К оглавлению
440
От Аткинсона исходит мысль об объединении и победном восстании сыновей. Робертсону Смиту, историку религии, Фрейд обязан картинами двух крупных общественных образований, сформировавшихся непосредственно в результате первоначального преступления: тотемизма и экзогамии.
Убив первобытного Отца (для удобства будем называть его Первоотцом), преступные сыновья, охваченные сильным чувством вины, принялись отрицать, отодвигать свое преступление путем обожествления своей жертвы, превращения ее в центр и очаг древнего религиозного института, называемого "тотемизмом": убитый Первоотец возрождается в лице некоего символического представителя, чаще всего животного, тотема, рассматриваемого в качестве священного мифического предка, господина и защитника племени, который мистически участвует в его жизни. Ему посвящается культ, выраженный в разного рода ритуалах и табу: в частности, запрещено (нередко под страхом смерти) охотиться, ранить, убивать и есть его — за исключением великого праздника памяти, когда священное животное приносится в жертву, а его плоть ритуально поедается всеми членами племени, которые таким образом обретают его сверхсилу и усиливают связь друг с другом.
Сыновья убили Первоотца по сексуальным мотивам, чтобы вырвать и разделить между собой монополизированных им женщин. Теперь, под воздействием чувства вины, они пытаются наказать себя и подвергаются все вместе табу экзогамии, установленной форме запрета кровосмесительства: они запрещают себе жениться или вступать в половые отношения с женщинами из своего племени, которые все считаются матерями и сестрами; они могут брать в жены лишь женщин, не принадлежащих к племени, порождая таким образом взаимные матримониальные обмены.
На адресованные ему упреки в использовании сомнительных или устаревших этнографических материалов Фрейд в "Моисее и монотеизме" отмечает, что, посколь
441
АНТРОПОЛОГИЯ ФРЕЙДА
ку речь вдет о психоанализе, он "был вправе брать те этнографические данные, в которых нуждался для психоаналитической работы". Эта работа позволила ему выявить проявленные в устройстве и эволюции общества типичные черты эдипова комплекса: ненависть к отцу, включающая сексуальное соперничество и желание смерти, а также либидное влечение к матери. Проблема, следовательно, состоит не в том, чтобы установить действительность изложенных Фрейдом доисторических событий, а также строго подтвердить цепь этапов эволюции общества — достаточно того, что эти доисторические и антропологические реконструкции освещают основополагающее действие психологических факторов в первичной организации общества. Вместе с историчностью преступления исчезает и страх, вызываемый им, так что Фрейд может написать на последних страницах "Тотема и табу": "Простого враждебного отношения к отцу, существования подспудного желания убить и съесть его оказалось достаточно, чтобы вызвать моральную реакцию, создавшую тотемизм и табу. Мы избегаем, таким образом, необходимости сводить начало нашей цивилизации, которой мы по праву гордимся, к страшному преступлению, ранящему наши чувства. Нет необходимости прослеживать все причинно-следственные связи на всем протяжении времени, поскольку психическая действительность достаточно хорошо объясняет все последствия".
Обращаясь к вымышленному убийству Первоотца, Фрейд остается верен психоаналитической логике образов, которая позволила ему в свое время решить проблему обольщения ребенка взрослым. Сцены сексуального обольщения, столь часто и уверенно возникающие в рассказах больных неврозами, Фрейд вначале считал действительно имевшими место. Он полагал, что взрослые (обычно родители или слуги, а точнее, детская прислуга и отец) часто допускали по отношению к ребенку эротические жесты и манипуляции, способные оказать на детскую психику (по глубокому замечанию
442
МЫСЛЬ ФРЕЙДА
Ференци, она пользуется другом либидным языком, отличным от языка взрослого) травмирующее воздействие, становящееся источником невроза. Затем ему внезапно пришла мысль, что все эти сцены вымышлены, что это лишь выражение фантазий ребенка. Несомненно, Фрейд воспринял это открытие с моральным облегчением, которое он не без напыщенности характеризует, описывая превращение в фантазию "страшного преступления".
Однако, возможно, в ушах Фрейда еще звучат отголоском так поразившие его слова Шарко: "Это не мешает существовать". Если предпочтение идее фантазии заставило его забыть, что обольщение и агрессия взрослого в отношении ребенка все же существуют и распространены даже более широко, чем мы думаем, он не решился целиком отнести к области придуманного свою собственную первоначальную сцену убийства Первоотца и вновь возвратился к ней в "Моисее...", чтобы подтвердить свое "убеждение" такими словами: "Я остаюсь убежден, что религиозные явления сравнимы с индивидуальными невротическими симптомами, которые знакомы нам в качестве повторения важных событий, давно забытых, произошедших в течение первобытной истории человеческой семьи. Благодаря такому происхождению эти явления сохраняют свой навязчивый характер, и именно вследствие своей исторической правды они имеют такое воздействие на людей".
