— отмечает собой медленную и таинственную работу эстетического созревания. За привнесенную новизну в анализ текстов работа Фрейда "Остроумие и его отношение к бессознательному" заслуживает особого места в эстетических исследованиях. Разбор слов, формулировок и фраз, освобождение энергии и удовлетворение потребностей либидо через языковую деятельность, странные движения бессознательного, открывающиеся в тексте, дают возможность понять тонкие механизмы и суть литературного процесса.
Точка зрения, согласно которой, аналитическое истолкование эстетических произведений представляет собой принижающую операцию, то есть низводит сложный и организованный ансамбль форм, образов, действий, ситуаций и других элементов работы к единственному психологическому фактору, выступающему в качестве определяющей и исключительной причины их появления, — не выдерживает критики. Это не более, чем один из стереотипов, хотя, действительно, Фрейд делает порой поспешные выводы, как, например, в начале книги "Моисей и монотеизм". "Если взять "Гамлета", — пишет он, — этот шедевр Шекспира, которому уже более трехсот лет ... то я думаю, что только психоанализ, рассмотрев эту трагедию с точки зрения эдипова комплекса, сумел разрешить загадку того глубокого впечатления, которое она производит". "Гамлета", а также "Царя Эдипа", "Федру", "Сида" и многие другие произведения — все свести к эдипову комплексу? Несомненно, эстетическая задача Фрейда, искушенного читателя, заключается не в этом; понимание эдипова комплекса, необходимое, чтобы постичь "Гамлета", "Царя Эдипа" и "Федру", осветить некоторые взаимоотношения и представить "мощное впечатление" зрителя, быть может, и упрощающее некоторые стороны произведения, способно лишь утвердить его величие.
К оглавлению
390
МЫСЛЬ ФРЕЙДА
Общий принцип своей идеи Фрейд излагает в простых и точных выражениях в письме от 26 марта 1931 года к Максу Шиллеру, мужу знаменитой певицы Иветт Гильбер: "Мысль о том, что продукция художников обусловлена их внутренним миром, впечатлениями детства, торможениями и разочарованиями, позволила уже понять многие факты, поэтому мы придаем ей такое большое значение. Один пример: недавно в Вене был Чарли Чаплин, я хотел увидеть его, но для него было слишком холодно, и он поспешил уехать. Это, несомненно, великий артист; конечно, он всегда играет одну и ту же роль, хилого, бедного, беззащитного, неловкого паренька, для которого, однако, все кончается хорошо. Вы думаете, чтобы играть эту роль, ему приходится забывать о своем собственном Я? Наоборот, он всегда изображает самого себя, каким он был в своей несчастной юности. Он не может избавиться от этих впечатлений и до сих пор ищет компенсации за лишения и унижения того времени. Его случай, можно сказать, особенно прост и прозрачен".
Шарло являет собой действительно крайний пример, который Фрейд упоминает лишь походя, чтобы несколько поспешно утвердить его "прозрачность". Однако во всех других изученных им случаях возникают неясности, трудности, "загадочные" аспекты, о которых "мы так мало знаем", — Фрейд постоянно говорит об этом, сознавая, что даже "луч света" психоанализа не способен их пронзить, и помочь тут могут художники, писатели, артисты. Вот что он пишет в начале своего комментария "Градивы": "Поэты и романисты обладают драгоценным даром, и их свидетельства нужно ценить очень высоко, поскольку им известны многие вещи, заключенные между небом и землей, о которых наша школьная мудрость и не подозревает. В познании души они являются учителями для нас, обычных людей, так как утоляют жажду от источников, пока еще не доступных науке".
ЭСТЕТИКА ФРЕЙДА: ИСКУССТВО И ЛИТЕРАТУРА
391
Фрейд имеет здесь в виду великих — Софокла, Шекспира, Гете, однако даже скромная новелла — "Градива" Йенсена — достойна подобной похвалы, как мы увидим ниже.
"БЛИСТАЮЩАЯ В ДВИЖЕНИИ"
"... Левой рукой слегка подобрав подол платья, Градива — Редивива — Зоэ Бертганг под мечтательным взглядом Ханольда своим спокойным мелким шагом, освещенная ярким солнцем, перешла по плитам на другую сторону улицы".
Последние строки и счастливый конец новеллы Йенсена — это та точка, где романтический вымысел завершается, а аналитик сдерживает свое движение и останавливается, чтобы подвести нас к истокам. Градива, героиня истории, перейдя на другую сторону улицы, оказавшись по другую сторону вымысла, вошла в анализ Фрейда, увлекая за собой Ханольда. Благодаря светлой любви, она смогла вытянуть археолога из маниакального состояния, но глаза его, хотя и открывшиеся миру, все же пока сохранили поволоку сумасшедшего сна. Так "помпейская фантазия", как называл Йенсен свой рассказ, превратилась в целую вереницу утонченных образов, которые Фрейд высвечивает, излагая своим собственным читателям основные перипетии развития романтических событий.
