Что касается ностальгии по России, то писатель то заклинает ее «отказаться» от него, не «сниться» ему, не «жить» в нем, то готов безраздельно принять ее и «безнадежно-рабской», и «безнадежно-родной». Она является ему своими промельками и ощущениями в европейских ландшафтах, среди которых померещатся вдруг «пустые осенние поля» с «плотной белой церковкой на пригорке» - в Альпах. Настолько сильна была ностальгия Набокова по России, настолько же решительно не принимался им тоталитарный режим в СССР, о чем он не забывал повторять как от собственного имени, так и устами своих героев, большинство которых, как и он, являлись изгнанниками и беглецами из «ленинизированной России».
В 50-е годы он продолжал высказываться о советском периоде в истории России как «эре кровопролития, концентрационных лагерей и заложничества», установленного Лениным «презренного и мерзостного террора», пыток и расстрелов.
Болезненно-острым неприятным любых тоталитарных режимов проникнуто большинство произведений Набокова. Таковы рассказ «Истребление тиранов» (1936), романы «Приглашение на казнь» (1935-1936) и «Дар» (1938). Во всех них тоталитаризм раскрывается не только в своих коммунистических и фашистских чертах, но и в своей некой глобальной метафизической сущности, выходящей за пределы актуальной истории.
Тем временем подлинный исторический тоталитаризм все более теснит Набокова, материальное и моральное существование которого в фашистской Германии становится невыносимым. В 1937 году его семья перебралась в Париж, а через три года, накануне немецкой оккупации – в США.
С 1940 по 1960 год Набоков живет и работает в США. Литературное творчество он совмещает с преподавательской и исследовательской работой в американских колледжах и университетах. Подавляющее большинство произведений Набокова этого периода написаны по-английски.
Относительно своих ориентаций в предшествующей литературе сам Набоков писал: «Пушкин и Толстой, Тютчев и Гоголь встали по четырем углам моего мира». Нельзя отрицать также влияние на Н. Ф. Сологуба, А. Блока, Пруста, Кафки и любимого им Джойса. Что же касается поэзии, то исключительное предпочтение отдавал Набоков стихам И. Бунина, а также высоко ценил поэзию В. Ходасевича.
Творчество Набокова, особенно проза, обнаруживает и черты существенного разрыва с определенными традициями русской классической литературы, в частности с ее нравственным пафосом, установкой на пробуждение «чувств добрых»: «…к писанью прозы и стихов не имеют никакого отношения добрые человеческие чувства, или турбины, или религия, или духовные запросы…».
Расколотость мира надвое – на явь и на вымысел – предопределяет и этику Набокова. Явь – это, по Набокову, «условный план земного быта», вымысел – созданный приемами стиля и игры иллюзорный мир, который становится, однако, «ярче и достоверней любой реальности». Существовать в мире яви – человеческая норма, «но человек, явью ограничивающийся, по Набокову, - ненормален, ущербен, ибо, лишенный мира вымысла, он оказывается пошляком. Для творческой личности стена между явью и вымыслом преодолима, для пошляка – нет» (Толстой). В произведениях Набокова и сам автор, и его герои иногда как бы озаряются неким моментом истинного бытия. По собственному признанию, Набоков уже мальчиком находил «в природе то сложное и «бесполезное», которого… позже искал в другом восхитительном обмане – в искусстве». Ему от природы был дан дар исключительно чуткого и чувственного восприятия жизни, позволяющий и «слышать» «сахаристо-сырой запах мелкого, темного, самого мятого из цветов» - фиалки, и в васильках увидеть не просто синий, а «синеный» цвет, улавливать разницу теней от апельсина и от сливы, как это делал уже в 6 лет герой его романа «Пнин» (1957).
Но более всего воплощенным проблеском истинного бытия выступает в творчестве Набокова воспоминание о детстве, всегда знаменующее у него «приближение «к другой» реальности, посильный выход из системы «земного времени», «чистое» восприятие мира, таящее в себе «загадочно-болезненное блаженство», которое «сохранилось у Набокова на всю последующую жизнь» (Ерофеев). На основе этих переживаний создает Набоков свою «философию детства» как утраченного рая. Утраченный рай детства соединяется у него с утраченным раем родины. И это получает в творчестве Набокова универсальный характер.
За 20 лет жизни в Америке Набоковым создаются уже на английском языке романы «Истинная жизнь Себастьяна Найта» (1941), «Другие берега» (1951), «Пнин» (1957) и «Лолита» (1955). Шумный успех приходит к писателю в конце 50-ых годов после публикации во Франции романа «Лолита», написанного на английском языке. Этот успех позволяет ему оставить преподавательскую работу и целиком сосредоточиться на литературной работе. Сама же книга названа по имени ее малолетней героини, таящей в себе аллюзию с древнеапокрифической Лилит (женщина-демон, оборотень). Такова и Лолита, 12-летняя американская школьница, оборачивающаяся подлинным «маленьким смертоносным демоном» для 40-летнего Гумберта. Одному только Набокову принадлежит первенство в изображении «несравненной красоты девочки-ребенка».
