Отголоском этого поэтического обращения к первоосновам служит письмо Фрейда от 27 октября 1897 года: "Речь идет о близости первого испуга и первого разногласия. Печальный секрет заключен в обращении к своему первоисточнику..." Стихи Гете, взятые из посвящения к "Фаусту", показались Фрейду настолько хорошо характеризующими его собственное, "фаустовское", начинание, что он вновь цитирует их, согласно данным книги "Рождение психоанализа", в краткой речи, произнесенной в 1930 году в доме поэта, и добавляет в качестве комментария: "Эта цитата может быть повторена в каждом случае нашего анализа".
Почему же, выловив из бездонных глубин столь драгоценное сокровище, Фрейд испытывает необходимость заявить, что "настоящий самоанализ в действительности невозможен"? Причем это высказывание предназначается не для глухих, а для хорошо слышащих психоаналитиков, которые должны возвести его в правило, в догму любой аналитической практики. Но вместе с тем сколько оно вскрыло новых ресурсов, в том числе и у самого Фрейда!
Фрейд постоянно говорит о самоанализе в течение того насыщенного вводного периода, о котором мы упомянули, и в то же время рекомендует работу Пикфорта Фарроу, озаглавленную "Воспоминание детства, относящееся к шестому месяцу жизни", напоминая, что автор не смог найти общего языка с двумя
"И ВОЗНИКАЮТ ДОРОГИЕ ТЕНИ..."
103
психоаналитиками, к которым обратился. "Тогда он, — уточняет Фрейд, — обдуманно применил процесс самоанализа, который я сам использовал в определенный период для анализа собственных сновидений. Его результаты заслуживают рассмотрения вследствие своей оригинальности и особенностей техники". В работе "Рождение психоанализа", где рассказывается об этом случае, говорится: "По согласованию с Фрейдом это его высказывание послужило предисловием (Фрейд, 1926) к брошюре Фарроу, озаглавленной: "Занимайтесь самоанализом сами; практический метод самолечения", НьюЙорк, 1945 год".
Проблема, как это легко видеть, быстро осложнилась различными недоразумениями. Самоанализ Фрейда никогда не предпринимался, не развивался и не завершался целью "самолечения"; он не является чисто терапевтическим методом, хотя Фрейд и говорит в определенный момент о том, чтобы "избавиться" от "небольшой истерии". То, что Фрейд понимает под названиями "невроз" или "истерия" применительно к своему методу, является скорее продуктом экспериментальной модели, состоящей из элементов, относящихся к нервной деятельности, различных симптомов (которые, если верить Шуру, связаны с действительными соматическими нарушениями), объединенных на общем "неврастеническом" основании, которое, однако, в любом случае остается чем-то неопределенным. И эта модель служит в первую очередь механизмом познания. Можно говорить об "экспериментальном неврозе" или, используя более выразительный термин, "опытном неврозе", поскольку здесь происходит смешение субъективного опыта, живой истории субъекта, опыта как формы и предмета исследования, как способа организации проблемы и, наконец, опыта, как профессиональной эмпирической практики ("сделать что-нибудь для них").
104
БИОГРАФИЧЕСКИЕ ОРИЕНТИРЫ
"Опытный невроз" Фрейда действует подобно связующему механизму- между реальными проявлениями неврозов (всегда неясными, недоступными, волнующими, враждебными, но действительными) и Идеей невроза, то есть неврозом понятым, восстановленным, в том числе и с помощью самоанализа. Существует параллель и постоянная разноплановая связь между самоанализом и внешними наблюдениями, которые, взаимодействуя, способствуют обоюдному развитию. После своей знаменитой фразы, прокомментированной выше, Фрейд делает следующее важное заявление: ''Поскольку мои случаи ставят передо мной ряд других проблем, я вынужден прервать собственный анализ".
Когда Фрейд использует выражение "настоящий самоанализ", складывается впечатление, что в общем контексте прилагательное "настоящий" имеет в первую очередь ограничивающий и уточняющий смысл: "самоанализ" и ничто больше! Это самоанализ, приведенный к своему наиболее простому выражению, то есть лишенный всей той массы внешних связей, среди которых Фрейд намечает путь своего исследования. Отбросив многочисленные связи, кроме семейных и дружеских, которые особенно дороги и жизненны для человека, обрекшего себя на изоляцию, Фрейд сохранил главные научные контакты, поскольку оставался до 1897 года руководителем неврологической службы в Институте больных детей Кассовитца. Специфическая роль тесных связей Фрейда и Флиесса была широко освещена в печати: Флиесс был как бы особым alter ego*, которого Фрейд считал своей "первой публикой", "высшим судьей" и особенно "представителем Другого" — того Другого, без которого трудно, если не невозможно, познать самого себя, свою личность, свою уникальность. Письма Фрейда, в которых
"Другое я" (лат.).
105
"И ВОЗНИКАЮТ ДОРОГИЕ ТЕНИ..
