь – беспощадная критика всего того, что мешает человеку в России стать личностью, моральная поддержка в стране роста культурного разнообразия. Это разгром архаики культурных оснований. Это бесконечное письмо Белинского к Гоголю. Это путь Лермонтова, Достоевского, Ерофеева. Вставший на этот путь будет радоваться тому, что нарастают культурные различия, что начинают заявлять о себе уникальность личности, гражданские права, разрушая многовековое господство российского культурного единообразия. Этот процесс должен развиваться односторонне и опережающими темпами. Потому что односторонность порождает противоположности и проблему их преодоления. Рост культурных различий в России не может дополняться одновременным культурным синтезом на новой более сложной абстрактной основе, потому что мы живем в имперской России, а эта Россия новых синтезов и новой более сложной абстрактной основы не хочет, сколько бы «учителя» не учили. Нужны сотни «Энциклопедий русской души» и тысячи комментариев к ним.
Сначала нужны Лермонтов и Ерофеев. Как набат и таран. Надо дать слово Лермонтовскому ренессансу, чтобы пробить брешь в стене молчания вокруг самого главного – неконкурентоспособности русскости русского человека на мировом рынке культур. Надо начать любить Россию странною любовью.
И гражданской войны нам не надо, и сбрасывать шкуру отживающей культуры надо. Где выход? В реформах? В бескровном распаде России? Или в удержании неуправляемой территории любой ценой, в том числе и кровью? Если цельность России это плата за то, чтобы русский человек сформировался как личность и провел бы, наконец, необходимые гражданские реформы, то платить надо. Но как? Из всех возможных путей развития Россия всегда выбирала наихудший. Продолжение «Энциклопедии» с ответом на этот вопрос желательно, но в ближайшее время вряд ли возможно. В любом случае, критика архаики народа и народнической лжи интеллигенции это, безусловно, достижение Ерофеева.
Серый как русский народ, Серый как русский Бог виновен в том, что он создал серое творчество как способ русской культуры воспроизводиться. Серый виновен в том, что он создал серую страну, которая становится все более серой на фоне меняющихся мировых культур. Серый виновен в том, что он серый. Что значит русскому человеку «убить Серого»? Это значит – изменить тип своей культуры.
Значение творчества Виктора Ерофеева.
Я закончил читать Ерофеева. Кости мои сломаны. Голова разбита. Вены вскрыты. Дышать нечем. Как можно жить после такого избиения, как можно себя чувствовать после получения травм, не совместимых с жизнью? Я, перебитый и изломанный, чувствую себя прекрасно. Но хорошо себя чувствуют, может быть, единицы. А основная масса населения России, народ чувствует себя плохо.
Народу плохо, потому что он плохо живет. Но ему вдвойне плохо, когда ему указующие писатели, пусть классики или еще не ставшие классиками, говорят, что виноват в своей плохой жизни он. И ему втройне плохо, когда ему какие-то там философы-культурологи объясняют, что в своем плохом самочувствии после прочтения ерофеевского романа виноват он сам, и указывают на те же причины, что и указующие писатели. Но гнев народа против критического слова достигает точки кипения, когда народ понимает, что за обвинениями в том, что он неправильно принимает решения, таится обвинение в том, что он такой уродился. А это значит, что народ должен не конъюнктурно меняться, не косметически, не чуть-чуть, а так измениться, чтобы изменить тип своей культуры. А на это нужно время многих поколений. А это значит, что если начать меняться сразу после прочтения ерофеевского романа, то и праправнуки еще не изменятся настолько, что можно будет сказать, что падение в пропасть прекратилось.