Это вещи, которые играют большую роль в земной эволюции в целом; касаясь таких вещей, мы, как сказано, действительно касаемся глубинных тайн человеческого бытия. Некоторые предубеждения, некоторые воззрения напечатляются человеку ещё перед тем, как он через рождение вступает в бытие. И людей вследствие этого будут мучить сомнения, неуверенность в жизни, неуверенность во всем; это связано с тем, что такие демонические существа ведут такое бытие.
С тем, что развивает человек с момента выступления его «я», эти существа уже не могут сделать многого, но чтобы добиться большего, они развивают своё паразитическое бытие во время, предшествующее рождению человека, или ещё в первые детские годы. Так мы видим, что злые поступки тоже имеют значительные космические следствия, что они тоже способны творить, но это творчество обращено, так сказать, к старому лунному бытию. Ибо то, что проделывает человек в то время, о котором только что говорилось, когда эти демонические существа могут вести паразитическое бытие, является, в сущности, наследием древнего лунного времени, наследием, которое проявляется во всевозможных подсознательных инстинктивных поступках. Нечто, инстинктивно сохраненное самой физической наукой из более ранних, лучших времен, - то, что эта наука подсчитывает эмбриональный период у человека на Земле не обычными месяцами, но лунными месяцами и поэтому говорит о десяти месяцах; она ещё знает и кое-что иное о связи этого развития с чередованием лунных фаз.
Так мы видим, что в нашем земном развитии содержится двоякое: в добрых поступках - тенденция, работать и дальше над созданием земного вплоть до бытия Юпитера, для того, чтобы на Юпитере могло возникнуть то, что должно будет следовать за человеком как следующий человек. Однако вследствие злых поступков нашей эволюции одновременно напечатляется тенденция, которая снова возвращает Землю в древнее лунное время, делая её зависимой от всего, что связано с подсознательными импульсами. Если вы задумаетесь над этим, вы обнаружите многое, многое, что связано с такими подсознательными импульсами, причём гораздо больше таких импульсов существует в новое время у ставших материалистами людей, чем в то время, когда человек ещё не был столь материалистичен.
Я полагаю, что именно на примерах такого познания, какие были даны сегодня, выявляется то, что человек может почувствовать, насколько глубоко может проникать духовная наука в человеческие представления о жизни, что она поистине не является только тем, что даёт человеку теорию, но что она является тем, что в состоянии заново упорядочить жизнь человека. Придёт время, когда эти жизнь станет весьма хаотической, если люди не будут искать возможности упорядочить её на основе духовнонаучных познаний. Человек со своими познаниями должен высвободиться из той замкнутости познания, которое связано лишь с физической телесностью. Наше материалистическое время не желает иного познания, кроме того, которое связано только с физической телесностью. И то, что мы познаём сегодня как первые упражнения, упомянутые в книге «Как достигают познания высших миров?», постепенно становятся для человека чем-то естественным, - это «постепенно», во всяком случае, длиться долго, - становится чем-то таким, что человек, как нечто само собой разумеющееся причисляет к своей жизни. А именно: то, что мы называем мыслительной концентрацией, становится для человека чем-то естественным.
Человек будет всё больше и больше признавать необходимость действительно концентрировать себя мысленно, направляя всю свою душевную жизнь на остро очерченные мысли, которые он ставит перед своим сознанием. В то время, как в ином случае он позволяет своим чувствам блуждать от одной вещи к другой, от факта к факту, он будет всё больше и больше, пусть даже на короткое время направлять мыслительную жизнь на определенную вещь, которую он избирает себе; он будет концентрироваться на определенной мысли, чтобы удерживать на этой мысли всю свою мыслительную жизнь. При этом человек будет получать опыт, опыт, с которым уже очень хорошо знакомы многие из вас. В ходе концентрации всем даётся определенный опыт. Если мы выдвигаем в центральный пункт сознания одну мысль и направляем на неё всю нашу душевную жизнь, концентрируемся на ней, мы замечаем, что мысль становится всё сильнее и сильнее. Но затем приходит пункт, где мысль более не становится сильнее, но где она слабеет и блёкнет. Это опыт, известный многим из вас. Она, эта мысль должна поблёкнуть, она должна как бы умереть внутренне. Ибо сначала мы, мысля, имеем мысль в том виде, где в качестве инструмента используется физическое тело. Вид нашей концентрации соответствует мышлению с использованием физического тела как инструмента; однако в тот момент, когда мысль, над которой мы концентрировались, умирает, мы выскальзываем из физического тела наружу.
