Это программа конститутивного рассмотрения процессов и преобразований, происходящих при восприятии вещи. В первом томе «Идей» она лишь намечена. В конце первого тома Гуссерль касается и другой проблематики. Там говорится не просто о слоях конституирования, но и о «ступенях». А именно, там, например, проводится различение между вещью-ноэмой и полностью конституированной вещью. Вещь-ноэма — это, например, «визуальная вещь». Такого рода схема не есть полная вещь, она имеет исключительно визуальные определенности: другая вещь-схема есть конституированная чувственная вещь, то есть вещь, имеющая уже несколько различных смысловых возможностей, но еще не являющаяся в строгом смысле «материальной». Кроме того, чувственная вещь или даже чисто визуальная вещь не может быть членом причины, связи причин.
Потом мы поднимаемся на ступень выше и теперь мы имеем уже конституированные вещи как таковые, которые материальны и в то же время «чувственны» (снабжены чувственными качествами), которые уже являются субстанциями и находятся друг с другом в причинно-следственном отношении и т.д. — но все это рассматривается так, как оно конституировано только для меня. Здесь я, таким образом, пока имею ступень мира, конституированного для меня как для единичного Я. Но есть и более высокая ступень. У нас есть общий единый мир; если все мы сидим здесь, в этом зале, то для всех нас это один и тот же зал, одни и те же скамьи и т.д. — Это уже вещи, которые конституируются интерсубъективно, с помощью взаимопонимания, достигнутого между различными людьми, между людьми, которые все вместе воспринимают одно и то же и посредством языка и «вчувствования» стремятся достичь взаимного понимания по поводу их общего окружающего мира. Это следующая ступень конституирования: наш общий, наглядно данный материальный мир. Ну, а потом начинается еще более высокая ступень на которой мы приходим к «физическому миру».
Итак, конституируется множество различных слоев, один за другим, в различных многообразиях переживаний, мыслей, аргументов и т.д., и т.д., вплоть до {появления} конституированного лишь для меня мира, а затем — и до {появления} [интерсубъективного] наглядно и качественно определенного мира. [Затем] проблема конституирования разворачивается дальше, вплоть до физической действительности, но потом, разумеется, направление меняется, и эта проблема решается уже применительно к общей культурной действительности, ценностной действительности и т.д. Все это колоссальные области, которые должны быть подробно исследованы {относительно} их способа конституирования из предельных изначальных переживаний. В первом томе «Идей» Гуссерль <только> наметил это, но работал он над этими проблемами десятилетиями. Однако то, что он действительно здесь исследовал, и о чем я знаю лишь частично, так никогда и не было доведено до конца. Над этим, как говорил Гуссерль, будут работать еще целые поколения, стремясь показать, как всё это связано и каковы имеющиеся здесь необходимые зависимости.
То, что Гуссерль в своих многочисленных работах открыл нам эту перспективу, причем с такой конкретностью, в специальных работах, специальных аналитических исследованиях, которые у других исследователей обнаружить совершенно невозможно, что он проделал это в совсем небольших анализах весьма ограниченных ситуаций или феноменов, над которыми он работал на протяжении многих недель, стремясь выявить вначале остающиеся скрытыми феномены и функции — это именно то, что я считаю самой большой заслугой Гуссерля. Он научил нас, как самим продолжать это дело, как исправлять и улучшать себя и как давать исправлять себя другим, — с тем чтобы уметь браться за те большие проблемы, которые здесь встают, придавать им конкретную форму и, по крайней мере, подготавливать, их разрешение. Проблематика, которая выходит затем на первый план в связи с реалистической или идеалистической концепцией, есть только небольшая часть этой большой проблематики. При этом, конечно, следовало бы выдвинуть требование, чтобы сама конститутивная проблематика как проблематика была сформулирована намного точнее и намного конкретнее.
Теперь нужно рассмотреть то, удовлетворителен ли характер или способ постановки вопроса, который Гуссерль формулирует в качестве проблемы конституирования реального мира. Не то, правилен ли он, — [возможно, он правилен только при наличии определенных исследовательских целей,] — но удовлетворителен ли он, если в конститутивном исследовании речь идет о предельном правовом решении, о решении по поводу значимости осуществляющегося в конституировании познания мира и тем самым также [о решении] вопроса о бытии этого мира. Ведь Гуссерль постоянно говорит так: «Вот я схватил соответствующий смысл вещи и теперь спрашиваю: что должно содержаться в различных конститутивных слоях, для того чтобы определенная вещь могла быть приведена к значимому явлению, чтобы смог конституироваться этот смысл?» Он, таким образом, задает вопрос о необходимом условии определенного конституированного смысла вещи. По сути дела, в случае указанной исследовательской цели (при исследовании «правовых вопросов», как говорит Гуссерль) речь идет о прямо противоположной проблеме. Речь идет о следующем вопросе: если вначале я совершенно пассивно отдаюсь потоку, имею текущее сознание и текущие, изначальные данные ощущения, то могу ли я потом при этих способах отношения, которые я осуществляю в этой совершенно своеобразной ситуации (отчасти описанной, например, и Бергсоном), повести себя так, что я оказываюсь принужденным тем, что не является моим способом отношения, после завершения всего процесса перейти к вещам, причем к так-то <или так-то> определенным вещам? Или же дело обстоит так, что я в изначально заданной ситуации постоянно истолковываю, перетолковываю, конституирую и оформляю нечто внесенное мной самим, и лишь после всего этого получаю <так-то и так-то> определенный мир явлений? Оттуда и нужно начинать, т.е. с того, что гораздо позднее Гуссерль назвал «пассивным синтезом» — где я еще совершенно лишен активности, где я, собственно, еще не осуществляю никаких осознанно проводимых познавательных актов и операций. Вначале я совершенно пассивно отдаюсь потоку, и здесь для меня нечто синтезируется, синтезируется так, что я вынужден нечто полагать и предполагать. — Или же дело обстоит противоположным образом, так, что то, что я вначале здесь обнаруживаю, я, так сказать, на свой страх и риск преобразовываю, перетолковываю, истолковываю и т.д.? {И тогда именно} оттуда, т.е. от противоположного конца, следует нам исходить, чтобы показать, что то, что здесь конституируется, действительно должно конституироваться, при этом ничего не исказив, ничего не примыслив произвольно или непроизвольно.
