Теперь вторая ситуация, а именно: если бы такого мира не было, если бы мы могли это предположить, если бы мы имели право, имея наши переживания и восприятия, сказать, что мир не существует, тогда это утверждение, что мир не существует, следовало бы доказать. — Ведь как позитивное, так и негативное утверждение должно быть обосновано на основании соответствующих процессов сознания, иначе это утверждение было бы пустым.
Когда могло бы случиться такое, что мы не имели бы мира? Разумеется, именно тогда, когда весь опыт, который мы имеем, оказался бы несогласованным, когда один элемент опыта начал бы противоречить другому. Другими словами, когда наш опыт принял бы такую форму, что мы — скажем так — имели бы одни заблуждения. Но заблуждения — это то, что выказывает себя заблуждением. Это не просто такая иллюзия, [которую я не распознаю как иллюзию]. Например, если я опускаю палку в воду и она «переламывается», то необходим опыт, чтобы показать, что здесь имеет место заблуждение, хотя это можно видеть со всей ясностью. И есть даже определенная физическая теория, объясняющая, почему это можно видеть именно так.
Итак, возможно такое, – и эту возможность Гуссерль обсуждает в первом томе «Идей» – что наш опыт протекает так, что постоянно происходят, так сказать, «взрывы». Формируется какой-то предмет, некая вещь, а потом появляется новый опыт, показывающий, что это ложно, что такого не существует. Нет никакой возможности осуществить постоянный синтез различных восприятий, показывающий нам единый существующий мир, существующий, подтверждающий себя в опыте мир. Такова эта возможность, в соответствии с которой мы имеем основание сказать: хотя мы существуем и имеем восприятия, никакого мира нет. Именно на основании этих опытных процессов было доказано, что он не существует. Как раз этот случай обсуждает Гуссерль. [Эта возможность того, что сознание существует и может существовать даже в том случае, если бы, так сказать, было доказано, что мир не существует, служит Гуссерлю еще одним аргументом в пользу его позиции].
Конечно, это игра мыслями, игра возможностями. Но знаете что? Мы горды тем, что мы психически здоровы, и бедных больных мы называем безумными. Да, но как все происходит у шизофреника, причем у тяжело больного шизофреника? Как выглядит его мир? Под вопросом стоит уже то, конституируется ли для него вообще какой-то мир, то есть один <по числу> мир? Или же <для него> нет ни одного, ни многих миров, потому что нет вообще никакого мира? Поскольку болезнь у тяжело больного шизофреника часто развивается в сторону резкого ухудшения, вполне возможно, что в итоге все распадется, что не останется ничего, кроме голых феноменов, голых фантомов. Тогда и конституироваться <у него> ничего уже не будет.
Значит, это не просто праздная игра мыслями. В этом направлении можно пойти дальше и сказать: приходит момент, когда все это взрывается. Много лет спустя после появления первого тома «Идей», наверное, в 1927 году, я говорил об этом с Гуссерлем и он сказал: «Знаете, в то время я слишком уж рисковал. Может быть, я слишком далеко зашел, {разрабатывая} возможность деструкции чистого сознания относительно опыта». Но как бы то ни было, каковы бы ни были границы, как бы далеко не простирались возможности, которые здесь есть, во всяком случае, в качестве абсолютно последней пограничной точки мы можем представить себе сознание, в котором нет вообще никакого согласованного опыта мира. Тогда для того, кто имеет такие переживания, нет и никакого мира. И об этом Гуссерль говорит: да, но переживания, переживания восприятия, которые именно не синтезированы, которые постоянно ведут к взрывам — разве все они не находятся тем не менее в нашем потоке сознания? Это всего лишь особая выборка, ведь мы в нашей жизни переживаем и многое другое, не только восприятия, чувственные восприятия того или иного рода. Есть и другие переживания сознания. Гуссерль говорит: и вот мы видим, что [несогласованные] переживания наличны и существуют, хотя мира в этой ситуации нет. Но, кроме того, есть и другие переживания, отнюдь не направленные на мир. Они направлены на разные другие вещи, на меня самого и т.д., на наши фантасмагории, на вымыслы (Dichtungen) и т.д. — Таким образом, если мы признаем, что есть такой случай, в котором для нас не конституируется никакого мира, но все же еще есть некое сознание, причем наполненное другими переживаниями, не направленными на реальный мир. Значит, сознание для своего существования не нуждается ни в каком бытии вне сознания — nulla re indiget ad existendum. Напротив, мир, чтобы существовать, нуждается именно в чистом сознании, в котором оно удостоверяет свое бытие. Это и есть тот самый «колоссальный переворот» «естественного воззрения на мир». Сознание для того, чтобы быть, не нуждается ни в чем другом, оно абсолютно самостоятельно, даже если мир, возможно, и не существует; мир же, напротив, в своем бытии не самостоятелен, у него нет вообще никакой самостоятельности по отношению к чистому сознанию.
