- Вы не сочувствуете детям Франции?
- Нет, сочувствую.
- Так почему же?
- Не хочу”.
В этом эпизоде очень ярко выражены взгляды Филиппа Филипповича. Он открыто, без тени страха заявляет: “Да, я не люблю пролетариата”, - что, безусловно, в те времена было весьма опасно, как шутливо замечает Борменталь, его “следовало бы арестовать”.
Жизнь Филиппа Филипповича кажется шикарной даже Борменталю, тем более Зине и Шарику. Это нормальный быт: “на разрисованных райскими цветами тарелках с чёрной широкой каймой лежала тонкими ломтиками нарезанная сёмга, маринованные угри. На тяжёлой доске – кусок сыру в слезах, и в серебряной кадушке, обложенной снегом, икра. Посреди комнаты тяжёлый, как гробница, стол, накрытый белой скатертью, а на ней два прибора, салфетки, свёрнутые в виде папских тиар, и три тёмных бутылки.
Зина внесла серебряное крытое блюдо, в котором что-то ворчало <…>
- А водка должна быть в сорок градусов, а не в тридцать – это во-первых, - наставительно перебил Филипп Филиппович, - а во-вторых, Бог их знает, чего они туда плеснули. Вы можете сказать, - что им придёт в голову? <…> Заметьте, Иван Арнольдович: холодными закусками и супом закусывают только недорезанные большевиками помещики. Мало-мальски уважающий себя человек оперирует закусками горячими”. Весь уклад жизни в новом обществе вызывает протест профессора: “И, Боже вас сохрани, не читайте до обеда советских газет <…> никаких не читайте”. От них, по мнению Преображенского, происходит понижение рефлексов, скверный аппетит, угнетённое состояние духа.
Перед читателем умный, добрый, но язвительный человек, лояльно относящийся к происходящему, но явно не поддерживающий существующую власть, с её законами, нормами жизни, “культурой”, человек, способный анализировать происходящее и умеющий приспособиться к существующим условиям в нужной для него степени. Но как меняется портрет этого степенного “барина”, когда рушится главное – дом: “Пропал Калабуховский дом! <…> когда эти баритоны кричат: “Бей разруху!”, я смеюсь. (Лицо Филиппа Филипповича перекосило так, что тяпнутый открыл рот.) Клянусь вам, мне смешно! Это означает, что каждый из них должен лупить себя по затылку! И вот когда он вылупит из себя <…> галлюцинации, а займётся чисткой сараев – прямым своим делом, - разруха исчезнет сама собой. Двум богам служить нельзя! Невозможно в одно и то же время подметать трамвайные пути и устраивать судьбы каких-то испанских оборванцев! Это никому не удастся, доктор, и тем более людям, которые, вообще отстав в развитии от европейцев лет на двести, до сих пор не совсем уверенно застёгивают свои собственные штаны! <…> Ястребиные ноздри его раздувались”.
Он работает и не любит бездельников (именно таковыми он, как и сам автор, считает знаменитую четвёрку). “Успевает всюду тот, кто никуда не торопится. <…> Конечно, если бы я начал прыгать по заседаниям и распевать целый день, как соловей, вместо того, чтобы заниматься прямым своим делом, я бы никуда не поспел. <…> Я сторонник разделения труда. В Большом пусть поют, а я буду оперировать. Вот и хорошо – и никаких разрух…” Человеческое и политическое кредо Преображенского, а вместе с ним и Булгакова, ясно: и героя повести, и автора волнует одно и то же – мир, в котором они живут, который они хотят сделать лучше, изменив человека. А как можно воспитать человека? И здесь у профессора есть ответ, только верный ли?
По первому впечатлению взгляды Филиппа Филипповича – самые либеральные: «Никого драть нельзя… запомни это раз и навсегда. На человека и животное можно действовать только внушением».
Но и тут у Преображенского плохо сходятся концы с концами.
Во-первых, «внушением», оказывается, все же можно.
Но, повторит он, ни в коем случае недопустимо насилие. «Только лаской, - утверждает Филипп Филиппович, - можно овладеть сердцем. Лаской-с». «Они (Преображенский имеет в виду «товарищей».) напрасно думают, что террор им поможет… Террор парализует нервную систему».
Допустим. Согласимся…
Как в таком случае назвать то, проделывает с Шариком сам Филипп Филиппович?
Если всмотреться, то либерал и сторонок ласки Филипп Филиппович и сам хорош. Когда ему нужно, он идет на самый жестокий террор, прибегает к насилию с хирургическим ножом в руках, во всеоружии изощренного опыта и по последнему слову науки. Перед экспериментом отступает всякая мораль.