Продолжая метаться между доисторическим романом или мифологической реконструкцией и поиском ускользающей "исторической правды", мы рискуем не увидеть, что конструкция "Тотема и табу" Фрейда достаточно плохо уравновешена. Он слишком много внимания уделяет убийству Первоотца, чувству вины сыновейубийц, объятых стыдом, и культурным последствиям, отмеченным торможением, запретами, табу. Группа, сформировавшаяся благодаря и вокруг смерти отца, осуществляет мощное торможение одновременно либидных мотиваций в отношении женщин и агрессивных
АНТРОПОЛОГИЯ ФРЕЙДА
443
мотиваций в отношении отца. Здесь мы видим, и на этом факте настаивает Фрейд, возникновение, зарождение общества с его главными институтами:: религией, моралью, системами обмена и искусством (мифические рассказы об убийстве, пластические воплощения фигуры отца или замещающих его предметов, драматические ритуалы и т.д.). Но что доминирует в идеях Фрейда и придает им захватывающий характер — это работа смерти, отрицательная сила во всех ее формах: преступление, виновность и грех, торможение, инстинктивные отказы, основанная на запрете организация, многочисленные "нет" и т.д.
Этой доминантой отрицания отмечены его более поздние размышления, приведенные в работе "Трудности цивилизации", где Фрейд подчеркивает то, что кажется ему "наиболее важным": "Невозможно не отдавать себе отчет в том, в какой большой мере здание цивилизации базируется на принципе отказа от инстинктивных влечений и в какой степени она постулирует не-удовлетворение (путем репрессий, торможения или с помощью какого-то другого механизма) мощных инстинктов. Этот "культурный отказ" управляет широкой областью общественных взаимоотношений людей".
В работах Фрейда сохраняется некоторая неопределенность в вопросе "культурного отказа". Он может являться результатом деятельности общественного института, который снаружи осуществляет репрессивную деятельность по отношению к субъекту — жертве запретов; эту точку зрения Фрейда можно обнаружить в статье 1908 года "Цивилизованная сексуальная мораль и нервные болезни нашего времени", где он резко подчеркивает "ущерб" и "потери" индивидуума, наносимые ему обществом. В то же время в "Тотеме и табу" — где, правда, проблема перенесена к истокам общества, — отказ вписывается в структуру самого субъекта как результат чувства вины, присущего либидным и агрессивным мотивациям, составляющим основу "психической реальности".
МЫСЛЬ ФРЕЙДА
444
В зависимости от предпочтения, отдаваемого той или иной концепции, социополитические приложения различаются. В первом случае субъект, как бы чувствующий себя жертвой "плохого" общества, старается использовать свою энергию для борьбы с "сексуальными репрессиями и социальным гнетом" — так называется работа итальянского мыслителя Луиджи де Марчи, который выражает психоаналитическо-политические идеи Вильгельма Рейха. Во втором случае, более близком ортодоксальному понимаю Фрейда, "культурный отказ", основанный на особенностях психики субъекта, позволяет, благодаря механизмам торможения и сублимации напра•вить значительные количества энергии на организацию, сплочение и прогресс общества, и культура, в широком и фундаментальном понимании Фрейда, предстает в виде положительного, "возвышенного" и даже жизненного объекта, создающего Благо для индивидуума.
"Общество основано на общей ошибке, на совершенном совместно преступлении; религия — на чувстве вины и раскаяния; мораль — на требованиях общества, с одной стороны, и на потребности в искуплении, заложенной чувством вины, с другой". В книге "Тотем и табу" можно проследить многочисленные подобные линии, основанные на работе отрицания, жестокости и необъяснимом страхе от совершенной ошибки. Такая мрачная картина основ общества создает вокруг общественной жизни зловещую и тягостную атмосферу, ведет к меланхолии и смирению. Однако нечто совершенно другое проявляется в том же "Тотеме и табу" (стоит обратить внимание на экзотическое звучание этого названия и постараться уловить идущие от него эротические волны), что проясняет антропологическое замечание, сделанное Фрейдом в "Трудностях цивилизации": если "цивилизация требует тяжелых жертв" от современного человека, то "первобытный человек находился в более благоприятных условиях, поскольку не знал ограничений своим инстинктам". Радость, испытываемая Фрейдом при написании "Тотема и табу", не могла не
445
антропология фрейда
оставить следа в особенностях его доказательств; если не обращать особого внимания на неточности, которые он допускает, когда пишет о "первобытности" и сваливает в общую кучу матриархат, орду во главе с отцом, клан братьев, патриархальное устройство и т.д., то можно отметить выявляемые им "благоприятные условия" общественной действительности.