В 1849 году настал черед австрийцев: когда после 10 дней обороны австрийцы прорвались через заграждения и обрушились на город, как разъяренные звери, готовые жестоко отомстить и разграбить все, что можно, они не тронули только больницу: у ее порога им преградили дорогу шесть сестер со свечами в руке, молившиеся вокруг большого распятия. И никто не посмел пройти сквозь их строй.
Третий эпизод свидетельствует о том, что харизма Паолы передавалась ее духовным дочерям: когда к ужасам войны в 1849 году вновь добавился призрак холеры, настоятельница собрала своих дочерей на капитул и по своему личному опыту рассказала им, что такое холера и что значит посвятить себя больным холерой, а потом попросила, чтобы преклонили колени только те, кто согласен войти за "страшную ограду", по ее собственным словам. Стали на колени все.
Именно по тому, как вокруг человека рождается чудо сопричастности, по тому, как вокруг него собираются люди, в которых запечатлен его собственный образ, можно судить об его харизме.
Но в рассказе об этой святой есть страница, которой мы еще не касались, более того, которой до сих пор намеренно избегали: страница, которая может смутить и даже вызвать отвращение, если не постичь ее мистический смысл.
Поэтому прежде всего необходимо некоторое введение, к которому нужно отнестись очень внимательно, даже если смысл его пока не ясен.
Мы веруем во Христа, истинного Бога и истинного Человека, и веруем, что благодаря Своему Воплощению Сын Божий снизошел к нам, спустившись в бездну нашей погибели: Он поистине взял на Себя все наши грехи и наше осуждение.
Нам трудно понять, как Иисус на кресте мог одновременно, оставаясь единой личностью, быть Возлюбленным Сыном Отчим и Сыном Человеческим, чувствовавшим Свою богооставленность.
Его возглас: "Боже Мой, Боже Мой, почему Ты оставил Меня?" - это глубочайшая тайна нашей веры. Иисус пострадал за наши грехи, взяв их на Себя, приняв их тягостное бремя, как будто совершил их Он. Как это могло случиться? Этого не мо- гут объяснить богословы - это могут объяснить только святые, и не все святые, но лишь некоторые из них - те, от которых Христос потребовал стать лично сопричастными к Его Страстям.
Тот, кто призван свидетельствовать об этом, на своем опыте переживает блаженство и ужас, смешанные воедино, как смешивается вера и чуть ли не отчаяние, чистейшая любовь и смятение всего естества, внешнее спокойствие и внутренний ужас.
От немногих святых это драматическое сопереживание требовалось в той же степени, как от нашей святой.
Мы знаем, что Паола ди Роза только в три последних года своей жизни носила имя сестры Марии Крочефиссы.
Однако мы должны понять следущее: речь шла не только об изменении имени согласно обычаю, в то время действовавшему в монастырях: скорее на свет явилась как бы другая личность, которая уже давно непостижимым образом сосуществовала с той, которую все знали и которой все восхищались: личность, страдающая настоящей духовной шизофренией, вызванной не душевной болезнью, но непреодолимым действием благодати Божьей.
Поэтому для начала подумаем о Паоле ди Роза, о всем том, что она сделала и создала, об ее уравновешенности, об ее материнской харизме, о мужестве в испытаниях, об ее общепризнанном духовном героизме, но в то же время и об ее общественной деятельности: об основанных ею благотворительных учреждениях, о контрактах, которые она должна была составлять и исполнять, о давлении, которому ей приходилось противостоять, обо всем, чем она руководила и управляла. Один историк сказал о ней: "В ее жилах течет кровь ломбардского менеджера". И нельзя быть менеджером без подлинной предприимчивости, в особенности если речь идет о делах милосердия.
А теперь подумаем о Марии Крочефиссе: не об имени, которое она приняла впоследствии, но об ее внутренних переживаниях, начавшихся уже с 17 лет.
Ее исповедник говорит: "Не было ни дня, когда она была бы свободна от искушений, и не было искушений, которые бы ее не терзали".
И эти искушения касались "всего, что может смутить ум и сердце".
В 17 лет она посвятила свою девственность Иисусу Христу, и с тех пор самые жестокие искушения против целомудрия ее никогда не покидали. Не только двусмысленные и отвратительные искушения нечистого воображения, но и те, которые охватывают все существо человека и через тело проникают в сердце, ум и душу.
Ей казалось, что она ни во что не верит, ее постоянно мучало искушение высмеивать Бога, Его Воплощение, Его Таинства, Его присутствие в Евхаристии. Ей никогда не удавалось причаститься, не чувствуя инстинктивного отвращения, из-за которого ей становилось дурно, а потом она сразу же испытывала страх, что совершила грех святотатства. Ей никогда не удавалось исповедоваться, не испытывая неприязни и даже ненависти к исповедующему ее священнику, которому, однако, она во всем повиновалась, как отцу.
Она хотела молиться - но с ее языка готовы были сорваться богохульства; все, что она делала, было исполнено нежной милосердной любви - но ей казалось, что она ненавидит ближних и даже желает убить их. "Она жила в почти постоянном состоянии сухости, уныния, мрака" - и это на протяжении всей жизни, с 17 лет до смерти.
