1. Системность поэтики Маяковского 4 (стр. 3 из 9)

И как бы ни были различны два толкования одного стихотворения, у вас осталось, не может не остаться, впечатление трагического одиночества поэта, его способности романтически преображать окружающий мир, дерзко менять наши представления о мире, об устоявшихся обычаях и традициях.

Если мы теперь перечитаем раннюю лирику поэта, его поэмы «Человек», «Облако в штанах», «Флейта-позвоночник», «Война и мир», то нам откроется полная трагизма история жизни молодого и талантливого поэта, художника, пришедшего в мир, чтобы внести в него красоту и гармонию, показать, что жизнь прекрасна.

Внешне совсем непохожий на предшественников, ни человеческим обликом, ни обликом своих стихов, широко размахивающий руками, «огромивший» мир своим голосом, Маяковский подхватывает традицию человечности великой русской литературы, ставит Человека в центр своей художественной идеи.

С первых шагов он заявил о себе резкой индивидуальностью. Из всего, что он писал и публиковал, проступала четкая очерченность художественного мира, одухотворенного высоким идеалом.;

Годы, когда Маяковский начинал поэтический путь, совпали с коренной ломкой социальных и политических устоев, на которых мир держался издавна. Эпоха сложных противоречий, напряженных духовных исканий, эпоха революционных преобразований требовали от поэта нового языка.

Нельзя забыть и того, что начало XX века — это время рождения кино, синтетического искусства, совместившего в себе признаки разных искусств: слово, театр, музыку — и приведшего мир в изумление. Маяковский сразу стал яростным сторонником нового искусства, снялся в двух картинах по собственным сценариям «Не для денег родившийся» и «Иван Нов». Кинорежиссеры Сергей Эйзенштейн, Дзига Вертов стали его друзьями, их пути в искусстве неоднократно пересекались. Проблема художественного языка отчетливо ощущалась и Маяковским. В поэме «Война и мир» он объяснил его необходимость запросами века, невозможностью новое социально-философское содержание выразить традиционным поэтическим языком, языком Пушкина и Фета:

Этого

стихами сказать нельзя,

Выхоленным ли языком поэта

горящие жаровни лизать!

Нежность и грубость, патетика и ирония, фантастика и быт, романтический полет души и опьянение земными радостями, доверительность и призывность переплетутся и переплавятся и образуют единственный, необычный, узнаваемый в любом многоголосье голос Маяковского.

Сколько раз пытались найти единственный секрет его поэзии! Находили необычную рифму, сочетание различных поэтических размеров, обнаруживали особую властную интонацию, дерзкую, непривычную образность, и все же секрет оставался неразгаданным. Уже после Маяковского кто только не пытался писать лесенкой, не упражнялся в сочинении неологизмов, причудливых рифм. Но овладеть этой тайной оказывалось невозможно. Видимо, дело не в технике стиха, как она ни важна. Дело — в масштабе личности поэта, в строе его души, в способности лирика все далекое делать близким, а во всем сокровенном, личном находить общечеловеческое:

И чувствую —

«я» для меня мало.

Он устремлен к миру со всеми его скорбями, болями и обидами.

Это мир, где города «повешены», где «распяты городовые», где у раненого солнца вытекает глаз, где матери белей, чем на гробе глазет, где соседствуют похоронные процессии и угарное веселье, это мир «с перекошенной мордой». Даже бог не может считать себя в этом мире безопасным: с земли на него целят набросить аркан.

Этот мир живет на пределе чувств, на разрыве аорты. Здесь не может быть спокойствия, гармонии, плавности переходов. Здесь взрыв, здесь бунт, здесь мятеж.

В центре этого мятежа живет, страдает, действует человек — «красивый, двадцатидвухлетний», лирический двойник Маяковского, в котором, как в фокусе, сошлись все грани нравственного идеала поэта.

Он вполне мог бы повторить вслед за героем поэмы «Облако в штанах»:

Я — где боль, везде:

на каждой капле слезовой течи,

распял себя на кресте

Еще М. Горький подметил, что Маяковский — трагический поэт. Он это понял по ранним стихам и поэмам, решительно отделил Маяковского от других 'футуристов, более увлеченных словесным экспериментом. Как же так, удивится читатель, Маяковский был влюблен в жизнь, об этом мы у него читаем. О его оптимизме постоянно говорили в школе.

