НГУ
Выполнил:
Группа:
Принял:
1999
СОДЕРЖАНИЕ
1. Вступление - 3
2. Причины дезорганизованности и их
преодоление - 4
3. Классовая маргинализация - 12
4. Стереотипы господства и подчинения
человека - 19
5. Маргинальность и право - 22
Литература
1.ВСТУПЛЕНИЕ
Понятие маргинальности служит для обозначения пограничности, периферийности или промежуточности по отношению к каким либо социальным общностям (национальным, классовым, культурным). Маргинал, просто говоря,— «промежуточный» человек. Классическая, так сказать, эталонная фигура маргинала — человек, пришедший из села в город в поисках работы: уже не крестьянин, еще не рабочий; нормы деревенской субкультуры уже подорваны, городская субкультура еще не усвоена. Главный признак маргинализации — разрыв социальных связей, причем в «классическом» случае последовательно рвутся экономические, социальные и духовные связи. При включении моргинала в новую социальную общность эти связи в той же последовательности и устанавливаются, причем установление социальных и духовных связей как, правило, сильно отстает от установления связей экономических. Тот же самый мигрант, став рабочим и приспособившись к новым условиям, еще длительное время не может слиться с новой средой.
В отличии от «классической» возможна и обратная последовательность маргинализации. Объективно все еще оставаясь в рамках данного класса, человек теряет его субъективные признаки, психологически деклассируется. Ведь деклассирование — понятие прежде всего социально-психологическое, хотя и имеющее под собой экономические причины. Воздействие этих причин не является прямым и немедленным: объективно выброшенный за пределы пролетариата безработный на Западе не станет люмпеном, пока сохраняет психологию класса и прежде всего его трудовую мораль. У нас в стране нет безработицы, но есть деклассированные представители рабочих, колхозников интеллигенции, управленческого аппарата. В чем их выделяющий признак? Прежде всего— в отсутствии своего рода профессионального кодекса чести. Профессионал не унизится до плохого выполнения своего дела. Даже при отсутствии материальных стимулов настоящий рабочий не сможет работать плохо — скорее он откажется работать вообще! Физическая невозможность халтурить отличает кадрового рабочего-профессионала (так же как и крестьянина, и интеллигента) от деклассированного бракодела и летуна.
2. ПРИЧИНЫ ДЕЗОРГАНИЗОВАННОСТИ И ИХ
ПРЕОДОЛЕНИЕ
Привычку к расхлябанности, дезорганизованности порождает множество причин. Кратко проанализируем основные из них.
Первая мировая война усилила в социальной структуре российского общества маргинализационные процессы. Едва ли не в наибольшей степени затронули они рабочий класс. Что он представлял из себя до войны? Общая численность (без членов семей) — 15 миллионов человек, в том числе промышленных рабочих — только 3,5 миллиона, из них кадровых — 600 тысяч. Именно эта группа в силу своих особых качеств составляла главную социальную базу большевистской партии. И период войны значительная часть кадровых рабочих были призвана в действующую армию (в Петрограде, например, тридцать процентов), а на смену им пришли далеко не лучшие. Ленин неоднократно отмечал, что в период войны фабрично-заводское производство привлекает «всех, спрятавшихся от войны, босяцкие и полубосяцкие элементы, проникнутые одним желанием «хапнуть» и уйти». [1, с275]
Последовавшая за революцией гражданская война привела к взаимному истреблению наиболее активных элементов российского общества, составлявших культурное меньшинство народа. Это в полной мере относится и к рабочему классу: из гражданской войны и сопутствовавшей ей разрухи вышел «пролетариат, ослабленный и до известной степени деклассированный разрушением его жизненной основы—крупной машинной промышленности...». [2,с10] «...Неслыханные кризисы, закрытие фабрик привели к тому, что от голода люди бежали, рабочие просто бросали фабрики, должны были устраиваться в деревне и переставали быть рабочими». [3, с 42]
В августе 1920 года переписью было учтено 1,7 миллиона промышленных рабочих (менее 50 процентов от их довоенной численности), из них кадровых — около 700 тысяч (по другим, скорее всего, более точным данным — всего 350 тысяч человек). Некоторые авторы вполне справедливо увязывают падение авторитета и влияния ленинской гвардии в партии с истончением слоя кадровых рабочих, являвшихся ее социальной базой и источником пополнения. В годы гражданской войны и военного коммунизма развал хозяйства и деклассирование пролетариата сочетались с ростом аппарата хозяйственного управления и распределения: в 1921 году он уже в два с половиной раза превосходил численность пролетариата — 4 миллиона чиновников, «полученных от царя и от буржуазного общества, работающих отчасти сознательно, отчасти бессознательно против нас». [4, с290]
Основанием социальной структуры общества оставались огромный слой патриархального или полупатриархального крестьянства, в большинстве бедного, а кроме того, не поддающиеся учету массы люмпенов, выбитых из жизненной - колеи войной. И во главе этого общества — партия, пролетарская политика которой «определяется не ее составом, а громадным, безраздельным авторитетом того тончайшего слоя, который можно назвать старой партийной гвардией».[4, с20] Но и с этим «тончайшим слоем» далеко не все в порядке. 12 ноября 1921 года один из руководителей ЦКК РКП(б) А. А. Сольц писал в «Правде»: «Долгое пребывание у власти в эпоху диктатуры пролетариата возымело свое разлагающее влияние на значительную часть старых партийных работников. Отсюда бюрократизация, отсюда крайне высокомерное отношение к рядовым членам партии и к беспартийным рабочим массам, отсюда чрезвычайное злоупотребление своим привилегированным положением в деле самоснабжения. Выработалась и создалась коммунистическая иерархическая каста...». В одном из писем известный деятель того времени X. Г. Раковский упоминал «автомобильно-гаремный фактор», «играющий немаловажную роль в оформлении идеологии нашей советской партийной бюрократии».[ 5 ] У партийной, элиты складывался своеобразный групповой навык, выражавшийся в отрицании общечеловеческих моральных ценностей, возведении в абсолют волевых, жестко авторитарных методов, применимых только в условиях гражданской войны, и распространении их на все случаи жизни, полный отказ от собственного «я» в пользу «партийной линии». Эта мораль в дальнейшем способствовала успеху сталинщины и последовательному уничтожению представителей «старой гвардии» руками товарищей по партии, а конечном счете безжалостному обращению с массами трудящихся.