Мы вообще переходили бы в бессознательное состояние, если бы параллельно с этой концентрацией не пытались делать нечто другое, благодаря чему мы, выскальзывая из нашего физического тела наружу, всё же сохраняем снаружи сознание. То, что мы должны делать, чтобы остаться снаружи в сознании, мы называем – вести невозмутимую, спокойную жизнь, невозмутимо принимать факты мира. Мы можем это благодаря тому, что как теория столь употребительно у нас; мы можем это, если вполне серьёзно принимаем идею кармы. Что это значит?
Сначала в жизни человек совершенно не склонен вполне серьёзно принимать идею кармы, брать её с собой. Если в жизни ему угрожает хоть малая опасность, которая его затрагивает, или, если ему встречается нечто иное, он иногда может впадать в ярость, это ему в любом случае антипатично. По отношению к тому, что мы называем судьбой, мы относимся с симпатией или антипатией. В обычной жизни это и не может быть иначе, тут совершенно необходимо, чтобы мы по отношению к некоторым событиям, которые мы причисляем к судьбе относились с симпатией, а к другим событиям того же рода - с антипатией. Судьба для нас есть нечто такое, что подступает к нам извне.
Если мы всерьёз принимаем идею кармы, тогда мы действительно должны познать наше «я» и нашу судьбу, нам должно стать ясно, что в том, что сталкивает нас с судьбой, действуем мы сами, что тут мы сами являемся, в сущности, актёрами. Конечно, если кто-то нас обидит, нам будет трудно поверить в то, что внутри этого обидчика мы помещаемся сами. Ведь в обычной жизни положено наказывать за обиду. Но мы всегда должны иметь в нашем внутреннем мире маленькую «каморочку», в которой мы придерживаемся того, что даже если тебя кто-либо обидел, так это ты сам, кто тебя обидел; если тебя кто-либо ударил, так это ты сам себя ударил, если тебя постиг критический удар судьбы, то это ты сам нанёс себе этот удар судьбы. – Мы забываем, что мы живём не только в нашей коже, но и внутри нашей судьбы, мы забываем, что мы во всех так называемых случайностях находимся внутри своей судьбы.
Очень трудно развить настоящее ощущение того, что человек подносит свою судьбу со своим собственным «я». Но верно следующее: мы приносим свою судьбу со своим собственным «я», и в жизни между смертью и новым рождением мы получаем импульсы в соответствие с нашими прежними инкарнациями, так что мы сами приносим себе нашу судьбу. И мы должны стремиться к тому, чтобы срастись с нашей судьбой, мы должны всё больше и больше, вместо того, чтобы антипатически предотвращать тяжёлый удар судьбы, говорить себе: вследствие того, что ты повстречал этот удар судьбы, то есть, ты сам себя встретил ударом судьбы, вследствие этого ты делаешь себя в некотором отношении сильнее, крепче, мощнее. – Так срастись со своей судьбой гораздо труднее, чем защищаться от неё, однако то, что мы теряем, если наша мысль умирает, мы можем обрести снова лишь тогда, если мы, таким образом, втянем в себя то, что находится вне нас. В том, что находится в нашей коже, мы не можем оставаться, если мысль при концентрации умерла в нас: эта мысль выносит нас наружу, если мы в истинном смысле охватили нашу карму, нашу судьбу. Тут мы снова пробуждаем себя. Мысль умирает, но то, что мы охватили как идентификацию нашего «я» и нашей судьбы, выносит нас наружу, оно разносит нас наружу в мир.