Что же означает этот «принцип всех принципов»? В первом томе «Идей» мы читаем: «Ни одна мыслимая теория не может убедить нас в ложности принципа всех принципов: всякое изначально дающее созерцание есть правовой источник познания, и все, что изначально (так сказать, в своей телесной действительности) предлагает нам себя, следует просто принять, так, как оно себя дает, но и только в тех границах, в которых оно себя дает»95.
Это «изначально дающее созерцание» и есть именно то, что я ранее обозначил выражением «непосредственный опыт». Я думаю, что употребление этого оборота будет полезным, поскольку тем самым становится ясной противоположность между «опытом» в гуссерлевском смысле (изначально дающим созерцанием или интуицией) и понятием «опыта» у эмпиристов или позитивистов.
«Опыт» — обычное немецкое слово, «изначально дающий опыт» — уже технический термин, и что в конечном счете должно обозначать это «изначально», трудно сказать с достаточной точностью. Если вспомнить о латинском слове «origo», то можно подумать, что речь здесь, должно быть, идет о таком «дающем» созерцании, которое должно стать «источником», «началом» чего-то, истоком познания. И это созерцание, это дающее, изначально дающее созерцание, кроме того, должно, как говорит Гуссерль, быть «правовым источником». Что же это за правовой источник? Источник права. Какого права? Права познания. Гуссерль целую группу основополагающих проблем, которые обычно причисляют к теории познания, обозначал как «правовые проблемы». Итак, в этом изначальном, подлинном опыте подтверждается «право» определенных познавательных результатов; здесь «право» на истину, на значимость должно получить свое правовое обоснование из предельного, изначально дающего созерцания. Оно есть источник значимости или истины. О том, существует ли вообще такой источник, дискутировать уже не следует, это уже не следует обсуждать, так сказать, диалектическим способом. Это следует просто принять как данность. То, что изначально дано, следует принять, говорит Гуссерль; здесь не о чем больше спрашивать и тем более не в чем сомневаться. То есть имеется по меньшей мере одна область [предметностей, о которых Гуссерль позднее скажет, что задавать вопросы или сомневаться здесь невозможно в том смысле, что сомнение абсурдно. Речь здесь идет о том источнике познания, который позднее получит название «имманентное восприятие»].
Но в гуссерлевской формулировке «принципа всех принципов» есть еще одно чрезвычайно примечательное дополнение. Изначально данное следует просто принять, правда, лишь «в тех границах, в которых оно себя дает». «В границах!» — Что же это такое, эти «границы» данного? Точное объяснение этого станет возможным лишь позднее, пока же мы ограничимся следующим указанием: здесь содержится намек на то, что в этой данности, в этом предельном источнике все еще имеются определенные познавательные различия, что данность не везде обладает одними и теми же правами, одной и той же силой подтверждения. И в этом выявляет себя, если присмотреться внимательнее, первое различие между <гуссерлевским> понятием опыта или изначально дающего созерцания и традиционным эмпиристским понятием. Существует целый ряд различий между опытными актами, а также между [степенями] их познавательной силы. Это я еще буду разбирать. Но сейчас я начну вот с чего:
Для эмпиристов и, в особенности, для позитивистов существовало в лучшем случае два различных типа или вида опыта. «В лучшем случае» — поскольку для Конта, например, существовал по сути дела лишь один вид опыта, и это было внешнее или, точнее говоря, чувственное восприятие. Даже так называемое «внутреннее восприятие», рефлексию или интроспекцию Конт (мы это еще рассмотрим) поставил под сомнение: он сомневался в том, возможна ли она вообще, и не является ли она таким способом познавательного отношения, который разрушает сам познаваемый предмет, то есть собственные переживания <познающего>. Здесь вырастают все те сомнения, которые позднее были выдвинуты в психологии против так называемой интроспекции. Все это закладывает основы психологии бихевиоризма, а также так называемой «объективной» психологии или рефлексологии и т.п. и т.