«Больше всего меня потряс внешний вид Земфиры, — вспоминает Гурьев. — Выглядела она почти как бомж — была одета в какие-то серо-черные обноски, а на абсолютно запущенное по части кожи и волос лицо вообще нельзя было смотреть без слез. „Да, — думал я, — стилистам-визажистам тут работы явно не на один год! Интересно, как они из такого положения выйдут?“ Среди всей этой визуальной беспонтовщины, однако, сразу выделялись глаза — невероятно живые, наполненные огромной внутренней энергией. Вместо Земфиры в целом говорить хотелось именно о ее глазах — их, и только их, как-то характеризовать: быстрые, уверенные, страстные, сильные… Словно именно там концентрировалась ее личность. Остальное на их фоне теряло смысл… Мне хотелось послушать хоть кусочек только что записанного альбома, который сама Земфира непрерывно слушала в наушниках — ей это было нужно для работы. Она мне дала буквально на двадцать секунд — и я попал, кажется на „Синоптика“. Показалось, что голос сильный, по-хорошему сырой, самобытный и самозабвенный. Что все это сделано просто и эффективно — и, наверное, действительно выстрелит. Долго слушать мои впечатления Земфира не стала: ее явно больше интересовали собственные эмоции».
Когда мы вернулись из Прибалтики, а Земфира — из Питера, мне показалось, что артистка перестала психовать. Ей удалось договориться с Бурлаковым, что вокал на нескольких композициях она перепоет в Лондоне, где вскоре планировалось смикшировать и отмастерить материал. Как бы там ни было, к зиме 99 года альбом процентов на восемьдесят был готов. Незадолго до Рождества певица презентовала мне этот вариант, взяв с меня слово никому эту версию не переписывать.
«Я летела в самолете, слушала весь альбом, — сказала Земфира. — Мне показалось, что в нем нет ничего лишнего. Нет ощущения, что чего-то не хватает. По-моему, все в нем закончено».
Как ни странно, обещание не переписывать альбом я сдержал — хотя желающих иметь копию было предостаточно. Сами понимаете…
Однако в любом договоре — тем более, устном — можно легко найти лазейки. Дело в том, что никто мне не запрещал слушать этот альбом вместе с друзьями-журналистами. Что я вскоре и сделал.
Сразу после новогодних праздников я собрал человек десять в центре зала метро «Преображенская площадь». Собрались будущие редактора и корреспонденты русского «New Musical Express», представители «Живого звука», «Viva!», «Столицы», «Вечерней Москвы», «Турне».
Сценарий встречи был на редкость простой: мы пришли на мою съемную квартиру (где я когда-то познакомился с Лагутенко), сели на пол и прослушали весь альбом. Целиком.
Когда на кассетнике закончила играть последняя песня, в квартире наступила тишина. Затем все загалдели, перебивая друг друга. Кто-то просил поставить еще раз, кто-то — дать переписать. Всем было отказано. Чувство голода — неплохая диета в ожидании пластинки. Но из квартиры все выпорхнули разгоряченные и одухотворенные.
Я был на седьмом небе от счастья — значит, пахали мы все-таки не зря. Из-за последствий дефолта нам приходилось трудиться за символическую плату. Бурлаков с Лагутенко несли существенный финансовый риск. Это была работа за идею, работа на грядущий результат. «Тайная вечеря» с журналистами еще раз доказала, что результат обязательно придет.
3. Раскрутка проекта.
Не так давно я прочитал в одном музыкальном журнале, что раскручивать Земфиру было не надо — мол, она сама себя раскрутила. Своими песнями. Ха-ха три раза… Это, конечно же, полный бред. Зимой 1999 года все выглядело не так просто и радужно.
Как только из Лондона привезли канонический вариант альбома, я тут же направился на «Русское Радио». Не сильно задумываясь о последствиях, я отдал все песни Земфиры программному директору Степе Строеву — на предварительное ознакомление. Лет за десять до этого я немного продюсировал группу «Зангези», в которой юный Степа играл на басу. Так что я был вправе рассчитывать на объективность. Вскоре объективность восторжествовала — правда, в довольно причудливой форме…
Когда через неделю я перезвонил на «Русское Радио», мне сказали, что все это, возможно, очень неплохо, но явного хита у Земфиры нет. По крайней мере, Степа его на альбоме не видит. Надо подождать…
Ждать пришлось недолго: через несколько недель Строева попросили написать заявление об уходе — правда, по причинам иного свойства.
…Пока программные директора раздумывали о ротации, Земфира дала на «Радио России» первое в своей жизни интервью на всю страну. Этот эфир мы с ведущим передачи «Четыре четверти» Сашей Алексеевым пробивали больше месяца — никак не могли достучаться до сознания его начальства. «Ты с ума сошел, парень, — говорила Алексееву администрация. — Ты что, не понимаешь? Она ведь наркоманка!»
Это было что-то новенькое. Но мы с Алексеевым зарубились на своем и вскоре придумали фишку. Теперь тема его программы звучала следующим образом: «Александр Кушнир представляет свою будущую книгу „100 магнитоальбомов советского рока“ — вместе с ее героями».
Голь на выдумки хитра. В нашем варианте Земфира выступала в роли одного из героев энциклопедии. Получалась небольшая нестыковка по времени — в 80-х годах Земфира еще училась в школе и слушала «Наутилус Помпилиус» и «Кино». В скобках заметим, что о Земфире в книге не было написано ни слова — кроме благодарности в разделе «плодотворное сочувствие идее»… Но, видит бог, цель засветить ее песни оправдывала любые средства.