Ее постоянно искушало отчаяние, не исключая мысли о самоубийстве: ей казалось, что небо закрыто от нее навсегда, что ад разверзся перед ней и потому бесполезна и смешна всякая попытка творить добро, а всякое благое дело, включая основанное ею объединение, бессмысленно.
Она постоянно ощущала присутствие дьявола, предлагающего ей мир и спокойствие, если она все бросит и предастся ему, и в конце концов, не в силах сломить ее сопротивления, избивающего ее, оставляя синяки на всем ее теле. На молитве, которой она желала и которую неукоснительно совершала, она обнаруживала, что против своей воли молит Бога проклясть ее, молит о том, чтобы все возненавидели Бога. А когда мучение прекращалось, наступало нечто еще худшее: "страшное безразличие ко всему".
"Я ни во что не верю, ни на что не надеюсь, ничего не люблю, ничего не боюсь... О, спокойствие, более мучительное, чем сама буря!".
В ее записях есть страшный вопрос, ярко свидетельствующий об этом невыразимом мучении:
"О Боже, какая разница между мной и дьяволом?".
Ее исповедник - один из самых ученых и святых брешианских священников того времени - пишет:
"Ее мучение было столь жестоким, что его невозможно описать. Я служу давно и читал труды многих мистиков о мучениях, в которые Бог время от времени ввергает души, но скажу правду: я не мог бы выразить это иначе, чем сказав, что душа терпит адские мучения, как утверждают некоторые... Иными словами, эта душа под тяжестью тысячи крестов, каждый из которых может свести с ума".
Анализ с точки зрения психологии и психиатрии был бы бесполезен, потому что в подобных случах Бог действует как будто сжигая душу, но вместе с тем показывает нам, что из этого разрушающего огня Он умеет вывести не искалеченную, разрушенную, истерическую личность, но человека спокойного, доброго, терпеливого, деятельного, милосердного, каким был Сам Иисус на кресте, обращаясь к доброму разбойнику.
Кроме того, с сестрой Марией Крочефиссой постоянно происходило чудо: среди мучений ("Боже мой. Боже мой, почему Ты оставил меня?") - внезапный проблеск безграничной любви ("Отче! в руки Твои предаю дух мой!").
Однажды Паола Мария Крочефисса сказала своему исповеднику, что для нее самым тяжелым крестом было бы не нести никакого креста, потому что, как она объяснила, "пока ощущаешь тяжесть креста, нельзя не стремиться быть все время с Богом и всегда молиться Ему".
Она молилась:
"Иисусе мой, мне хватает Тебя одного. Пусть моя жизнь будет распята с Тобою. Соблаговоли, о распятая Любовь моя, чтобы мучение, которое Ты мне посылаешь, было сильным, безнадежным, глубоким, чтобы я лишилась чувств от боли; прошу Тебя только об одном - чтобы по моему внешнему виду нельзя было догадаться о том, как я страдаю".
"О, Боже сердца моего! Куда бы я ни шла, я восклицаю: я больше не могу этого выносить! Расширь, расширь мое сердце, ибо оно слишком узко и тесно, чтобы вынести все, что Ты ему посылаешь... Страдание мое столь сильно, что мне кажется чудом не умереть от одной боли. Мать моя Мария, молись за меня!".
Мне кажется, что смысл того, что мы прочли, можно верно передать, воспользовавшись прекрасным образом Клоделя, которым начинается его шедевр (Атласный башмачок): иезуит, привязанный к мачте тонущего корабля, как к кресту, молится:
"Господи! благодарю Тебя за то, что Ты привязал меня здесь... Сегодня невозможно быть ближе к Тебе, чем я, и на- прасно я проверял каждую часть своего тела - нет ни одной, которая могла бы хотя бы чуть-чуть отдалиться от Тебя. Да, я привязан к кресту, но он уже не привязан ни к чему... Он качается на морских волнах... Это море предоставлено мне...".
И именно так Бог поступил с Паолой Марией Крочефиссой ди Роза, бросив ее в море страданий, но соединив ее величайшей любовью с самим крестом Христовым.
Когда наконец пришел час ее окончательной встречи с Тем, Кто потребовал от нее в знак великой любви вновь пережить святую тайну Его Страстей, и когда она уже была при смерти, ей сказали, что в святилище Мадонны делле Грацие за нее служат Литургию. Она погрузилась в молитву. И когда Литургия закончилась, ее лицо просияло, как будто в предчувствии воскресения, как будто охваченное ранее неведомым миром. Улыбаясь, она сказала только одно: "Милость дарована!" и скончалась: дочь Божья, которую Бог оставил со Своим Сыном разделить Его крестную муку, предала себя в надежные руки Небесного Отца.
СВЯТАЯ ТЕРЕЗА ИЗ ЛИЗЬЕ
Тереза из Лизье умерла в конце прошлого века, в 1897 году, и была канонизирована в 1925, так быстро, что не были соблюдены даже положенные сроки. Пий X, начавший процесс о канонизации, предвидел, что она будет признана "величайшей святой Нового Времени". Пий XI, ее канонизировавший, назвал ее "звездой своего понтификата" и назвал "ураганом славы" всемирное движение, окружившее любовью и почитанием молодую кармелитку, умершую в 24 года и объявленную блаженной, когда, если бы она осталась в живых, ей было бы всего 50 лет.