Все правильно. Любил жизнь, старался преобразить ее средствами поэзии, был неутомим в своих исканиях. И если следовать своему идеалу, а идеал высок, если идти не обычной, торной дорогой, а тем путем, что «не протоптанней и не легче» — обязательно вступишь в противоречие с законами реальной, далекой от идеала, действительности.

Маяковский не мог изменить своему идеалу. А идеал дерзко опережал время. Шли последние годы старого мира, и молодой поэт с горечью ощущал, как из мира уходит красота, а ее место самодовольно заполняет «обрюзгший жир», исчезают красивые люди и звери, и поэзия становится не нужна, и поэт оказывается лишним. Сколько тоски и муки в строках из стихотворения «Несколько слов обо мне самом»:

Я одинок, как последний глаз

У идущего к слепым человека!

Или в стихотворении «Себе, любимому, посвящает эти строки автор»:

Какими Голиафами я зачат,

Такой большой и такой ненужный!

Или в поэме «Война и мир», где поэт противопоставлен всем бравым, идущим в сраженья без долгих раздумий:

А я

на земле

один

глашатай грядущих правд.

Так рождается неодолимое противоречие в ранней поэзии Маяковского, невозможность примирить антиидеальность окружающего мира, его античеловечность с высотой духа лирического двойника Маяковского: его стремление сделать мир лучше, человечнее, проще и естественнее встречает только равнодушие и неприятие. Но и без людей, без мира поэт не может:

Я в плену

Нет мне выкупа!

Оковала земля окаянная.

Я бы всех в любви моей выкупал,

да в дома обнесен океан ее

Это я

сердце флагом поднял.

Небывалое чудо двадцатого века.

Человек

3. Смысл названия поэмы «Облако в штанах»

«Облако в штанах», по словам Маяковского, «начато письмом в 1913-1914 году, закончено в 1915». Это было на кануне и в первый год империалистической войны. Суровые, трудные годы, пролог к новейшим мировым событиям.

Против «теорий», лозунгов, деклараций, против господствовавшего искусства и самих порядков выступил со своей поэмой молодой Маяковский.

Впоследствии, в 1918 году, он написал, что считает «Облако в штанах» «катехизисом» нового искусства. В сущности, в «четырех критиках четырех частей» - долой вашу любовь, искусство, строй, религию – дается «катехизис» не только и даже не столько нового искусства, сколько нового миропонимания.

Поэма первоначально называлась «Тринадцатый апостол».

По церковному учению, Христос имел двадцать учеников (апостолов), «старые распространили по миру его учение Они были проповедниками нового мировоззрения, новой религии. Маяковский тоже объявил себя «апостолом», только — тринадцатым! В этом была лукавая издевка! Когда Маяковский принес в цензуру поэму и ее там прочитали, ему прямо заявили «Что вы, на каторгу захотели?»

Понять «Облако в штанах» и значит раскрыть «четыре крика поэмы»: выяснить, что именно поэт отрицал и что утверждал. Это необходимо сделать исторически конкретно. При этом чрезвычайно показательно отсутствие подчас положительного содержания вместо отрицаемого или же — противоречивость отрицания.

Вынужденный снять название «Тринадцатый апостол», подчеркивавшее всесторонность «апостольской проповеди», Маяковский заменил его новым: «Облако в штанах». Этим, разумеется, не изменялась сущность произведения. Однако новое название акцентировало уже один «крик»: долой вашу любовь! Сосредоточение внимания в самом заглавии именно на теме любви не случайно. Это была новая трактовка темы, которая имела принципиальное значение. И это требует специального освещения.

Поэзия того времени усиленно культивировали особую лирику любви. Она имела разнообразное выражение: то как поэзия «неземного» чувства, трактовавшая любовь религиозно-мистически; то — напротив— как поэзия разгула страстей: вино, цыганки, растрата души, экстаз мигов; то, наконец, как поэзия любви салонной, келейно-комнатной или же бездумная, веселая забава, адюльтер…

Символисты (как отметили еще акмеисты) осмысливали действительность как «фантом, важный лишь по стольку, поскольку он сквозит и просвечивает иными мирами». Это относится и к трактовке темы любви. Любовная лирика символизма, как правило, религиозно-мистически воплощала любовь, приписывая ей метафизическое значение. Ярчайшее выражение получила такая трактовка в творчестве второго поколения символистов, ближайших современников Маяковского: Вячеслава Иванова, Блока, Белого. Но так, в сущности, было и у старших представителей этого направления.