"Молодой археолог Норберт Ханольд, — пишет Фрейд, — обнаружил в коллекции античных вещей в Риме барельеф, который так ему понравился, что он был счастлив приобрести его замечательный муляж. Он повесил муляж в своем рабочем кабинете и созерцал его в часы досуга. На барельефе изображена юная девушка в расцвете молодости; она идет, чуть приподнимая край платья с многочисленными складками так, что видны ее ноги, обутые в сандалии. Одна нога плоско стоит на земле; другая, уже почти оторвавшись, едва касается ее кончиками пальцев, а подошва и пятка подняты перпендикулярно
392
МЫСЛЬ ФРЕЙДА
земле. Этот необычный шаг, обладающий неповторимой грацией, привлек когца-то внимание художника, а сейчас, спустя многие века, очаровывает взгляд нашего археолога".
Тщательное описание муляжа "Градивы" Фрейдом заставляет нас напомнить о его личной привязанности к барельефу, завладевшему душой археолога. Через некоторое время после публикации исследования Фрейд сообщает жене, что встретил в Ватикане "знакомое лицо дорогого существа". "Речь идет, — продолжает он, — о "Градиве", висящей высоко на стене". — "Он был так рад этой встрече, — пишет Петер Гей в "Биографическом предисловии" к книге "Дом Фрейда", — что купил муляж "Градивы" и повесил его в своем кабинете, где вел прием, над диваном". Напротив гипсового барельефа он поместил небольшую репродукцию картины Ингреса "Эдип вопрошает Сфинкса", и казалось, что девушка, вся дрожа (такой эффект давали многочисленные складки ее широкой одежды), наблюдает за сценой с Эдипом, воплощая при этом в своем порыве одну из богинь растительности, с которой Фрейд сравнивает ее в последних строках исследования. Страсть Фрейда к археологии сближает его с молодым археологом из новеллы, и то, что он действительно осуществил вымышленное действие Ханольда, повесив "Градиву" в своем рабочем кабинете, ярко подчеркивает это сходство.
Девушка с барельефа завладевает воображением Ханольда."0н дает, — продолжает Фрейд, — этой девушке, застигнутой во время ходьбы, имя: Градива, то есть движущаяся вперед; он представляет себе, что она принадлежит к благородному роду, может быть, "является дочерью эдила* — патриция, осуществлявшего свои
Эдил — должностное лицо в Древнем Риме, ведавшее надзором за строительством и содержанием храмов, общественными играми и т.п.
ЭСТЕТИКА ФРЕЙДА: ИСКУССТВО И ЛИТЕРАТУРА
393
функции под покровительством Цереры, в храм которой она идет". Ханольд переносит ее в Помпеи, в другие времена, приписывает ей эллинских предков, короче говоря, пишет Фрейд, "вся наука об античности молодого археолога постепенно встает на службу образу, порожденному примитивной моделью барельефа".
В то время как мания молодого человека обретает силу, он "видит страшный сон, в котором переносится в древние Помпеи в момент извержения Везувия и присутствует при погребении города". Там он замечает Градиву, зовет ее, но девушка продолжает свой путь, а потом садится на ступени храма, чтобы предаться смерти: "Ее лицо заранее побледнело, как бы превращаясь в белый мрамор... казалось, она спала, вытянувшись на широкой плите, пока тучи пепла не погребли ее под собой".
В последовавшие за сновидением весенние дни Ханольд решает совершить путешествие в Италию; после Рима и Неаполя он направляется в Помпеи и бродит по разрушенному городу. "В святой и жаркий полуденный час, — пишет Фрейд, — который древние считали часом призраков, другие посетители исчезли; бесплодные, пыльные руины нагреваются жаром солнца; в Ханольде пробуждается желание раствориться в этом погребенном городе...". Внезапно он замечает, "причем без всякого сомнения, что Градива с барельефа выходит из одного дома и непринужденно пересекает улицу по лавовым плитам; она такая же, какой он видел ее во сне". Появление Градивы — переломный момент рассказа: "Быть может, это галлюцинация нашего героя, которого его маниакальное состояние ввело в заблуждение? — задает вопрос Фрейд. — А может, это настоящий призрак или просто живой человек?" Логически существует одна альтернатива: "галлюцинация или полуденный призрак", однако невероятное оказывается настоящим: девушка в облике Градивы появляется в реальной жизни. Она находится здесь, в Помпеях, состоит из плоти и крови, отвечает по-немецки, когда Ханольд, погруженный
394
МЫСЛЬ ФРЕЙДА
в свое бредовое состояние, обращается к ней на греческом языке; ее зовут Зоэ Бертганг, что заставляет Ханольда сказать: "Это имя очень подходит тебе, однако для меня оно звучит горькой иронией, поскольку Зоэ означает жизнь". — "Нужно смириться с тем, что невозможно изменить, — отвечает она, — я уже давно привыкла быть мертвой". Последней фразой девушка показывает, что ей известна мания Ханольда и она соглашается войти в нее. Фрейд так комментирует эту ситуацию: "Если девушка, в образе которой возродилась Градива, принимает во всей полноте манию Ханольда, то, конечно, ею движет желание освободить его от болезни. Другого способа нет; через противоречие дорога будет отрезана.. Точно так же при действительном лечении настоящей мании можно действовать, только перейдя вначале на почву самой мании".