Ей было 39 лет, у нее была болезнь легких, и врачи говорили, что жить ей осталось не более двух лет.
Она уехала вместе с семью монахинями на пароходе в третьем классе, где ехало 900 эмигрантов. Это было первое в ее жизни путешествие.
Она приехала в НьюЙорк в марте 1889 года, зная, что ее должны были встречать архиепископ Корригэн и некая американская аристократка (жена итальянского графа, ставшего директором Музея Искусств Метрополитен). Однако между архиепископом и дамой произошли разногласия по поводу взглядов и программ, и они написали в Италию, что отъезд монахинь необходимо отменить.
В результате сестер никто не ждал. Они причалили к берегу, когда шел проливной дождь, и Богу было угодно, чтобы они, промокшие до костей и смертельно усталые, пришли к бедному жилищу скалабринианских отцов, которые просто не знали, куда их поместить. В конце концов они оказались в отвратительном пансионе рядом с китайским кварталом, где постели были настолько грязные, что они не осмелились лечь на них и, содрогаясь от ужаса, сели на пол, прислонившись спинами к стене.
На следующий день архиепископ принял их и посоветовал поскорее возвратиться туда, откуда они приехали.
«Никогда, Ваше Преосвященство! — решительно ответила Кабрини. — Я приехала сюда по велению Папского Престола и должна остаться здесь». Наконец, с помощью графини, матери удалось открыть небольшой сиротский приют, который она назвала «Домом святых ангелов».
Это для графини. Повинуясь же архиепископу, она организовала большую школу для итальянских детей. Это была весьма своеобразная школа. Десятки детей приходили сюда, но для них не нашлось другого места, кроме бедной церквушки скалабринианцев, где в перерывах между службами в местечках, выкроенных на хорах, в ризнице, в отгороженных занавесками уголках церкви устраивались классы. Скамьи служили партами, скамейки для молящихся — кафедрами.
Монахини часто начинали преподавание с мытья и причесывания этих ребячьих шеренг, грязных и потрепанных. Во второй половине дня преподавалась «доктрина», за ней следовали игры в маленьком дворике, зажатом между высокими и темными домами.
Вечерами после занятий Кабрини шагала по грязным улочкам итальянского квартала в поисках родителей своих учеников — не разыщи их она сама, она никогда бы их не увидела.
В заметке «НьюЙорк Сан» от 30 июня 1889 года писалось: «В последние недели несколько женщин, одетых сестрами милосердия, обходят итальянские кварталы Бенда и «Маленькой Италии», взбираясь по обшарпанным и узким лестницам, спускаясь в грязные полуподвалы и входя в такие трущобы, куда даже ньюйоркские полицейские не осмеливаются входить поодиночке».
Несмотря на первоначальную помощь графини, финансовые проблемы оставались неразрешимыми. Тогда монахини в поисках помощи начали прочесывать город вдоль и поперек, принципиально отвергая всякую дискриминацию. В обществе, где царило разделение между итальянцами, принадлежащими к разным семейным и местным группировкам, где ирландские католики считали итальянцев неоязычниками и где «коренные» жители объединялись в организации по «этнической защите», — в такой обстановке монахини действовали с достоинством и сердечной любовью.
Поэтому они были хорошо приняты вопреки всем ожиданиям. Лавочники всех рас и вероисповеданий выглядывали из дверей и звали их, чтобы нагрузить провизией; деловые люди время от времени подписывали им чеки; хозяева рынков распорядились, чтобы никто не останавливал и не обижал этих смелых сестричек; один немецкий столяр иудейской веры пожертвовал мебель для оборудования школы и приюта; ирландские националисты потребовали, чтобы полицейские останавливали транспорт, когда монахини проходили со своим скарбом, потому что они были «представительницами Папы»; а незнакомые люди в трамвае незаметно совали им в руки несколько долларов.
Между тем «Дом святых ангелов» расширился, его стали посещать и девочки — негритянки, китаянки, мулатки.
17 июля 1889 года по улицам «Маленькой Италии» прошла процессия из трехсот пятидесяти детей. Девочки — с вуалями и веночками, мальчики — с нарукавниками ассоциации. Они шли группами по тридцать человек с хоругвями св. Людовика, св. Агнесы, св. Антония.
Тот кто еще помнит подобные процессии, когдато проводившиеся в наших городах, когда ассоциации были в расцвете, может представить себе всю прелесть этого зрелища. Но мы никогда не сможем представить себе чувства ирландцев и протестантов, наблюдающих, с каким достоинством и спокойствием проходили именно те ребята, которых они привыкли считать грязными и растрепанными воришками.
Первая битва была выиграна, но это было только начало. В том же месяце Франческа вернулась в Италию, чтобы позаботиться о послушницах своей конгрегации. В Риме ее ушей достигло известие о том, что американские иезуиты дешево продают большое угодье в Вестпарке на берегах Гудзона, в 150 километрах от НьюЙорка.
Она вернулась назад вместе с семью другими сестрами, и ей удалось собрать пять тысяч долларов, чтобы внести задаток. Об остальных десяти тысячах должен был подумать Господь Бог. Так она основала школу для подготовки к Институту, колледж и даже приют для девушек, больных туберкулезом,— болезнью, косившей тогда бедняков.
