Но с этим связано такое "погружение" в собеседника, которое может оказаться чрезвычайно трудным и непосильным для психолога. Можно "заболеть" болезнью консультируемого, не оказав ему помощи. Необходимо и другое проявление внимания: отстраненность от наличного состояния собеседника, взгляд со стороны, невключенность в него - "вненаходимость".
"Вненаходимость" содержит в себе эстетическую установку на выявление в человеке его Лица (духовного "Я"), скрытого за "маской" наличного "Я", что служит одним из критериев успешности диалога.
В начале нашей беседы с М. лицо ее было искажено тревогой, маскируемой неестественной веселостью. Внутрення напряженность превращала ее миловидное лицо в искаженную маску. В процессе беседы оно становилось спокойнее, естественнее, стало освещаться радостью и воодушевлением, искренним раскаянием. Уже в конце первой беседы проявилась красота ее лица.
Обе стороны внимания, противоположные по своей направленности, внутренне неразрывно связаны и предполагают друг друга (хотя достижение этого единства нелегко и может быть понято лишь опытным путем). Сопереживание человеку помогает проявиться его подлинному лицу, а это открывает иной уровень общения, основанный на вере в человека. Эта вера возникает вопреки очевидности, которая может быть удручающей. Именно она создает атмосферу доброжелательности и принятия человека при неприятии его наличного состояния. Так, сопереживание способствует вненаходимости, которая, в свою очередь, помогает сопереживанию, "обезвреживая" его и переводя на духовный уровень.
Эта двойственная установка внимания: на слияние с собеседником и вненаходимость - является условием внутреннего равновесия психолога. Она позволяет не поддаваться стремлению собеседника втянуть консультанта в свое состояние и добиться подтверждения правильности своей позиции, помогает избежать разного рода обвинений (типа "вам легко говорить") и т.п. Эта установка позволяет быть объективным, не отождествляться с наличным "Я" собеседника и в то же время, сочувствуя человеку, не терять с ним внутренней связи.
Сочувствие к М. у меня возникло не по поводу ее наличных нужд, связанных с желанием смерти соседке. Это было сострадание к человеку, который не живет, а мучается: ведь убивая своим поведением тяжко больного человека, она убивает жизнь в самой себе. "Приняв" М. такой, какая она есть, - в ее наличном "Я", можно лишь утвердить правомерность ее поведения, закрепить безысходность состояния.
Отношение к другому как к самому себе - норма диалога. Но в ситуации с М. наши позиции не равны: я осознаю то, что закрыто пока для ее сознания, и могу помочь ей изменить понимание жизненной ситуации. Но сделать свой нравственный выбор может лишь сама М.
Первый этап нашего диалога с М. был не просто ее "выгова-риванием" и моим вниманием: это был процесс установления отношений. К концу ее рассказа эти отношения достигли такой интенсивности, что их трудно было бы прервать какими-либо внешними помехами или важными сообщениями. По ходу рассказа М. ее состояние менялось от напряженно-раздраженного до радостно-приподнятого. Между нами уже совершался диалог: я не просто молчала, а высказывала свое отношение к тому, что слышала, выражением сочувствия, огорчения, озабоченности, сострадания к бедственному состоянию души, мятущейся в неосознаваемом нравственном конфликте. Мои реплики были обращены поверх ее наличного "Я" к духовному "Я". И вопреки удручающей очевидности, этот контакт с подлинным "Я" давал нам обеим радость общения. И хотя сама М. не осознавала этого, она переживала душевный подъем, близкий к радости (а ведь радоваться, казалось бы, ей нечему), хотела продолжать беседу, робко надеялась на возможность выхода из своего жизненного тупика. Я тоже испытывала радость общения (хотя, казалось бы, мне радоваться нечему), симпатию к М. (вопреки антипатии к ее поведению), веру в то, что она выйдет из душевного кризиса. Во время этого внешне одностороннего диалога мы достигли состояния внутреннего контакта.
Затем последовали вопросы М. и мои ответы. На "крик души": "Ну скажите, что мне делать?" - я после долгой паузы: сказала, что она сама знает, что нужно делать... В ответ я услышала возмущенно-протестующее: "Но это же невозможно! Я же не могу!.." "Не хочу..." - поправила я. Мы вполне понимали друг друга, хотя постороннему слушателю было бы непонятно, что речь идет о том, чтобы изменить отношение М. к своей соседке. Протест постепенно сменился желанием слушать и понять.
Диалогичность общения связана с внутренним диалогом собеседника. Эта связь диалогов внутреннего и внешнего раскрыта М.М. Бахтиным в его работе о творчестве Ф.М. Достоевского. Так, во внутреннем диалоге Ивана Карамазова звучат противоположные голоса Алеши и Смердякова; осуждающий голос Гани и оправдывающий - Мышкина противоборствуют в душе Настасьи Филипповны; Порфирий говорит Раскольни-кову голосом его совести, не обличая его явно.