Довольно запутанные отношения сложились у партийной верхушки с управленческим аппаратом, заимствованным от царского режима. Вот что говорил об этом Ленин на XI съезде РКП(б): «...Не хватает культурности тому слою коммунистов, который управляет. Но если взять Москву — 4700 ответственных коммунистов — и взять эту бюрократическую махину, груду,— кто кого ведет? Я очень сомневаюсь, чтобы можно было сказать, что коммунисты ведут эту груду. Если правду говорить, то не они ведут, а их ведут».[4, с95]
Итак, в начале 20-х годов социальная структура советского общества представляла из себя пеструю мозаику разных классов и групп, «взрыхленную» мировой и гражданской войнами, белым и красным террором, разрухой; массу людей, выбитых из колеи, с оборванными социальными связями, с потрясенными до основания моральными устоями. При этом, пожалуй, больше других пострадал рабочий класс, который подвергся за эти три с половиной года политического господства таким бедствиям, лишениям, голоду, ухудшению своего экономического положения, как никогда ни один класс в истории. И понятно, что в результате такого сверхчеловеческого напряжения мы имеем теперь особую усталость и изнеможение и особую издерганность этого класса», «...Никогда не было так велико и остро бедствие этого класса, как в эпоху его диктатуры».[3, с132]
Много раз в последнее время ставился вопрос об альтернативах сталинской модели казарменного социализма, или конкретнее, о том, можно ли было сохранить нэп. Попробуем взглянуть на этот вопрос, учитывая прежде всего динамику общественных процессов, движения классов, слоев, групп населения в стране. Кому и что сулила новая экономическая политика?
Нэп, введенный партийным руководством вопреки собственному желанию под угрозой полного развала экономики и поголовного крестьянского восстания, был ненавистен и партийному, и государственному аппарату. Первому — потому что товарно-денежные отношения не подчинялись методу «простых решений» и, выступал регулятором экономической жизни, отнимали у партийного аппарата возможность командовать, порождая у наименее культурной его части ощущение собственной ненужности. «Совслужащие» же, в большинстве взятые внаем у прошлого, просто оказались не у дел: из имевшегося в 1924 году 1 миллиона безработных 750 тысяч — бывшие служащие. В 1928 году эта категория составила 50 процентов всех безработных. Таким образом, нэп способствовал неопределенности в положении и прямой люмпенизации работников управленческого аппарата.
Что же касается рабочего класса, то к началу первой пятилетки общая его численность по сравнению с 1920 годом увеличилась в 5 раз, а если вести отсчет от численности его кадрового ядра, то — минимум в 12, а скорее всего — в 24 раза. Вполне вероятно, что основную массу пополнения рабочих составила пауперизированная крестьянская молодежь. Многие из крестьян-мигрантов, поступавших на заводы и фабрики, сохраняли земельные участки и хозяйство в деревне. «...Каждый седьмой рабочий не умел читать и писать, многие справляли церковные праздники, ради чего могли и не выйти на работу, уход в деревню, например, на сенокос или уборку урожая кое-где был массовым».[6] Как считал Христиан Раковский, «ни физически, ни морально он рабочий класс, ни партия не представляют из себя того, чем они были лет десять тому назад. Я думаю, что не очень преувеличиваю, если скажу, что партиец 1917 года вряд ли узнал бы себя в лице партийца 1928». Думается в условиях пореволюционной России кадровый пролетариат и крестьянство представляли собой не просто два разных класса, а были носителями двух принципиально различных линий развития — европейской и азиатской. В свое время Г. В. Плеханов писал, что «в лице рабочего класса в России создается теперь народ в европейском смысле этого слова».[7, с78] То есть цивилизованное, культурное, осознающее свои классовые интересы и способное их защищать, с развитым чувством собственного достоинства население. Что же касается русского крестьянства, то не слишком ли сильно преувеличивался его мелкобуржуазный характер? Есть много оснований согласиться с мнением И. М. Клямкина о том, что русское крестьянство, говоря экономическим языком, представляло мелкотоварного производителя добуржуазного типа[8], а на языке современной социологии — «традиционный сектор», связанный не столько с товарно-денежным, сколько с натуральным хозяйством. И хотя нэп резко уменьшил долю пауперизированного населения в деревне, слой «бедняков» по-прежнему оставался очень значительным и оказал влияние не только на процессы «раскулачивания» и коллективизации. Остатки старого кадрового пролетариата европейского типа были захлестнуты морем сельских переселенцев, несущих в город не только традиционное крестьянское трудолюбие, но и — в лице именно этого пауперизированного слоя — мораль азиатского патернализма. Бывшие крестьяне были преисполнены радужных надежд, «революция растущих ожиданий» превращала их в послушную и доверчивую всякому волеизъявлению свыше массу.