«Он чувствовал, что все болевшее последнее время внутри - все перегорело. И теперь в этом месте ничего уже болеть не будет. Осталось только прижечь, чтоб присохло мертвой коркой» [277] - это место и не требует особого комментария. Сашка устал. Все – перегорело. Нет больше чувств, эмоций, стремлений и желаний. Он потрясен несправедливостью и мерзостью мира. Все неправильно, все переломано. Он думает о том, зачем некоторые люди носят с собой по ночам суммы, на которые его мать – честная труженица – должна работать несколько лет, и не может найти ответа. Он не имеет даже сил на то, чтобы воспрянуть духом. Именно после переломного момента – когда он идет на преступление, чтобы достать денег матери на сапоги – появляется в нем безысходное равнодушие, не прерываемое даже вспышками болезненной любви к Яне, отупение, в состоянии которого он ведет отряд партийцев на захват городской мэрии. В разговоре с Матвеем он прямо заявляет, что никакого значения не имеет то, что у них нет «ни единого шанса» [313].
Сашка собирает партийцев, о которых однажды говорит: «те, с кем мне славно брать, делить и приумножать власть, - мои братья» [195] - тех, с кем он одной крови, те, которые так же не имеют отцов, пусть и не в прямом смысле: «Есть и с отцами "союзники". Но им не нужны отцы… Потому что - какие это отцы… Это не отцы» [145]. Брошенные сыны. Его семья, та, которую он нашел сам, отрекшись от истинных своих корней. Он призывает «братьев» к действию «с легкой улыбочкой» [331], кажется даже, с каким-то снисхождением ко всем их действиям. Они бессмысленны. Но бездействие тоже не имеет смысла, и потому лучше умереть самому, прежде чем увидишь, как погибнет твоя Родина, именно поэтому Саша и говорит Безлетову, с которым его связывают весьма странные отношения: «Смысл в том, чтобы знать, за что умереть. А ты даже не знаешь, зачем живешь… Такие, как ты, спасаются, поедая Россию, а такие, как я - поедая собственную душу. Россию питают души ее сыновей - ими она живет. Не праведниками живет, а проклятыми. Я ее сын, пусть и проклятый» [363]. Смысл жизни для Саши в том, чтобы знать, за что умереть – это лишний раз подтверждает, что сил для полноценного существования у него не остается.
Саша «редко из-за чего переживал глубоко и болезненно» [113] – тоже следствие его измученности и усталости. Всю свою боль он глушит спиртным, и даже пытается запретить себе переживать из-за всяких глупостей вроде неразделенной любви. В этих своих самозапретах Санька разучился получать удовольствие. Вся его жизнь – или равнодушное отупение, или боль. Быть может, его душу могло бы спасти обращение к Богу, но об этом мы поговорим в следующей части нашего исследования.
4. Раскрытие героя в религиозном контексте
В части, посвященной рассмотрению отношения Саши Тишина к религии, стоит обратить внимание на то, что при мыслях о собственной семье у молодого человека появляется лексика, касающаяся ее обрядовой стороны: «В противоположном углу комнаты висел "семейный иконостас" - с фотоснимками, тысячу раз виденный. Но Саша до сих пор любил разглядывать его» [46]. Это совпадение не случайно – такие же сложные отношения, как и с семьей, у Саши и с верой, более того, эти два понятия для него переплетены. Саша когда-то уже решил для себя столько же твердо, как и то, что Родина – одна, что «Бог – есть» [113], но относится он к этому Богу странно, как брошенный сын к отцу своему. И большей частью желание обратить на себя внимание Господа возникает у Саши, действительно, в связи с потерянным отцом. «”Тяжело как, Господи…” – неожиданно признался себе Саша и чуть не заплакал» [107] по пути с гробом отца в деревню, и подумал он на дороге туда же: «"На могилу к отцу друзей свожу… Покажу ему, какие у меня друзья… Выпьем на могилке… Деду поклонюсь, ни разу у него не был. А? Господи, довези нас!"» [262].
Часто он упоминает имя Господа в отчаянии, безысходности, – во время пыток, похорон отца, но также и за просмотром на нетрезвую голову фильма из детства о революции: «”Господи, да что же это? – спросил. – Что же я так плачу?”» [284]. Во время пыток, чувствуя себя героем, страдающим за правое дело партии, Саша даже проводит параллель между собой и Христом-искупителем: «Даже Христа не раздевали, гады вы, - сказал Саша и почувствовал, что плачет» [177]. Сильные чувства, близкие слезы – это заставляет его искать чьего-то сочувствия, если не человеческого, то божеского. Но не находит Санька и его. Поднимая в бессилии глаза к небесам в лесу, среди мучителей, надеясь обрести там силу, поддержку, Саша испытывает горькое разочарование: «Так никто в небе и не появился» [175].
Это подсознательно меняет его отношение к Господу. Он не помог Саше в трудную минуту, он предал, бросил, как и отец, и теперь по отношению к нему остается только обида. Сейчас Санька по-детски наивно хочет выделиться, обратить на себя внимание небес хотя бы подлостью. Упиваясь ею, «свою подлость ненавидя сладко», он вопрошает небеса: «Хватит для ада? «…» Не хватит? Я еще добавлю» [255], но однажды все же вновь забывается, просит Господа о помощи, и тут же одергивает себя: «"Господи, довези нас!". Саша дрогнул сухим сердцем, вспомнив, как спрашивал, много ли нужно еще для ада… И теперь к тому же Господу пристаешь: "довези?" "Ни о чем не прошу. Ни о чем", - ответил» [314]. Ничего ему не надо, всего он хочет добиться сам. Саша обрывает последнюю нить, связь хоть с чем-либо, остается совершенно один.
