Но мы можем увидеть в этой фрейдовской неверности отважную верность тому, что является традицией еврейского мозаического восстания: своим удивительным положением о Моисее-египтянине Фрейд отнимает у евреев наиболее уважаемого вождя, Отца-Основателя, мешая им тем самым сплотиться, застыть вокруг этого воплощения первобытного Деспота, превратиться в "сплоченную" массу, в орду, отдающуюся иллюзии и галлюцинации, в то время как их главным антропологическим призванием было стремиться к братскому мятежу, к столкновению с Отцом, реальным или обожествленным, постоянно разжигать чувство непокорности. Борясь с религиозными, политическими или культурными иллюзиями — главными врагами Фрейда, — евреи смогли бы сохранить в определенных исторических формах типичные черты первобытного клана братьев: бегство и кочевую жизнь, изгнание в пустыню, бунт индивидуумов, интеллектуальную эротику, либидо, питаемое древними Матерями...
"Моей единственной целью, — писал Фрейд в "Моисее и монотеизме", — было ввести в историю еврейского народа Моисея-египтянина". Этот скандализирующий, непокорный, вызывающий жест Фрейда нарушил историю, ее однородность и единство, добавил к ней — "истории еврейского народа" — новый раздел, введя
МЫСЛЬ ФРЕЙДА
-
466
совершенно чужеродный фактор, фигуру древнего мифического врага — "египтянина". Как пишет Фрейд, Моисей принес евреям "впечатляющий образ отца", "единого, вечного, всеобъемлющего Бога", то есть суть монотеизма, где торжествует принцип отца. Но важно видеть также, как одновременно с отцовским принципом между Моисеем и монотеизмом возникает братский принцип отрыва, скрытой или открытой вражды с отцовской властью, сообщничества с восставшими, с жертвами. В нем заключена скрытая свободная энергия, проходящая под знаком "Моисей и монотеизм", поскольку именно против Отцов и Хозяев общества и египетского пантеона выступает, восстает Моисей. Отрываясь от своего племени, от орды, превращаясь, по словам Фрейда, в "ренегата", предателя, врага своих собственных братьев-египтян, подчиненных власти, он, во всей своей неповторимости, принимает путь бегства, изгнания, вступая в соглашение с кочевым семитским племенем, с рабами, чужестранцами, евреями. Так он становится братом жертв, которых вырывает из египетского ига и ведет в пустыню — для нового союза и нового согласия.
Видимо, в этом ключе следует рассматривать "Моисея" Микеланджело. Как Фрейд полагает, Моисей только что получил от Яхве Таблицы свода законов, и гнев охватывает его при виде евреев, поклоняющихся золотому Тельцу. Однако общее движение тела и направление взгляда вверх позволяют предположить, что Моисей устремляет взор к Небесным высотам, собирается отправиться к Яхве и затеять с ним жестокий и трудный спор, который будет длиться сорок дней и сорок ночей. Будучи представителем мятежных братьев, разбивших лагерь в пустыне (и обуреваемый "сильными эмоциями", по словам Фрейда), Моисей собирается предложить Яхве текст, плод своего социопоэтического труда, то есть основы организации общества, чтобы тот подписал его, и это бы стало актом признания восставших братьев. Этот акт замещает в своей функции убийство Отца, поскольку
467
кладет начало человеческому обществу, но на других основах. Уже не чувство вины становится определяющим, а необходимость соглашения, не жесткие рамки, а религиозность, питаемая бесконечным критическим анализом текста закона, каков бы он ни был. Общество — это теперь не компактная масса, ведомая отцом, а разнообразные братские группы, организованные на демократических началах, мозаическая организация, основанная на принципе "братьев-врагов", введенном Моисеем, египтянином, "создавшим евреев", и "евреем", убитым своими братьями.
И даже после того как Бог подписал текст соглашения — "Я, Яхве, есть...", составленного Моисеем-"Поэтом", эта божественная, "отцовская" мета не помешала дерзкому Моисею (свою дерзость мятежного сына он уже проявил в Египте) разбить Таблицы законов при первом же поводе, поскольку Пакт братьев против воли отцов выразился в достаточно неопределенной, временной власти.
Фрейд прекрасно знал библейские тексты (семейная иллюстрированная Библия Филиппсона на двух языках, как мы помним, дала богатую пищу его воображению), и многочисленные эпизоды из Ветхого Завета иллюстрируют его понимание Моисея. Хотя бы вкратце упомянем о них, поскольку они порой весьма ярко характеризуют братскую жестокость, выраженную в Дерзости, Гневе и Жесте Пророка.
