«– На свете не было, нет и не будет никогда более великой и прекрасной для людей власти, чем власть императора Тиберия! – сорванный и больной голос Пилата разросся» [ 2, 358].
Наконец-то Понтий Пилат находит временное оправдание тому смутному ощущению своего несовершенства, которое его посетило. Абсолютно циничный и одинокий лично, он вновь становится частью коллективного мира. И он защищает его основы, хранит власть. Власть людей над людьми, самую «великую и прекрасную для людей власть» императора Тиберия.
В статье «Генеалогия «Мастера и Маргариты», в разделе её, посвященном Пятому прокуратору Иудеи, литературовед И.Ф. Бэлза фиксирует замечания других исследователей, касающихся вопроса «о поведении Пилата, вернее, о степени его виновности в смерти Иисуса» [ 1, 179]. Среди прочих, он приводит мнение профессора Киевской духовной академии Т. Буткевича, который, «подчеркивая «обычай всех римских вельмож того времени ставить политические выше нравственных требований», пишет: «…поставьте на место Пилата обыкновенного человека, непосредственно взятого из той или другой общественной среды данного времени, и он будет вести себя, как вёл Пилат»
[ 1, 179] (цит. по книге Буткевича Т. «Жизнь Господа нашего Иисуса Христа». СПб, 1887, с. 724).
Далее Бэлза ссылается на мнение Н.К. Маккавейского, также профессора Киевской духовной академии, который был другом и сослуживцем отца М. Булгакова. Профессор Маккавейский убеждён в виновности Пилата, так как тот, по его мнению, нарушил один из законов Двенадцати таблиц: «Не должно слушать пустые крики народа (vanae voces populi), когда они требуют оправдания виновного или осуждения невиновного». Всё верно для римского чиновника, чьё государство явило миру один из первых образцов законотворчества, но только не в том случае, когда речь идёт об имперском единстве. «Но какой справедливости можно ожидать от Тиберия, эпоху и личность которого так красочно изобразили Светоний, Сенека и Тацит, весьма недвусмысленно свидетельствующий, что Тиберий публично заявил, что лучше уничтожить все законы, чем уменьшить вознаграждение доносчикам, стоявших , по его убеждению, на страже законности» [ 1, 180], – подытоживает результаты вышесказанного И.Ф. Бэлза. Действительно, любая попытка требований от Пилата свободного решения, права субъективного нравственного выбора будет выглядеть либо как внешнее морализаторство, либо как модернизация. Не его это масштаб, и не его возможности подобного масштаба.
Часто Булгакова обвиняют в том, что в его романе добро и зло находятся в состоянии некоторой договорённости, контакта. Речь идёт о высшем добре и об абсолютном зле, которые в произведении обозначаются как «ведомства». Показательно в этом случае появление Левия Матвея и его диалог с Воландом на последних страницах «Мастера и Маргариты». Но при прочтении романа в контексте «Моления о чаше» становится понятно, что такого договора нет.
Все те герои, которые попали в поле зрения Воланда и его свиты, оказались там не случайно, будь-то Берлиоз, Римский, Веренуха, Алоизий Могарыч, Степан Лиходеев или критик Латунский. Они сами давно уже оказались вне божьего мира, либо в силу сознательного выбора своего заскорузлого мозга (Берлиоз, например), либо в результате атрофированности способности к какой-либо душевной работе (все вышеперечисленные). Таким образом, эти люди очёртились сами по себе, без внешнего вмешательства злых сил. «Бог есть бесконечное, конец и начало сущего; чёрт – отрицание Бога, а, следовательно, и отрицание всякого конца и начала, чёрт есть начатое и неоконченное, которое выдаёт себя за безначальное и бесконечное; чёрт – номинальная середина сущего, отрицание всех глубин и вершин – вечная плоскость, вечная пошлость» [ 4, 213], – писал Д.С. Мережковский в своём исследовании «Гоголь и чёрт». Для Гоголя, отмечал Мережковский, нечистый является таковым именно в следствие отказа от работы духа, её неприятия («начатое и неоконченное»), за которым следует неминуемое смешение понятий, их девальвация и «вечная пошлость». Любовь к Гоголю Булгакова и его глубочайший интерес к великому писателю общеизвестны. Близки к сатирическим гоголевским персонажам и мелкие бесы современной Булгакову Москвы.
«Моление о чаше» – квинтэссенция трагедии, боли и любви. Это трагедия человечества, которое теперь будет нести новый груз вины. Это страх и боль человека, который завтра должен принять муку. Это Его бесконечная любовь и прощение, выше которых нет ничего.
Герой Булгакова, перенесший пытку Голгофы, освободивший от вековых мучений своего палача, такой, каким он предстаёт на страницах романа, воплощает собой то великое сострадание, которое и есть Он, Сын Божий, искупивший личными страданиями грехи людей и указавший им единственный путь к спасению. Поэтому и карательные функции не у него; и не потому, что не в Его руках они, а потому что не в этом суть Его.
Аннотация
В статье представлен культурологический анализ романа М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита», который позволяет высветить важные содержательные пласты произведения и осуществить их новое герменевтическое прочтение.
Анотація
У статті подано культурологічний аналіз роману М.А. Булгакова „Майстер і Маргарита”, який дозволює висвітлити важливі змістові пласти твору та здійснити їх нове герменевтичне прочитання.
Summary
The article represents culturological analysis of the novel by M. Bulgakov “The Master and Margarita” that highlights important layers of content of the work and allows to realize its new hermeneutical interpretation.
Список литературы:
1. Бэлза И.Ф. Генеалогия Мастера и Маргариты//Контекст – 1978. Литературно-теоретические исследования, – М.: Наука, 1978. – С. 156-248
2. Булгаков М.А. Мастер и Маргарита. Т 2. – К.: Днiпро, 1989. – 748 с.
3. Булгаков М.А. Черный маг. Главы из романа// Михаил Булгаков. Избранные произведения. – К.: Днiпро, 1990. – 702 с.
4. Мережковский Д.С. Гоголь и черт// В тихом омуте. Статьи и исследования разных лет. М.: Советский писатель, 1991. – С. 213-309
5. Пустосвит А.В. Этика и эстетика. Наследие Запада. История красоты и добра: Учеб. Пособие. – К.: МАУП, 2006. – 680 с.