Пес своей поразительной интуицией чует: готовится «нехорошее, пакостное дело, если не целое преступление». И картина операции в повести изобилует неопровержимыми уликами преступления: в сущности, это потрясающая сцена насилия, разбоя, убийства. «Ну, Господи, благослови. Нож!» «…Глазки (Преображенского) приобрели остренький колючий блеск, и, взмахнув ножичком, он метко и длинно протянул по животу Шарика рану… Филипп Филиппович полоснул второй раз, и тело Шарика вдвоем стали разрывать крючьями… в несколько поворотов вырвал из тела Шарика его семенные железы с какими-то обрывками… оба волновались, как убийцы, которые спешат» и т.д.
Правда в финале Преображенский убеждается в том, что он допустил грубую ошибку – не профессиональную, нравственную, философскую. Ужасаясь монстру, созданному им собственноручно, он кается перед Борменталем: “Вот что получается, когда исследователь вместо того, чтобы идти параллельно и ощупью с природой, форсирует вопрос и приподымает завесу: на, получай Шарикова и ешь его с кашей…”
Но и здесь Филипп Филиппович, похоже, уясняет суть дела не до конца.
Почему же не удался Шариков? Ответ прямолинейный и упрощённый: виновата дурная наследственность Клима Чугункина и влияние Швондера. На самом же деле ответ, скорее, другой: искуснейшие пальцы профессора Преображенского, распоряжаясь телом, не могли “вставить” в него душу. Душа не в его компетенции. Преображенский – не “творец”, как поспешил назвать его восхищённый Борменталь. Расстояние между природой (наукой) и Духом, видимо, в принципе непреодолимо. Но зато вирус “швондеризма”, т. е. распада сознания и нравственности, легко овладевает слабыми существами. Впрочем, не оказывает ли он, этот вирус, воздействие и на самого Преображенского. Финал повести настораживает: получив, казалось бы, жестокий урок, он продолжает всё те же занятия. Опять “пёс видел страшные дела. Руки в скользких перчатках важный человек погружал в сосуд, доставал мозги, - упорный человек, настойчивый, все чего-то добивался, резал, рассматривал, щурился…”
Научный эксперимент профессора Преображенского — булгаковские картины пролетарской революции, несущей гибель культуре. Доктор Борменталь называет профессора Преображенского, чей скальпель “вызвал к жизни новую человеческую единицу”, — творцом, и слово это в данном контексте имеет не только конкретно-бытовое значение. Сам Преображенский, оценивая результаты своего эксперимента, считает его неудачным отнюдь не с научной, но с онтологической и этической точек зрения, так как нарушены были естественные законы жизни, закон эволюции. Думавший о евгенике, об улучшении человеческой породы, Преображенский признаёт своё поражение в попытке стать выше естественных законов природы. Он в конце концов утверждает: “Можно привить гипофиз Спинозы или ещё какого-нибудь такого лешего и соорудить из собаки чрезвычайно высоко стоящее, но на какого дьявола, спрашивается? Объясните мне, пожалуйста, зачем нужно искусственно фабриковать Спиноз, когда любая баба может его родить когда угодно!.. Ведь родила же в Холмогорах мадам Ломоносова этого своего знаменитого. Доктор, человечество само заботится об этом и, в эволюционном порядке каждый год выделяя из массы всякой мрази, создаёт десятками выдающихся гениев, украшающих земной шар”. Для Булгакова же это рассуждение профессора равносильно утверждению о противоречии законам жизни попыток создать социальную гармонию на основе коммунистических представлений об обществе справедливости.
Так что гомункулус, созданный профессором Преображенским в лабораторных условиях, это в какой-то степени монстр, созданный русской интеллигенцией в историческом процессе, превращённом в своеобразную лабораторию. Его опасность и для самой интеллигенции, и для страны в целом предсказал М.Булгаков и его герой профессор Преображенский.
Заключение
Обобщая вышеизложенное, можно сделать следующие выводы.
Творческий путь Булгакова был сложным, что объясняется самостоятельностью суждений автора, несогласием с политическими установками той эпохи и невозможностью открыто им противостоять. Наиболее ярко понимание Булгаковым глубинных процессов революции, причинно-следственных закономерностей событий, происходящих в России, проявилось в повести «Собачье сердце». Это поняли и «власть предержащие», запретив публикацию произведения.
В ярких художественных образах Булгаков показал крах революционной теории, невозможность быстрого создания «идеального» общества, так как нельзя, по мнению писателя, идти против законов природы и нарушать естественный ход жизни. Так Булгаков утверждал торжество любимой им «Великой Эволюции».
Образы Шарикова, Преображенского, Швондера явились открытием в русской литературе ХХ века. Открытием, опоздавшим на 60 лет. Но и сейчас о них спорят, предлагают разные точки зрения, ищут новый, более глубокий смысл, размышляют о позиции автора. По-моему, повесть «Собачье сердце» - это книга, разговор о которой только начат, и новые поколения внесут свой вклад в осмысление этого произведения.
Я считаю повесть актуальной и в наше время, звучащей как предупреждение тем, кто хочет новых Шариков превратить в Шариковых, посягнуть на естественный ход событий и присвоить себе право творить историю.
Список литературы