Смекни!
smekni.com

Режимы, которые мы выбираем (От издателей) (стр. 15 из 58)

Говоря абстрактно, можно было бы выделить три разновидности несовершенств в сравнении с идеальным многопартийным режимом. Прежде всего — постоянное несоблюдение законности, ос­нованной на выборах. Целые группы граждан от­страняются от участия в них или же результаты выборов фальсифицируются. Второе: нарушение правил мирного соперничества партий или депу­татов. И наконец — нарушение принципа представи­тельства: поскольку партии выражают интересы незначительного меньшинства страны, нарушается связь между группами общества и партиями, пре­тендующими на то, чтобы представлять их.

Теперь несколько слов о режимах третьего типа — не однопартийных и не многопартийных, не исполь­зующих выборы в оправдание своей законности и не декларирующих собственную революционность. Режимам без партий необходимо в известной мере деполитизировать управляемых. Во Франции мы пережили попытку такого рода — режим Виши в первой своей фазе не характеризовался ни однопартийностью (партии-монополиста там не было), ни многопартийностью (все партии практически исчезли). В те годы правители неустанно повторяли, вслед за Шарлем Моррасом, что французов надо от­учить от привычки высказываться по любому поводу. Законность напоминала порядки, установленные доб­рым главой семейства или просвещенным деспо­том, который, будучи окружен советниками, не очень к ним прислушивается. Это авторитарное и деполитизированное правление смогло существовать во Франции только в исключительных обстоятельст­вах оккупации.

Не исключено, что и в наше время есть подобные режимы. Но пока они практически не встречаются в странах, полностью вовлеченных в промышленную цивилизацию. К ним принадлежит Португалия: время от времени там проводятся выборы по спискам, одобренным полицией или же составленным робкой оппозицией. Однако режим не опирается на непре­рывно и активно действующую партию. Правитель­ство строит систему представительства, включающую парламент или партии, но то, что в Португалии на­зывается партией, имеет мало общего с партиями демократических стран — даже умеренными. Глав­ная идея — обеспечить считающимся компетентными правителями монопольное право на принятие ре­шений и на пропаганду политических идей. В Ис­пании режим генерала Франко также нельзя при­числить к однопартийным, он несопоставим с на­ционал-социалистической или коммунистической мо­делями. Но это и не многопартийный режим. Он авторитарен — по своим представлениям об Испании, а также по декларируемому им учению о законности. Он приемлет организованные группы — Фалангу, церковь, - армию, профсоюзы,— но ни одна из них не рассматривается в качестве исключитель­ной опоры государства.

Если при всей своей краткости наш анализ доста­точно точен, следует рассмотреть возражения против метода, которому я следовал, устанавливая раз­личия двух идеальных типов. Вправе ли мы при­нять за точку отсчета понятия однопартийности и многопартийности? В конце концов партия лишь одно из многих общественных образований, партии даже не представляют собой официального инсти­тута. Конституции Англии и Франции их откровенно игнорируют. Партии — всего лишь часть социальной действительности, связанная с ограниченной сферой политического соревнования, целью и следствием которого становится назначение правителей. Кор­ректно ли воссоздавать идеальные политические ре­жимы нашего времени на реалиях, которые даже не зафиксированы в конституциях? Мне хотелось бы оправдать сделанный мной выбор и, кроме того, ограничить сферу моей классификации.

Я выбрал этот критерий и противопоставил ре­жимы с партией, монополизировавшей власть, ре­жимам многопартийным, ибо в современной исто­рии я усматриваю такое противопоставление. Не­сомненно, в нынешней Европе режимы с револю­ционной единой партией, монополизировавшей право на политическую деятельность, и режимы, в рамках которых многочисленные партии принимают мирные правила соперничества, резко отличаются. Более того, на примере Венгрии конца 1956 года мы видели, что крах режима с партией-монополистом немедленно приводит к возникновению, в качестве альтернативы, многопартийности. Следовательно, такая альтернати­ва вполне реальна.