п., в которых отрицается не только всякая возможность непосредственной опытной данности [Erfahrung] собственных переживаний, но — в некоторых направлениях — и наличие сознания вообще. Эта крайняя граница достигается в следствиях, извлекаемых из [физиологии Павлова]. Между тем, этот подход все же не нашел полного признания. Так, например, Франц Брентано был убежден, что внутреннее восприятие существует, и невозможно лишь наблюдать за собственными переживаниями. Он тем самым проводит четкое различие между восприятием и наблюдением. Если бы опора на наблюдения за собственными переживаниями была неизбежной при построении дескриптивной психологии, то тогда эта психология, согласно Брентано, была бы невозможна. Брентано, однако, полагает, что <в действительности> [такое наблюдение] необходимым не является. Напротив, по его мнению, возможно найти средства, чтобы вначале как-то непосредственно зафиксировать собственные переживания, а затем определить их в других методических процедурах, и <тем самым> сделать возможной дескриптивную психологию. Но для Гуссерля и для феноменологов, причем как раннего, так и позднего периодов, существует не один и не два, а целый ряд различных основных видов непосредственного познания, изначально дающего созерцания. Я сказал «целый ряд». Но сколько же их точно? Это, конечно, зависит от того, сколько вообще основных типов предметов познания следует [принять], существование скольких типов следует признать. Их, однако, можно признать в том и только в том случае, если к ним имеется непосредственный доступ, непосредственный опыт, в котором они даны. Но способы, которыми возможно схватить или получить опытный доступ к этим предметностям [различных областей бытия], весьма различны. Основное убеждение, которого придерживались как Гуссерль, так и его сотрудники, состояло в том, что между познанием, то есть изначальным, первоначально дающим познанием, с одной стороны, и структурой и модусом бытия познаваемых предметов, с другой, есть совершенно особое и примечательное отношение. Здесь имеется особая коррелятивность, соответствие между формальными и материальными свойствами, а также модусом бытия познаваемых предметов <с одной стороны> и характером постигающего отношения, <с другой стороны>, которое необходимо принять, чтобы найти познавательный доступ к этим предметам. [Если же мы не пытаемся относиться по-разному к разнородно организованным, имеющим разные свойства предметностям, когда пытаемся постичь их], то мы перетолковываем эти предметности, или же вообще не имеем к ним никакого доступа. И тогда мы строим теории, основанные единственно на слепоте, теории, которые вообще не относятся к тому, что в действительности необходимо здесь понять.
Но если Вы спросите меня, [о каких областях бытия здесь идет речь,] какие различные типы предметностей возможны, то я смогу лишь привести Вам некоторые примеры. Дело в том, что я не думаю, будто мы уже настолько продвинулись в познании, что можем с определенностью сказать, какие вообще области бытия и какие разновидности предметной структуры возможны как таковые. Мы, поэтому, должны удовольствоваться примерами. Так, например, существуют предметности так называемого «внешнего» мира, в частности, материального мира. Это не только вещи, это, конечно, и процессы, и события, это и особые отношения, как, например, каузальное отношение, и другое. Затем у нас есть второй регион бытия, а именно, так называемое психическое, прежде всего собственное психическое, которое как раз и постигается во «внутреннем» восприятии. «Собственное психическое» — это нечто такое, что не тождественно собственным переживаниям сознания. Это различие подчеркивает и сам Гуссерль. Я как физически-телесно-душевное существо, и в особенности как душевное существо, есмь нечто иное, чем мои текучие переживания, которые тем или иным способом развиваются, достигают своей полноты и исчезают. Через эти особые переживания являют себя психические факты, психические процессы, психические структуры, как, например, моя имеющая особую структуру личность. [Таким образом, познавательный доступ и здесь достигается через внутреннее восприятие. Но опоры на него недостаточно для постижения собственного психического; ее недостаточно даже для того, чтобы схватить сами переживания.] Здесь Гуссерль употребляет другое, немного странное выражение. Он говорит об «имманентно направленных» актах, в частности, об «имманентном» восприятии96. Это нечто совершенно иное, чем «внутреннее» восприятие. Внутреннее восприятие имеет место, например, тогда, когда я в связи с каким-то событием ловлю себя на том, что «по сути», — несмотря на все внешнее впечатление — я «трус». Или я внезапно понимаю, что во мне происходит что-то такое, о чем я раньше не знал; или оно уже произошло, оно уже в прошлом, а я только теперь узнаю об этом. При этом речь идет не о моих переживаниях <сознания>, но об определенных фактах «во» мне, которые словно скрываются «за» моими переживаниями. Например, я любил кого-то, так, как любят людей, мужчин и женщин. И это чувство полностью захватило меня и подчинило своей власти: я под его влиянием сильно изменился. Это так или иначе отразилось и в моей жизни, так что это могли заметить другие: я еще не знал, что люблю, но она уже знала, что я люблю ее; она заметила это, прежде чем я сам узнал, что люблю. Но вот в один прекрасный день я переживаю нечто, словно какое-то озарение: я прихожу к убеждению, что