Но православная правда еще жива в этом неприкаянном сыне России. Хоть как-то раз он и думает о себе брезгливо: «святоша…» [115], но в момент спора с Безлетовым Саша предлагает ему прочитать десять раз «Отче наш» и посмотреть телевизор – увидеть, что «там одни бесы» [262]. Россия для него – страна православная, священная, те, кто терзает ее, перекраивает по-своему, выживает русский народ – нечистые. Но здесь стоит обратить внимание на то, что, когда отряд под предводительством Саши идет на захват мэрии, не единожды в адрес отчаянных парней раздается то же самое слово, как из уст противостоящих сил, так и от напарника самого Саньки, Олега: «- Бесы! - обернувшись, крикнул кто-то. Никто не обратил внимания» [354]; «- Что, бесы? Сбросили свои поганые шкурки!» [340]. Даже сам Саша называет свое войско «орда» [357], а ведь стоит вспомнить, что много веков назад захват Руси именно «погаными», некрещеными ордынцами принес стране немало страданий и погубил множество русских людей. Так, значит, подсознательно Саша сам прекрасно понимает, что и он неправ, что этот мятеж – не выход, они все равно ничего не добьются, их правда – не всеобщая истина. Сознание этого приходит к нему после рассуждения деревенского старика о Боге и России: «В сердцах ваших все умерли, и приюта не будет никому… Думают сейчас, что Русь непомерна во временах, вечно была и всегда будет. А Русь, если поделить всю ее на мной прожитый срок, - всего-то семнадцать сроков наберет. «…» Мы-то в юность нашу думали, что дети у нас будут, как сказано было, - не познавшие наших грехов, а дети получились такие, что ни земли не знают, ни неба. «…» Люди надеются, что Бога приручили, свечек ему наставив. «…» Чуть что - и на Бога лживо кивают: "Бог так решил. Бог так сказал. Бог так задумал". И снова гребут под себя, у кого на сколь когтей хватает. А откуда им, глупым, знать, что Он задумал, что по Его воле, а что от попустительства Его?… И печаль не о том, что ничтожен человек, а то, что он зол в своем ничтожестве. Чем больше замечает, что другие его ничтожество видят, тем злее становится… Нету выхода вам больше, так» [319-320]. Именно после этих слов Саша решается на сбор «орды». Ему не остается ничего иного, выбор уже совершен. Выхода нет и не будет, он тоже не насытит свой «голод от ума», ведь «насытить его нельзя, потому что насытятся только алчущие правды» [320], как сказал дедушка. И, хотя Саша подсознательно понимает неправоту партии, он не может этого принять. Он по-прежнему «проклятый сын Родины», он считает себя правым, потому что нельзя терять то, ради чего отрекся уже от столь многого: от России. И христианском контексте Санька рассматривает русского человека как такового, вот только переворачивает известный библейский миф, уподобляя каждого – себе, переломанному: «Человек, созданный из глины, - весь сплошная травма. Вы травма, я травма, любой. И все мы их разрешаем, свои травмы, всю жизнь…» [263]. Все проблемы человечества – от известной хрупкости каждого из его представителей отдельно.
В заключительной части романа неотрывно присутствует чувство общей неизменной обреченности и потерянности. Санька заранее прощается с партийцами, другом Венькой, который не понимает, что происходит: «- Веня, родной мой… - А ты че, уходишь куда? - спросил Веня. - Хорош меня тискать…» [365], но при этом он безразличен в этой своей безысходности: «Саша ни о чем не думал, ничего не страшился, был стерилен и прозрачен, как шприц» [347], «Саша постоял возле одной витрины, возле второй. Никак не мог понять, что ему нужно. Что это такое вообще, зачем это все» [357]. Сознание собственной неправоты преследует его, он потерян, нужно только, чтобы все кончилось скорее – и все. При мысли о том, что город захвачен, Саша не испытывает радости, скорее – легкую досаду… «Внутри было ощущение, будто к празднику подарили большой короб, - а внутри короба ломаный картон, старый ботинок, объедки, остановившиеся часы, рамка из-под чего-то, ржавый гвоздь» [356]. Мысли ребенка-детдомовца, безотцовщины. Ожидание чуда и горькое, обидное разочарование. Устал. Ничего больше не надо.
«Саша достал сигарету, закурил. Уселся, вытянув ноги» [365] - крайне странное поведение перед лицом смерти. Впрочем, здесь Санька уже осознает, что его последний час пришел. Они ничего не добьются. Все безразлично. Настроение Сашки переменчиво – то он почти апатичен, а то вдруг начинает бросаться громкими словами, резкими фразами: «Вижу в вас гной, и черви в ушах кипят!» [366]. Эта страсть и патетика легко объяснимы. Если уж умирать, так с музыкой. В герое плещутся отчаяние и боль обреченного и проклятого сына своей страны.