Партиям отводится важнейшая роль в реали­зации одной из функций всех политических режи­мов: выборе правителей. Законность традиционная исчезает, новый принцип законности, о привержен­ности которому ныне заявляют почти все режимы,— демократический. Повторяем: власть исходит от народа, народ же обладает верховной властью. Вот почему важнейшим фактором — если демокра­тическая верховная власть очевидна — становится выражение демократического принципа в формах го­сударственных институтов. Однопартийность и мно­гопартийность — формы выражения одного прин­ципа: верховная власть принадлежит народу опосре­дованно, через государственные институты.

В пользу моего выбора есть и другой .довод из истории политических идей. Классическая фило­софия всегда классифицировала режимы на основе численности носителей верховной власти: при мо­нархии верховная власть в руках одного; при оли­гархии — нескольких; при демократии — у всех, принадлежит народу. Я намеренно использовал эту арифметическую фикцию. Политические режимы нашего времени нельзя определять как монархи­ческие, аристократические или демократические. Английский режим — монархический, поскольку там королева, аристократический, поскольку большинство правителей набирается из численно ограниченного класса, и демократический, потому что голосуют все. Мне казалось уместным вновь обратиться к противопоставлению «один — несколько» и приме­нить его к партиям, вместо того чтобы применять

к носителям верховной власти.

В каком-то смысле такое противопоставление может даже удивить — поскольку Конституция не оговаривает официального существования партий;

тем не менее оно обоснованно. Партии — активные фигуры политической игры. Именно в -партиях начинается борьба за власть, именно с помощью пар­тий прокладывается путь к реализации власти. Значит, ставя вопрос об однопартийности или мно­гопартийности, я применяю к современной поли­тической жизни классическое (для философии прошлого) противопоставление.

В свое время Монтескье отметил новое по от­ношению к традиционной философии явление — представительство. Он понял его значение: фор­мальный носитель верховной власти не отождест­вляется с носителем реальным. Когда древние греки говорили о демократии, народ действительно мог реализовать верховную власть. Народное собрание принимало множество решений. Конечно, исполни­тели, чиновники порой отдавали приказы, тем не менее носитель верховной власти имел возможность властвовать на деле. С появлением представитель­ства теоретический носитель верховной власти реально больше не правит. Одновременно все более решающая роль. переходит к партиям, поскольку представительство и определяет однопартийность или многопартийность. В пользу избранного мною метода служит еще один довод. В Советском Союзе переход от единовластия вождя к коллегиальному руководству и обратно происходит без существенных перемен в режиме. Зато переход от однопартий­ности к многопартийности повлек бы за собой корен­ное преобразование общества. Мне представляется, что однопартийность или многопартийность, вы­ражение принципа представительства на уровне го­сударственных институтов — по крайней мере один из важнейших аспектов всех режимов в современных обществах.

Мне хотелось бы сослаться на последний довод: партии — активная часть политики; поли­тическая игра, политические столкновения происхо­дят между партиями или внутри них. Одна из осо­бенностей современных систем состоит в том, что столкновения считаются в них нормой. Конститу­ционные режимы приемлют соперничество отдель­ных лиц или групп в борьбе за выбор правителей и даже за устройство сообщества. Рассматривать в качестве критерия однопартийность или много­партийность — значит, считать форму организации партийной борьбы характерной для политических режимов нашего времени.

Поэтому мне представляется необходимым оста­новиться на возражении, которое возникает, если пользоваться классификацией политических режи­мов современных обществ, предложенной Эриком Вейлем в его «Политической философии».

Согласно Вейлю, в современных государствах только два типа управления. Он называет их авто­кратическим и конституционным.

«Об автократическом управлении,— пишет он,— можно говорить тогда, когда правительство обсуждает, принимает решения и действует без какого бы то ни было вмешательства иных инстанций. За отсут­ствием другого термина мы станем, говорить об уп­равлении конституционном, если правительство счи­тает себя и считается гражданами обязанным под­чиняться законам и правилам, которые ограничи­вают; свободу его действий вмешательством других учреждений. Так определяется законность прави­тельственных актов».

Иначе говоря, решающим критерием становится конституционность реализации власти: с одной стороны, режимы, где решения правительства не­медленно становятся обязательными, с другой — режимы, в которых действуют конкретные правила оценки законности правительственных решений.