История Каина и Авеля с огромной силой конденсирует в себе тему братской жестокости, лежащую в основе конфликта и взаимодействия с отцовским принципом. "Страшный гаев" Каина (здесь, как и в случае с Моисеем, речь идет не столько о черте характера, сколько о воплощении в действие братского принципа) через эпизод с убийством Авеля, спровоцированным Отцом, переходит в подчиненный долгому, изнурительному ритму процесс блуждания, изгнания, наложенного Отцом, и воплощается в конце концов в скрытую сторону своей сути — созидательную энергию. Известно,
468
МЫСЛЬ ФРЕЙДА.
что Каин основал город (не слышится ли здесь тема стихотворения Одена об "Эросе, возводящем города"?), который он назвал Енох в честь сына. Как уточняет Ости, прекрасная "Библия" которого служит нам источником ссылок при наших обращениях к Ветхому Завету, Енох означает "основание, освящение"; и это — первое упоминание в Библии о человеческом поселении. Ближайшие потомки Каина изобретают основные формы культуры: искусства, металлургию; "Иувал стал отцом всех играющих на гуслях и свирели", "Тувалкаин — отцом всех, обрабатывающих железо и бронзу". Ости, переводчик текста, в выразительном примечании добавляет, что "детям Каина приписывается возникновение и развитие цивилизации до потопа".
Если одной из важнейших характеристик братского принципа, выражающегося в жестокости и конфликте, целью которых служит созидание, является возможность остановиться перед убийством брата (то есть его необходимость подавляется жизненной составляющей) — убийство брата становится проявлением отцовского принципа, использующего двойственность братьев, и -здесь, для преодоления доминанты смерти, важно, чтобы мертвый брат возник снова. Так, в Библии сказано, что "вместо Авеля; поскольку Каин убил его", Ева родила сына по имени Сиф; Сиф, имя которого обозначало возвращение брата, назвал своего сына Енох — поэтический термин, означающий человека как такового, человеческое существо. Только после того, как несущим потенциал братского принципа первому городу и человеку, выражающему человеческую сущность, дали имя Енох, стало возможным что-либо сказать об Отце, который появляется внезапно и уже во вторую очередь, как сказано в "Книге бытия": "Тогда стали называть имя Яхве". Выше мы уже отмечали, что имя Отца и отцовская функция не могли целиком принадлежать Первоотцу, деспотичному Самцу, первобытному "Монстру" до его убийства сыновьями.
469
Различные варианты мифов о братьях в Ветхом Завете предоставляют все возможные комбинации типичных элементов и функций, свидетельствующих о непреходящей жизненности братского принципа, который возникает, чтобы противостоять доминанте Отца. В сюжете об Исааке и Измаиле вмешательство отца разрывает братскую связь с целью поставить в привилегированное положение Единственного, призванного, несомненно, заменить Отца, но претерпевающего, тем не менее, характерный процесс индивидуализации. Ревнивая Сара требует у Бога ради своего сына Исаака, несущего типично фрейдовскую функцию "любимого сына" матери, изгнать Измаила, сына египтянки Агари (Моисей тоже был сыном египтянки). Изгнание и скитания в пустыне выражают важный символ братского принципа: Агарь "скиталась в пустыне Вирсавии", Измаил "жил в пустыне", и в тексте уточняется: "Он жил в пустыне Паран".
Отцовский принцип торжествует в знаменитой жертве Исаака, в отцовских образах Бога и Авраама, в кастрации, представленной в виде обрезания (оно соотносится с реальной кастрацией, производимой первобытным Отцом как Пакт о содружестве, предложенный Моисеем Богу, с убийством Отца, то есть в качестве непосредственного заменителя), в убийстве сына на жертвеннике вместо барана и, наконец, в утверждении господства Единственного. Бог останавливает занесенную для принесения жертвы руку Авраама словами: "Я знаю, что ты боишься Бога и не пожалел для меня сына твоего, единственного твоего". И Ангел Яхве повторяет ту же формулировку: "Сына твоего, единственного твоего". "Патриотическая* традиция, — пишет Ости, —
• Патристика — произведения так называемых "отцов церкви" II-YIII веков, в которых изложены основы христианского богословия и философии.
К оглавлению
470
МЫСЛЬ ФРЕЙДА
с удовольствием усматривала в Исааке тип Иисуса, единственного и горячо любимого сына..." Такова двойственность единственности: Бог может принять, слить с собой единственного сына как ответ и славу его собственной неповторимости, абсолютной власти Единого Бога, но и воспринимать его как неповторимого индивидуума, опасного соперника, с которым следует считаться и устанавливать "союз". В тексте часто встречаются сюжеты, когда отцовский принцип оспаривается: зачатие Исаака происходило под знаком дерзости и насмешки Сары, не верившей в обещание плодовитости, данной Богом; и отсюда — столкновение двух "любимых сыновей", двух братьев-врагов, в результате которого созидательная сила братского принципа дала начало основанию двух "великих наций".