все уже давно в прошлом. Теперь я остаюсь холодным, этот человек не трогает меня больше. Я не могу с этим ничего поделать, не могу этому ничем помочь. Так уж это случилось со мной, все это во мне словно вымерло. Когда? Где? Давно уже. Я об этом не знал. Внешне моя жизнь не изменилась. Новые переживания появлялись и исчезали, но «за ними» уже не было этой былой любви. Эта любовь — совсем не представление о переживаниях любви, [она не тождественна и каким-то другим переживаниям]; она — нечто совсем другое. Есть она или ее нет — это означает глубокое преобразование во мне как психическом существе. [Дело здесь идет о неком особом] познавательном доступе к тому, что происходит во мне как личности: долгое время я вообще не осознаю этого; лишь время от времени оно пробивается к поверхности сознания и показывает себя как то, что во мне на самом деле происходит — хочу я этого или нет. В каком смысле я могу и в каком не могу оказывать влияние на свою любовь, — это уже другой вопрос, однако в любом случае она есть нечто большее, чем мои осознанные переживания. Но, кроме того, имеется и некий познавательный доступ к самим осознанным переживаниям. Этот познавательный доступ Гуссерль назвал «имманентным» восприятием. Его, конечно, нужно описать более подробно. Я еще вернусь к тому, как Гуссерль определил его в 1-м томе «Идей». Помимо названных, есть и различные иные типы предметностей, которые также могут быть познаны в непосредственном опыте. [Но что это за опыт, какова его видовая специфика?] Это, конечно, такой вопрос, на который сейчас нельзя дать удовлетворительного ответа. Но можно указать на различные основные виды этого опыта. Вот, например, чужое психическое, — то психическое, которое, по-видимому, имеется или присутствует у другого человека, с которым я общаюсь. Как я приобретаю знание о нем? То, что я его приобретаю, по-видимому, несомненно, ведь иначе, например, была бы невозможна совместная деятельность, которая, однако, имеет место фактически. Психологи и, в особенности, психологи, разделяющие эмпиристски-позитивистские установки, конечно, говорят, что непосредственного доступа к чужому психическому (которое они, впрочем, обычно понимают как «чужие» переживания <сознания>) вообще не существует. Как следствие, выдвигают известную «теорию умозаключений по аналогии». Идея, будто люди строят умозаключения по аналогии, чтобы узнать, что переживает или думает другой, по меньшей мере чрезвычайно сомнительна. Но без этих умозаключений каждый из нас был бы словно замкнут в себе самом. Я тогда был бы закрыт в своей самотождественности, и другие точно так же были бы замкнуты в себе. Как выглядела бы наша жизнь, если бы это было правдой? В действительности же (и это весьма примечательно) вопреки этой теории такое умозаключение по аналогии, которое якобы должно использоваться в этом случае, вообще не может быть реализовано. Однако, без взаимного понимания невозможен и совместный труд. Довольно часто совершенно необходимо «моментально» понять, что нужно делать. Например, там, где большое число людей вместе должно выполнить одну и ту же сложную работу. [Без взаимного понимания все это] развалилось бы как карточный домик. Точно так же — и в минуты большой опасности, когда все мгновенно должны разобраться в ситуации и предпринять совместные действия. Здесь нет времени для размышлений, построения умозаключений по аналогии и т.п. Тем не менее, в этой обстановке люди сразу же понимают, что чувствуют или хотят другие, и тотчас же вместе делают необходимое. [Подобным же образом] все происходит и в эмоциональной жизни людей, например, в любовной жизни. Например, тогда, когда я обнаруживаю что-то такое, о чем другой мне не может, а часто и не хочет сказать, например, если он стыдится. Я знаю об этом уже до того, как он сам это осознал. Что-то уже произошло. Что-то изменилось, хотя сам этот человек еще не вполне понимает, что же в нем изменилось. Она меня любит, это знаю я. Здесь, таким образом, снова имеется некий [особый] и поддающийся более точному анализу процесс непосредственного, изначального опыта, который делает возможным мое знание. В начале нашего века, но, впрочем, и раньше (это начинается уже по крайней мере с романтиков) в этой связи говорили о так называемом «вчувствовании». Этот процесс пытались интерпретировать различными, хорошими и дурными, способами. [Здесь, конечно, невозможно обсуждать все это и решать, кто и с какой интерпретацией «вчувствования» прав, и удачен ли был сам выбор слова «вчувствование»]. Как бы то ни было, здесь также имеется особая сфера бытия, чужое психическое, и коррелятивный ей способ постигающего отношения, который делает непосредственно доступными нам предметности этой сферы. Если бы ничего подобного не было, мы жили бы друг подле друга словно слепые или глухие.