Возвышается же над всеми перипетиями человеческих страстей, падений и заглядываний в «несбыточные бездны» одно – большой творческий выигрыш автора, поскольку «Лолита» - это не только «самый, может быть, мрачный, самый беспощадный» роман Набокова, но и самый исполненный пушкинской «светлой печали», «сострадательный», повернутый к «извечной теме мирового искусства – человеческому страданию» (Н. Анастасьев).
В 1960 году Набоковы переезжают в Швейцарию в Монтрё, поселяются на берегу Женевского озера. Последний период творчества писателя отмечен появлением таких его англоязычных шедевров, как романы «Бледный огонь» и «Ада, или Страсть». В 1967 году публикуется русский авторский перевод «Лолиты», а в 1971-м в составе двуязычного сборника «Стихи и задачи» - лирические стихотворения.
На вопрос о возвращении на родину писатель отвечал: «Я никогда не вернусь, по той причине, что вся та Россия, которая нужна мне, всегда со мной: литература, язык и мое собственное русское детство. Я никогда не вернусь. Я никогда не сдамся. К тому же уродливая тень полицейского государства и не развеется ещё при моей жизни. Не думаю, чтоб там знали мои произведения…» С этим убеждением Набоков ушел из жизни 2 июля 1977 года.
С русской культурой Набоков связан не только собственно художественным творчеством: его перу принадлежат и серьезнейшие работы по истории русской словесности. Набоков переводил на английский «Слово о полку Игореве», произведения Пушкина, Лермонтова, Тютчева, Ходасевича, написал книгу «Николай Гоголь», а своим главным достижением считал четырехтомный перевод «Евгения Онегина» с детальнейшими комментариями. Главными вершинами мировой литературы Набоков считал Шекспира и Пушкина.
З. Шаховская писала: «Что-то новое, блистательное и страшное вошло с ним в русскую литературу и в ней останется».
Глава 2. Обзор творчества писателя.
Набоков не раз заставлял своих критиков и читателей усомниться в этой слишком очевидной истине, с быстротой и в совершенстве овладевая языками приютивших его стран и лукаво признавая, что он в младенчестве начал думать и говорить по-английски, а потом познал язык Пушкина и Льва Толстого.
Русская его проза, стихотворения и драмы, конечно же, читались за границей, были известны на родине писателя, но не принесли ему той славы и тех денег, которыми удивленный богач Запад в конце концов расплатился со столь неожиданно и умело напросившимся к ним в классики кембриджским студентом, берлинско - парижским оратором и американским профессором.
Эмиграция столкнулась с совершенно новым характером и дарованием, откровенно презиравшим ее идеалы и чаяния и смело пошедшим собственным путем в жизни и литературе. И на этом пути был написан великолепный памфлет об эмиграции – роман «Дар», всех возмутивший, конечно, не только знаменитой главой о Чернышевском, но и сатирическими картинами эмигрантской «общественности», и в особенности описанием отчетно-выборного собрания, где участники показаны идиотами, склочниками и мелкими жуликами. Потрясенный Бунин сразу отверг эту «новую» нравственность, но честно признавал бесспорный талант, однако чуждый и неприемлемый по своей бесчеловечной природе для него и всей гуманистической русской традиции: «Чудовище, но какой писатель!»
Так называемый «рядовой» эмигрантский читатель прозой Набокова интересовался мало. Набоков уже давно понял, что деньги и слава выдаются в другом месте, и с 1936 года начинается его борьба за кафедру в любом высшем учебном заведении США.
Исторической ситуацией и личной судьбой Набоков был, как и все писатели-эмигранты, поставлен перед вечной проблемой выбора – о чем писать, для кого писать, на каком языке писать, в какой литературе и – шире – культуре жить и работать. Его проза, стихотворения и пьесы эти искания или, если угодно, метания отразили, за ними следили не только литературные противники, но и единомышленники и первые ученики. З. Шаховская писала: «Творчество Набокова – это итог, пик эмигрантского творчества, эмигрантской безрадостной свободы и ни к чему непривязанности».
Оправданы были отказ от нравственных идеалов русской классики, «так называемых» общественных интересов, радостное расставание с требовательной реалистической традицией и врожденным гуманизмом отечественной литературы. С легкой руки удачливого Набокова это стало непременным условием любого успеха русского писателя на Западе.