Возник вопрос: где же она найдет деньги? На это можно было дать тысячу ответов: рассказать, например, что если бы какойнибудь благодетель решился подписать ей годовой чек на триста долларов, Франческа остановила бы его руку на последуем нуле с улыбкой на устах, а потом, точно так же, как она обращалась с детьми, повела бы его руку, чтобы дописать еще один ноль. Разве милосердию не надо учить так же, как учат читать и писать?
Но об одном эпизоде следует рассказать уже сейчас, поскольку он в полной мере показывает характер ее поведения и ее веры.
В 1892 году в Новом Орлеане мать Кабрини встречает богатейшего нуворишасицилийца, сделавшего состояние на кораблях, пивоваренных заводах, страховых кампаниях, стройках, кроме того, он был владельцем шестнадцати тысяч гектаров хлопковых и лимонных плантаций. Приведем краткое изложение их беседы, вошедшее в биографию Г. Дель Онгара.
— Ваш визит делает мне честь, мать Кабрини, о Вас сейчас говорит вся Америка. Чем я могу быть Вам полезен?
— Ничем. Это я хотела бы быть полезной для Вас.
— Я ни в чем не нуждаюсь, ничего ни у кого не прошу и хочу только, чтобы мне дали спокойно заниматься моими делами...
— Но я не интересуюсь делами. Меня волнует Ваше счастье. Мне сказали, что Вы женаты уже много лет, но детей у Вас нет. Это печально.
— К сожалению, это так, я люблю детей, но...
— Жаль, очень жаль! Обладать таким богатством и не иметь ни одного наследника... Вы когданибудь спрашивали себя, почему небо осыпало Вас такими дарами? Должна же быть какаято причина. Я уверена, что Бог связывает с вами прекрасные замыслы. Вы не представляете, сколько радости могут доставить дети!
И тогда собеседник признался ей, что иногда подумывал об усыновлении, но всегда отказывался от этой мысли из страха поссориться с женой.
А потом сказал:
— Дайте мне подумать, я поговорю с женой, и если Мария будет согласна, я обращусь к Вам, и Вы приведете нам ребенка.
— Ребенка? Кто говорил об одном ребенке? Почему только одного?
— А сколько детей Вы хотели бы мне дать, мать Кабрини?
— Что Вы скажете насчет шестидесяти пяти, для начала?
Кончилось тем, что бизнесмен финансировал целый сиротский приют. А когда через несколько лет дом стал слишком тесным, он подарил матери Кабрини еще шестьдесят пять тысяч долларов — огромную по тем временам сумму.
Основав приют в Вестпарке, Кабрини снова вернулась в Италию, где продолжала руководить миссионерской конгрегацией, находившейся в то время в самом расцвете своей деятельности. Она оставалась там несколько месяцев, а потом снова уехала вместе с двадцатью восьмью монахинями, согласившись возглавить работу по открытию нового благотворительного учреждения в Никарагуа. Затем был основан колледж в Гранаде (через четыре года он был снесен одной из многочисленных центральноамериканских революций).
Оттуда она переехала на юг Соединенных Штатов, где в то время происходили ужасные события. В Виржинию, Каролину, Луизиану эмигрировало много итальянцев, преимущественно из Сицилии, и их встретили люди, одержимые расовой ненавистью. Рабство было ликвидировано всего лишь тридцать лет назад, и американцы, конечно, не испытывали нежности к этим «белым неграм», которыми для них были наши эмигранты.
Однако сицилийцы не были такими безответными, как негры. Мафиозные группировки братьев Матранга и братьев Провенцано господствовали на «портовом фронте», оспаривая его друг у друга.
В 1890 году шеф полиции НьюОрлеана попал в засаду, в преступлении обвинили девятнадцать итальянцев. Доказательств не было, но некоторые репортеры слышали, как умирающий в больнице комиссар прошептал: «В меня стреляли "dagos"»,— так американцы презрительно именовали южан.
Вся страна, затаив дыхание, следила за процессом, но мафиозные боссы, защищаемые лучшими адвокатами, были оправданы в марте 1891 года.
Но, если у адвокатов было достаточно влияния, чтобы противостоять правосудию, у мафиози не хватило сил, чтобы защитить своих парней от народного гнева. Полиция еще не успела выполнить приказ об их освобождении, когда разъяренная десятитысячная толпа во главе с вицемэром ворвались в тюрьму и линчевала заключенных: двоих повесили, двоих прикончили дверной перекладиной, остальных расстреляли из ружей. Тела были подвешены на деревьях и на фонарных столбах.
Около половины американских газет одобрили резню; напряжение достигло такой точки, что Италия отозвала своего посла из Вашингтона. Последовали линчевания и в двух других городах Луизианы.
В Новый Орлеан, раздираемый непримиримой ненавистью, мать Кабрини прибыла в Страстную среду 1892 года. Она сейчас же поняла, что начинать надо с нового поколения: дать новое лицо и новую надежду этим ватагам ребят, которые должны были пополнить ряды уголовников; необходимо было заставить город уважать достоинство этих униженных и запуганных людей.