В нашем диалоге с М. я явно старалась помочь ей осознать нравственный конфликт, в котором она находится: только осознав его, она может совершить нравственный выбор. Моя задача - выразить и подтвердить голос совести. Он заглушен собственнической, потребительской доминантой, на стороне которой - голос случайного посетителя, посоветовавшего отравить соседку. Этот голос поддерживает враждебное отношение М. к ней. Голос этот навязчив, вопреки сознательному неприятию его, он отвечает насущной потребности, вступая в конфликт с совестью. Внутренняя раздвоенность М. (здесь полная аналогия " расколотости" Раскольникова) - источник ее душевных мучений, чувства безнадежности, безысходности. Желание смерти соседке ради перспективы жизни в отдельной квартире сопряжено с мыслями о самоубийстве. И в сущности, жизнь М. является таким самоубийством: отравляя жизнь другому человеку, она отравляет жизнь себе и своим близким. Она не живет настоящим, а лишь стремится к будущему, и ее вещные цели не могут дать радости и полноты жизни. Мебель, квартира, деньги из средств жизни превратились для нее в цель, которая побуждает идти на любые средства достижения и подтверждает их правомерность.
С такой интерпретацией нравственного конфликта я беседовала с М. Поскольку я видела свою задачу не в том, чтобы убедить М. в неправильности ее жизненной позиции и поведения, а в том, чтобы помочь ей осознать причину ее состояния, я и в беседе придерживалась принципа "вненаходимости" - эмоциональной нейтральности, тона спокойного разъяснения с намеками-подсказками, безразличия к ее эмоциональным "взрывам" и "нажимам". "Смотрите сами" - такова была тональность моих слов. Но эта позиция вненаходимости сосуществовала с уже установившимся глубоким контактом с М. В результате нашей беседы М. осознала: ее мучает совесть оттого, что она желает смерти своей соседке. Но она по-прежнему не верила в возможность изменить свое отношение к ней.
Желание М. продолжить наше общение было велико, но встретиться мы смогли лишь по прошествии двух месяцев. Это было время принятия ею самостоятельного решения.
При новой встрече первыми словами М. были: "Я и не думала, что так может быть!" Вопреки сомнениям, у нее установились мирные отношения с соседкой, скандалы прекратились. М. чувствует себя совсем иначе: мысли о самоубийстве оставили ее. В их семейной жизни произошли изменения: по выходным дням они стали выезжать за город, и это дает много сил и радости. Теперь М. больше не говорит о трудностях в воспитании детей, о дефектах своего характера, о том, как нелегко с ней ее любящему мужу. У М. появились новые интересы - она посещает лекции по психологии семейных отношений, занимается изучением характеров своих родных и знакомых и со страстностью неофита вовлекает мужа в круг своих новых интересов. Она не только изучает психологию, но и стремится помогать другим в их душевных трудностях.
Преувеличенная оценка моих возможностей, выражающаяся в стремлении чаще встречаться, преодолевается путем раскрытия достоинств самой М. и ее осознания, что изменения происходят не благодаря мне, а благодаря нашему диалогу.
Внутренняя борьба в душе М. продолжается. Но это уже борьба с известным противником. Диалог с совестью становится осознанным. По характеру отношения М. ко мне можно судить о том, на стороне какого голоса она находится в момент нашей очередной встречи (и каковы ее отношения с соседкой). Так как я - на стороне ее совести, то временное отступление от новой линии поведения М. проявляется в некоторой отчужденности, закрытости, беспричинных обидах на меня. Позиция "вненаходимости" помогает довести до сознания М. причину такого настроения. Наш диалог продолжается.
Описанный случай служит примером осознания и преодоления духовно-нравственного конфликта в диалогическом общении.
Конфликт, в отличие от сознательного внутрипсихического противоречия, характеризуется неосознаваемостью, "вытес-ненностью" одной из противоположных сторон. Этим объясняется его иррациональность, бессилие человека овладеть своим поведением.
М. считает причиной своего тяжкого душевного состояния материальные трудности и отрицательные качества своей соседки - она не осознает истинных его причин. Что же "вытеснено" в этом случае? Очевидно, что это не сексуальные влечения, с которыми привычно связывается понятие "вытесненные". В случае с М. конфликт носит сугубо нравственный характер. Желание смерти соседке не является для нее бессознательным: она не хочет признаваться себе и другим в желании убить ее, хотя это желание находится на поверхности, близко к осознанию. Ему соответствует совет незнакомого посетителя, выражающий внутренний голос самой М., которому противостоит другой голос - нравственного долженствования: "нельзя". В этом противоречии двух внутренних голосов "хочу" сильнее, чем "нельзя", так как прагматизм, вещная ориентация - доминанта ее жизни. Реально М. уже травит соседку своим поведением. Этика вещизма предрасполагает к преступности, так как другой человек превращается либо в средство, либо в помеху к достижению. Такой помехой для М. была ее соседка. И если бы М. жила только этой логикой вещизма, желание устранить эту "помеху" не было бы для нее источником страданий и мыслей о самоубийстве. Нечто властно мешает ей осуществить преступное желание. Именно этой реально противодействующей силы и не осознает М., не зная о реальности ее существования. В противоборстве своих осознаваемых аморальных потребностей и неосознаваемых духовно-нравственных стремлений и находится М.