прослеживается рождение психоанализа, дают картину волнующего, захватывающего, редкостного действа, сонмы образов, идей, интуитивных прозрений, эмоций, повествований, вопросов, аргументов, фантазий и т.д., которые Фрейд направляет Другу, Другому, являющемуся полюсом притяжения и взаимодействия, линией приложения сил, главным стратегическим ориентиром.
Отношения с Флиессом, носившие характер постоянного взаимодействия, как бы доминируют на фоне основной работы Фрейда, более широкой, глубокой, анонимной, часто неблагодарной, которую он постоянно вел со своими пациентами, и именно они служат вехами на пути к его самоанализу, определяют, ведут, задают свой ритм и временами освещают этот путь. За каждым шагом Фрейда вперед стоит безымянная толпа больных (им дают обычно условные имена и инициалы, и лишь иногда, значительно позднее, некоторые конкретные лица удостаиваются персонального упоминания), которая и составляет несчастную суть и плоть психоанализа, подобно тому, как именно людские массы составляют основу Истории.
Невозможно говорить о "настоящем", чистом самоанализе, поскольку никто, даже Заратустра в пустыне, не может выйти из живого круговорота предметов и отношений, где берет начало каждый поступок, каждое действие. Но "внутренняя работа", проделанная Фрейдом, его обращение к внутреннему миру, его "блестящее одиночество", которое выявило активную, решающую роль внутренних структур каждой личности, ее индивидуальной истории, могут быть исследованы. Самоанализ Фрейда, по определению, уникален и неповторим; он шел к своему "неврозу", к своей "истерии", к самому себе через психоанализ, чтобы провозгласить это, подобно тому, как Моисей после перехода через пустыню и Синай провозгласил Закон. Вслед за Фрейдом, используя его новый, небывалый способ изучения себя, его психоанализ, мы приближаемся к нашему собственному
106
БИОГРАФИЧЕСКИЕ ОРИЕНТИРЫ
"неврозу", нашей "истерии", к нашему самому интимному существу, вновь проходя по детально описанному маршруту.
Остается отметить только, что в исследовании самого себя терапевтический эффект носит дополнительный характер и что здесь необходим некий специалист по субъективному, эксперт по внутренним работам, патентованный "представитель Другого", каким является психоаналитик, вооруженный основами и идеологией психоанализа. Иначе любой из нас, следующий путем Фрейда к своему "Я", ускользающему все дальше по мере приближения к нему, стараясь различить среди хора многочисленных окружающих нас голосов, внутренних и внешних, тот единственный, не похожий на другой, собственный голос, не сможет этого сделать. И мы можем утверждать, используя образ из поэзии Рембо, что самоанализ — это блестящий парадокс, которым должны заниматься все.
1900 ГОД: "ТОЛКОВАНИЕ СНОВИДЕНИЙ"
Он ясно видел в своем воображении прекрасную "мраморную доску", которая однажды будет водружена на фасаде замка Бельвю, чтобы увековечить память рождения или, еще лучше, Первой ночи "Толкования сновидений". В письме, адресованном другу Флиессу 12 июня 1900 года, то есть спустя примерно шесть месяцев после появления "Толкования сновидений", он обвел жирной рамкой три строки, в которых содержалось сообщение, бывшее тогда лишь фантасмагорией: Здесь 24 июля 1895 года доктору Зигм. Фрейду открылась тайна сновидения.
107
Летом 1895 года семья Фрейда поселилась в замке Бельвю, недалеко от Вены, и в ночь с 23 на 24 июля ему приснился сон, известный под названием "сна об инъекции, сделанной Ирме", "первый сон, — напишет он впоследствии, — который я подверг детальному анализу".
Будучи первым шагом в исследовании, которое, расширяясь и систематизируясь, привело к созданию "великого труда" о снах, сон об Ирме стал классическим; он обладает стилем и мощью произведении, составляющих событие, вызывающих многочисленные ассоциации, служащих таинственным зовом нашему воображению. Фрейд ставит его в начало "Толкования сновидений", сразу после первой главы, где проводится обзор "литературы о снах", представляя его как "пример сновидения", то есть образцовый сон. Вот как он о нем рассказывает: СОН 23-24 ИЮЛЯ 1895 ГОДА
"Большой зал — много приглашенных, у нас прием. Среди приглашенных Ирма, которую я отвожу в сторону, чтобы, в ответ на ее письмо, упрекнуть, что она не соглашается принимать мой "раствор". Я говорю ей: "Если тебя еще мучают боли, то это твоя вина". Она отвечает: "Если бы ты знал, как у меня болят горло, желудок и живот, это меня просто убивает". Мне становится страшно и я смотрю на нее. У нее бледное и одутловатое лицо; я говорю себе: не упустил ли я какие-то органические симптомы? Я подвожу ее к окну и смотрю ее горло. Она несколько сопротивляется, как женщины, носящие искусственную челюсть. Я говорю себе: у нее нет в ней необходимости. Наконец, она открывает рот, и я замечаю с правой стороны большое белое пятно, а с другой вижу странные уродливые образования, похожие на раковины носа, и на них серовато-белые струпья. — Я тотчас зову доктора М.,