В завершение я бы хотел сказать кое-что, то, что хотя и не касается Гуссерля прямо, но все же теснейшим образом связано с ним и с его идеализмом. Мы еще не знаем, как выглядит все наследие Гуссерля, поскольку лишь в лучшем случае 20-30 % того, что он наработал и оставил после себя, было опубликовано. Остальная же часть в настоящее время не опубликована и пока прочитана быть не может. Но если мы ограничимся только уже опубликованными или, лучше того, самим Гуссерлем выпущенными работами и постараемся понять, что же в действительности он сделал, то мы должны будем констатировать: был выдвинут <идеалистический> тезис и были собраны многочисленные материалы; но, тем не менее, существуют гигантские пробелы в доказательстве, в обосновании тезисов конкретно проведенными аналитическими исследованиями. Что же в такой ситуации делать? Следует ли просто сказать: «Решение является ложным! Сделаны такие-то и такие-то ошибки!» И на этом остановиться? Разумеется, когда перед нами ложные результаты анализа, например, если перепутаны способ бытия и способ явления, и если делаются те или иные утверждения о различных способах бытия там, где на самом деле просто констатируется, что имеются различные способы явления — тогда, конечно, необходима критика. Но первое и самое важное — искать, где в этих исследованиях имеются пробелы, где что-то утверждается, хотя соответствующего аналитического исследования, выступающего как аргумент в пользу этого, и представить нельзя; где используются понятия, которые мы можем толковать по-разному, или некоторые мы не понимаем, потому что не говорится, с чем мы, собственно, имеем дело — как это, например, выяснилось сегодня в связи с понятием абсолютной сущности.
Что же попытался сделать я сам, имея в виду гуссерлевы разъяснения? Я не мог примириться с «идеалистическим» решением, о котором я только что говорил, я был им недоволен, я не мог его принять. И уже летом 1918 года я написал Гуссерлю пространное письмо — кстати, единственное, которое еще существует, поскольку случайно сохранился его план — письмо о том, что я тогда не мог у него поддержать, т.е. какие из его тезисов я не мог принять. Тем самым был, так сказать, создан фронт, и затем начались поиски. Что же мне сказать об этом теперь? Да, это было в 1918 году, — значит, прошло уже почти 50 лет, — и почти все это время я занимался заполнением пробелов в разъяснениях Гуссерля, которые я воспринимал {как особенно неприемлемые}. Конечно, я не могу рассказать Вам об этом сейчас, результаты были напечатаны, а отчасти и переведены на другие языки. Здесь я хочу привести Вам лишь один пример. Гуссерль говорил: «Если я имею имманентное восприятие моего чувственного восприятия, то совершенно несомненно, что это чувственное восприятие, которое я сейчас имманентно постигаю, существует. Было бы абсурдно в этом сомневаться». Таков тезис Гуссерля. И действительно, в случае, если я знаю, что сейчас я осуществил имманентное восприятие моего чувственного восприятия, <если я знаю,> что это имманентное, а не трансцендентное восприятие, что здесь я <действительно> обращен к чистому сознанию, а не к <сознанию> психическому, то есть реальному, принадлежащему к миру — если это так, я могу согласиться <с тезисом>, что здесь несомненно существует и чувственное восприятие, которое воспринимается, и что оно определено так, как я его воспринимаю. Но как я могу знать, что сейчас во мне осуществляется действительно имманентное восприятие? На это Гуссерль отвечает: ну, здесь ведь можно призвать на помощь имманентное восприятие имманентного восприятия. [Но если ссылаются на возможность имманентного восприятия имманентного восприятия, возникает опасность regressus in infinitum — если вообще происходит такое, что мне удается осуществить имманентное восприятие имманентного восприятия... имманентного восприятия]. Потому что обычно здесь оказывается необходимым положить конец; третью ступень достичь еще, наверное можно, но что следует за этим, мы не знаем. Мы вынуждены просто прекратить и сказать: больше ничего сделать нельзя, это n-ое имманентное восприятие безусловно правильно. Таким образом, мы имеем или regressus in infinitum, что является научно неудовлетворительным, или же petitio principii, т.е. мы уже принимаем как предпосылку, не задавая дальнейших вопросов, что восприятие имманентно и что оно существует.