Первое появление Земфиры на радио ничем особенным не запомнилось. Кроме того, что в узком проеме студийной двери она столкнулась с предыдущим гостем — певицей Аленой Апиной. Экс-вокалистка «Комбинации» сжалась в комок и каким-то бабским нюхом почуяла неладное. Еще бы! Ей навстречу шла не просто новая артистка. Ей на смену шла новая эпоха.
Когда ночью я переслушал на диктофоне запись прямого эфира, то понял, что самое интересное происходило за кадром. Пока в студии на всю страну играли песни Земфиры, включенный диктофон фиксировал нашу расслабленную болтовню. Там было несколько забавных моментов — в частности, когда любознательный Саша Алексеев начал выяснять у Земфиры, не является ли песня «СПИД» автобиографической.
«Это всё личные переживания, — зная, что микрофоны выключены, разоткровенничалась певица. — Мне приятно, что вы обратили внимание на эту песню, но раскрывать секреты не хочется. Я сейчас скажу в эфире, что у меня СПИД, и со мной сразу разорвут все контракты. А если я этого не скажу, будет неинтересно. Как мне быть?»
Во время следующей паузы, когда в эфире играли «Маечки», Алексеев преподал певице неплохой урок позиционирования. Несмотря на нашу договоренность, Земфира, рассказывая про уфимскую «Европу Плюс», невзначай добавила: «А еще я четыре года в ресторанах работала…» — «Ты что, картошку там жарила?» — живо поинтересовался Алексеев. Земфира перехватила мой укоризненный взгляд. Больше слово «рестораны» я от Рамазановой не слышал никогда.
…Пока мы развозили промо-записи и давали первые интервью, Бурлаков договорился о встрече с Михаилом Козыревым, ушедшим с «Радио Максимум» на «Наше Радио». Мы приехали в его офис в районе метро «Октябрьская», взяв с собой весь джентльменский набор артистов «Утекай звукозапись»: «Туманный стон», «Deadушки», «Мумий Тролль» и Земфира…
Первые две группы Козырев прослушал скорее из вежливости. Пластинка Земфиры сразу же произвела на него сильное впечатление. Это было видно невооруженным глазом. После долгих разговоров-переговоров решили начать ротацию с песни «СПИД». Первый эфир планировался на пятницу, 26 февраля 1999 года.
Накануне радийного дебюта Земфиры мне не спалось. Волновался. Поводы для этого были немалые — последние полгода деловые и человеческие отношения тандема Козырев—Бурлаков были далеки от идеала. Поэтому случиться могло всякое. Утром я для подстраховки позвонил Козыреву.
Поскольку спрашивать про ротацию Земфиры «в лоб» было признаком дурного тона, я решил зайти с фланга. «Миша! — как-то чересчур возбужденно сказал я. — А вот если тебе, скажем, позвонит Березовский и запретит крутить „а у тебя СПИД, и значит, мы умрем“? Что ты тогда сделаешь?» Козырев выдержал эффектную паузу и как-то театрально произнес: «Если мне даже Ельцин позвонит, я все равно поставлю Земфиру». И — таки поставил.
Вскоре альтруистический почин «Нашего Радио» подхватило еще несколько станций: «Радио Максимум», «Авторадио», «М-радио» и «Европа Плюс». Жизнь налаживалась.
Параллельно Бурлакову удалось заинтересовать музыкой Земфиры Константина Эрнста. На столе у босса Первого канала появилась промо-копия альбома, на обратной стороне которого Бурлаков выдал прямо-таки гениальный в своем минимализме текст:
Краткая характеристика проекта: Земфире, на наш взгляд, впервые удалось так гармонично соединить накопленный материал советской эстрады (А. Пугачева, Л. Вайкуле, Валерия и т. д.) с самыми современными формами рок-музыки (Ж. Агузарова, «Мумий Тролль», Alanis Morissete и т. д.). Полученное ею высшее джазовое музыкальное образование по классу вокала, композиции и аранжировки позволило акцентировать внимание на многогранности и уникальности голоса певицы. Самодостаточность, законченность и простота ее текстов позволяет им прочно «войти в жизнь». Благодаря невероятной работоспособности, настойчивости, внутренней независимости и полной самостоятельности (имеет готовую группу для живых выступлений) Земфира имеет реальные взгляды на шоу-бизнес. Практически все центральные средства массовой информации уже упоминали об ее «появлении», но никто толком ее еще не слышал. Поэтому самый простой и необходимый рекламный ход — это непосредственное предъявление певицы…
В последней фразе Бурлаков был прав на двести процентов. Теперь наступил момент показать певицу журналистам. Как бы это странно ни звучало, ситуация с Земфирой в марте 99 года в чем-то предвосхитила Глюкозу — другими словами, об артистке все слышали, но никто не видел.
За неделю до запланированной нами пресс-конференции внезапно опомнилась Капа из «Московского Комсомольца», которая давно хотела опубликовать большой очерк о Земфире. Логика журналистки была проста: ее статья должна выйти в среду 24 марта — за несколько часов до начала пресс-конференции. Я всегда ценил Капу за то, что в бурном информационном потоке именно ей удавалось «по полноте охвата информации» быть впереди планеты всей. Так случилось и на этот раз.
У этой истории был единственный минус — Земфира в тот момент находилась в Уфе. Вместо певицы рассказывать о ее творческой судьбе довелось мне. Передо мной стояла не очень сложная задача — поделиться с журналисткой «Московского Комсомольца» впечатлениями о Земфире-артистке, Земфире-человеке, Земфире-поэте и композиторе. И, наконец, о волнующей всех теме отношений Земфиры и Лагутенко.