Итак, существует феномен «личного присутствия» [«in eigener Person-da-sein»]. Идет ли речь о столе или же о человеке, — это здесь не играет никакой роли; в обоих случаях имеется феномен самоданности, самопроявления. А если он имеется, то имеется и какое-то изначально дающее созерцание, некое непосредственное познание. Этим я не хочу сказать, что мы каким-то другим путем приобретаем те или иные опосредованные доказательства того, что при «rencontre» в восприятии нас и в самом деле двое, например, знакомый мне господин имярек и я сам. Я лишь хочу сказать, что в том случае, если появляется феномен самоприсутствия, имеется некий совершенно особый способ познания. Он является источником познания для всех иных способов познания, которые еще могут добавиться и которые уже не имеют этого характера самоприсутствия. И Гуссерль говорит: этот характер самоприсутствия есть исток последнего права, значимости, сколь бы ни было это право ограничено способом данности. То, что при этом могут быть границы, причем, в зависимости от способов данности, — различные границы, — это диктует сам способ данности; но внутри этих границ все же имеется право значимости приобретенного на этом пути познания.
Вы, верно, будете думать: ну, хорошо, все это, конечно, так, но ведь есть же, в конце концов, и галлюцинации. Иногда мы бываем убеждены, что рядом с нами есть кто-то еще, причем кто-то <определенный>, то есть человек во всей его телесности. Мы даже заговариваем с ним, подходим поближе и вдруг все это «взрывается», как говорит Гуссерль. Выясняется, что здесь ничего нет, что все это было всего лишь иллюзией или заблуждением. Конечно, в таких случаях всегда имеются особые причины, почему это произошло и почему это вообще стало возможным, причем как в содержании самой иллюзии, так и в обстоятельствах, при которых она возникла. Но означает это только следующее: для того, чтобы разоблачить переживание иллюзии именно как иллюзию, его нельзя изолировать от всего перцептивного процесса. И совсем не такое изолированное «иллюзорное восприятие» имеет свое безусловное право значимости; скорее, только как член сложного перцептивного процесса оно имеет некое обусловленное определенными границами право. Кроме того, существуют причины, по которым в восприятии, в котором нам даны собственные свойства и структуры вещей, все же могут иметь место и заблуждения. Различные случаи заблуждений известны и разработаны. Вот самый известный пример: мы погружаем палку под острым углом в прозрачную воду и видим палку сломленной. Видим мы это очень ясно. С некоторым удивлением мы погружаем палку глубже или же вытаскиваем ее из воды, и тут выясняется, что то место, в котором палка была «сломлена» или «согнута», передвигается. Мы это ясно видим, хотя такое не встречается больше нигде. Тогда мы ощупываем палку в том месте, где она, как нам кажется, сломлена, и вот выясняется, что на самом деле она совсем не сломана. Эти два опыта здесь противоречат друг другу, но тактильное восприятие берет верх. Гуссерль об этом говорит так: каждое из этих восприятий имеет свой ограниченный вес, свое право на значимость, и они взаимно уравновешивают друг друга. Здесь происходит уравнивание, в котором, несмотря ни на что, появляется самоданность, за которой в этой когнитивной ситуации остается последнее слово. В каждом (чувственном) восприятии имеются отдельные моменты способов данности, которые ограничивают его права на значимость. Например, сейчас я вижу моих коллег, которые сидят вон там. И вижу я их, конечно же, спереди. И вижу я их, конечно же, так, что у них есть спины, которые закрыты теми же самыми серыми пиджаками, которые я воспринимаю спереди. Но мое визуальное восприятие все же всегда остается частичным. Я вижу ту или иную вещь <только> с одной стороны, в определенном ракурсе и т.д. Когда я обхожу ее вокруг, то часто происходит подтверждение. К примеру, часто подтверждается, что мои коллеги и сзади одеты так-то и так-то, что их пиджаки и там серого цвета. Может быть, окажется, что «сзади на этом прекрасном пиджаке есть пятно или дыра, наличия которых я, так сказать, не предполагал». Но «воспринимать» и, в особенности, «иметь опыт» — это значит, что тебе что-то дано, и дано не только в течение одного мгновения, не только в быстротечном настоящем. «Воспринимать» — это значит пройти весь процесс восприятия какой-то вещи, с этой стороны, с той стороны, снизу, сверху, издали, вблизи и т.д. Это поток, течение особым образом упорядоченных модусов познавательного отношения, а также особых взаимосвязанных феноменов, которые даны в этом потоке. И в процессе восприятий, которые относятся к одному и тому же предмету, может произойти или подтверждение того, например, что этот господин действительно одет так-то и так-то и что на его пиджаке сзади нет дырки, или же все окажется простой «иллюзией», фантомом. Таков смысл этого добавления в формулировке «принципа всех принципов»: изначально данное должно быть принято, таким, каким оно себя дает, но только в тех «границах», в которых оно себя дает.
По возможности при этом еще следует различать разные «границы»; «границы» визуальных восприятий, другие — при тактильных восприятиях, третьи — при слуховых восприятиях и т.д. Примечательно при этом то, что по сути дела не существует чисто визуального, тактильного или слухового восприятия. Скорее, все они до определенной степени взаимно модифицируют друг друга. Это в свое время разработал В. Шапп97, показав, что мы видим структуру материала вещи. Например, я вижу, что нечто есть стол, причем стол из гладко отполированного дерева. Я могу это видеть. Видимый феномен дерева доступен мне точно так же, как и его гладкость — как при видении, так и при осязании. Давид Кац позднее разрабатывал проблему осязаемого мира98. В частности, он проанализировал тактильное восприятие и тоже показал, что в нем даны не просто гладкость и не-гладкость, и не только то, что нечто является более или менее теплым или холодным, но что даны, например, также твердость и мягкость. И если мы упражняемся в познании вещей с помощью осязания, то мы осязанием можем различать, к примеру, сделано ли нечто из шерсти или из шелка. Но можно и видеть, сделано ли нечто из шерсти, из шелка или же из жести. Таким образом, множество различных, даже разнообразных восприятий одного и того же предмета тесно взаимосвязано. И только в целостном процессе этих различных, непосредственных доступов к одной и той же вещи осуществляется познание. Тем самым право и отсутствие права этого рода непосредственного познания выстраивается все дальше и дальше. Но здесь и заключен исток, начало: то, что происходит здесь, является решающим для всего остального, всего, что мы можем еще предпринять в ходе познания. Мы, к примеру, будем сравнивать то или иное друг с другом, затем извлекать те или другие умозаключения, находить те или иные законы. Но все это уже лишь отзвук того, что происходит в непосредственном, изначальном опыте, который изначально дает [нам определения] действительности и в-себе-бытия.