Я бы хотел дать еще один комментарий по этому пункту. Говоря все это, я не собирался зачитывать здесь текст Гуссерля в первом томе «Идей»; тем не менее, я почти буквально процитировал утверждение о том, что происходит, когда опыт несогласован, и все же сохраняются другие переживания. Это слова Гуссерля: «другие переживания» и «не-соразмерные опыту переживания». Но когда такое говорится, молчаливо предполагается нечто, что, быть может, не очевидно и не разумеется само собой, а именно, что эти другие переживания есть и могут быть такого рода, что они развиваются без чувственного внешнего опыта, что в нашем потоке сознания есть такие независимые в своем бытии от нашего внешнего опыта и самостоятельные переживания, или, по крайней мере, что они возможны. Это предположение я бы не хотел как-то оценивать. Но, во всяком случае, решение о возможности этого нельзя выносить так просто, здесь следовало бы провести особый анализ. Точка зрения эмпириков известна. Они говорят, что вначале нужно иметь «ideas of sensation», как утверждал Локк, и лишь затем могут появиться «ideas of reflection». Вначале нужно воспринимать вещи и людей, и только потом можно радоваться или быть печальным и т.д. Коль скоро отсутствует весь базис опыта, касающегося вещей мира, нет и других переживаний, потому что они образуют собой всего лишь надстройку над изначальными переживаниями, в которых конституируется для нас мир. Обоснование этого утверждения эмпирики немного себе облегчают. Однако и в первом томе гуссерлевых «Идей» едва ли можно найти места, в которых эта проблема разрешалась бы обоснованным образом.
Итак, по Гуссерлю, мира может не быть, но наше сознание, тем не менее, разворачивается. Физиолог или анатом сказал бы: «Но это же смешно! Если у Вас вообще есть какое-то сознание, то только потому, что Вы обладаете мозгом. А в мозге существует 12 миллиардов мелких клеток, которые должны питаться кислородом, а кроме того там есть и электрические функциональные потоки и т.д.» Сегодня есть хорошо разработанная наука о строении и функциях мозга и всей нервной системы, дающая все новые и новые результаты, но в тоже время и переживающая большие преобразования. Однако, как бы то ни было, нет никакого сомнения в том, что переживания можно иметь лишь в том случае, если есть находящаяся в здоровом состоянии нервная система, и если все функционирует «нормально». Достаточно лишь принять какой-нибудь яд, и вот ты уже заснул или даже отправился к праотцам и уже не испытываешь никаких философских затруднений. — И что же, Гуссерль никогда не задумывался о том, что это так? Гуссерль отвечает на это: нет, ведь анатомия и физиология человека выключены. Это тоже совершенно абсурдная мысль. Ведь сознание — это Гуссерль говорит вполне открыто! — не обусловлено и не может быть обусловлено причинно чем-то другим, тем, что не относится к самому потоку сознания. И ничего не может проникнуть в этот поток извне но, {с другой стороны} и ничего из потока нашего сознания или моего сознания не может перейти это внешнее. Поток есть некое совершенно особое необходимое единство, связь переживаний, — единство замкнутое для того, что вне его. В нем нет ни входа, ни выхода. В частности, сознание не может быть казуально обусловлено тем, что находится вовне. Конечно, это вообще не что-то «внешнее» в том смысле, что есть, мол, нечто, чуждое сущности сознания. И еще. {У Гуссерля} говорится, что между сознанием и реальностью разверзается «подлинная бездна смысла». Сознание и реальность суть две — если можно так сказать — области бытия, две сущности (Seiende), столь отличные друг от друга, что их вообще невозможно сравнивать.
Теперь я процитирую это место из первого тома «Идей». Вначале речь идет о чистоте и о сознании, а затем Гуссерль говорит:
«С другой стороны, весь пространственно-временной мир, к которому причисляются человек и человеческое Я в качестве подчиненных единичных реальностей, по своему смыслу есть только интенциональное бытие, то есть такое, которое имеет всего лишь вторичный, относительный смысл бытия для сознания, <будучи опытно постижимым через явления в субъектах сознания и, возможно, in infinitum подтверждающим себя как единство подтверждаемых явлений>. Это бытие, которое сознание полагает (setzt) в своих опытных актах, которое принципиально может быть созерцаемо и определяемо только как тождественное <согласованно> мотивированных опытных многообразий — помимо же этого есть ничто, <или, точнее, есть нечто, для чего мысль о чем-то “помимо этого” абсурдна>».155