Смекни!
smekni.com

Режимы, которые мы выбираем (От издателей) (стр. 21 из 58)

В рамках конституционно-плюралистических ре­жимов правящее меньшинство, разумеется, пользуется привилегиями. Активисты партий, которые терпят поражение на выборах, охотно перебираются в дру­гую палату (куда их зачастую назначает первая). В случае краха выборной карьеры они укрываются на запасных позициях, в своего рода «точках падения». Почти все правящие меньшинства в плюралистиче­ских демократиях поддерживают отношения своеоб­разного товарищества, создавая нечто вроде союзов взаимопомощи. Однако гласность все же ограничива­ет подобные привилегии. Пока правят не святые, участвующие в управлении будут греть на этом руки.

Наконец, и это главное, конституционно-плюра­листический режим предоставляет управляемым наи­большие гарантии. Нельзя сказать, что он полностью исключает преследования и несправедливости; чистка во Франции в 1944—1945 годах, маккартизм в США показали: конституционно-плюралистические режимы не всегда соблюдают ими же провозглашенные прин­ципы. (Но в 1944—1945 годах французский режим еще не утвердился, а при маккартизме было больше преследований по социальной линии, чем по государ­ственной.) В целом же достаточно пожить при разных режимах, чтобы убедиться: есть глубокое отли­чие между гарантиями, которые предоставляют граж­данам конституционно-демократические режимы, и тем, что получают подданные режимов неконституци­онных.

Итальянский социолог Моска большую часть своей жизни вскрывал мерзости демократических режимов, по его мнению, плутократических. Он выявил систему привилегий и поддержки частных интересов, прикры­ваемую пышными словами. В конце жизни он с иро­нией и горечью отметил, что конституционно-плюра­листический режим наделяет граждан большими га­рантиями, нежели любой другой. Но в отличие от Моска я подчеркиваю — гарантиями для управляе­мых. Переменная величина «гарантии для управляе­мых» — не единственный критерий определения достоинств режимов.

Конституционно-плюралистические режимы могут существовать и в обществах, где выборы, даже сво­бодные, дают власть лишь представителям привилеги­рованных меньшинств аристократического толка. Во главе государства, в котором идет партийная борь­ба, вполне может стоять закрытая для всех малень­кая группа правителей, и этот анахронизм может счи­таться вполне законным. Вот уже век, как европей­ский политический опыт демонстрирует: смена режи­мов идет в одном направлении — от выборов, осно­ванных на системе цензов, к всеобщему избиратель­ному праву, от аристократических парламентов к пар­ламентам, в которых работают избранные на основе всеобщего избирательного права — известные люди, политики-профессионалы, вожаки масс. В Европе круг политических деятелей менялся постепенно — сначала депутатами становились преимущественно аристократы, крупные буржуа, законоведы. Затем по­явились профессора, а ныне среди депутатов есть люди, выдвинутые профсоюзами, непосредственно представляющие народные массы.

Эти режимы существуют в эпоху революций в социальной и экономической жизни. Революции при­вели к повышению уровня жизни и, возможно, в еще большей степени — к гибели традиционных представ­лений об иерархии. Люди живут в городах, они вы­шли из подчинения кругам, в которые по традиции входили лишь «лучшие», они добровольно голосуют за своих лидеров или за политиков-профессионалов.

Движение конституционно-плюралистических ре­жимов к народу вызвано еще одним политическим явлением. Режимы, которые я называю конститу­ционно-плюралистическими, сами себя именуют рес­публиканскими, демократическими. Правители обра­щаются к управляемым как к своим владыкам. В ко­нечном счете идеи обладают непреодолимым могуще­ством. Сделать, хотя бы на уровне мифа, народ сре­доточием народовластия невозможно, не расширяя постепенно избирательного права. Преобразование об­щества ускоряется обращением к демократическим идеям. Депутаты вынуждены заботиться о своей по­пулярности, о поддержке управляемых — таковы ве­личие и слабость этого рода режимов.

Обратимся к последнему из поставленных мной вопросов: кто при таких режимах обладает реаль­ной властью?

Тут я сошлюсь уже не на макиавеллистскую, а на марксистскую критику.

Согласно положениям марксизма (особенно вуль­гарного марксизма), режимы, которые я называю конституционно-плюралистическими, — буржуазные демократии, где партии и парламенты служат при­крытием господству капитала. Речь в данном случае не идет об анализе всего марксистского мировоз­зрения. Рассмотрим лишь чисто политический аспект:

правящему (в экономическом смысле) классу принад­лежит подлинная власть. Верно ли, что при таких режимах партии — всего лишь видимость, а подлин­ная власть — у горстки людей, владеющих средствами производства, контролирующих и использующих их? Насколько экономически господствующие классы сли­ваются с политически господствующим меньшин­ством?

Сразу же отметим, что марксистскую гипотезу нельзя считать нелепой. Верная в одних обстоятель­ствах, она может оказаться ложной при других. Мень­шинство, реализующее политическую власть благода­ря выборным и парламентским механизмам, может одновременно быть классом, на деле владеющим властью экономической. Совпадение экономически привилегированного меньшинства и политически правящего меньшинства может проявиться на предва­рительном этапе развития индустриального общества. Такое наблюдается в странах, где господствующее экономически меньшинство представлено землевла­дельцами. Когда подавляющее большинство населе­ния живет в сельской местности, введение всеоб­щего избирательного права приводит к выборам пред­ставителей экономически привилегированного клас­са, владеющего землей и естественным образом кон­тролирующего крестьянские массы (и не важно, как воспринимается такой контроль — с безответной по­корностью, восторгом или отвращением).

Куда меньше шансов на длительное слияние эко­номически господствующего класса с политически руководящим меньшинством в тех случаях, когда 80% населения живет в городе, когда не сохранилась традиционная аристократия, вроде помещиков или «лучших людей» деревни. Горожане голосуют за пред­ставителей партий, которые не выступают «поручен­цами» экономически привилегированного класса (во всяком случае, не считают себя таковыми).

В свое время парламентская олигархия была и экономической, и политической. В Англии XVIII и даже первой половины XIX века дело обстояло со­всем не так, как изображают марксисты: не «моно­полисты» использовали выборы в своих интересах, а скорее, как я уже показал, экономическая и политическая власть сосредоточивалась в руках правящего класса.

Сегодня во всех конституционно-плюралистиче­ских режимах Западной Европы и США экономиче­ская и политическая власть разделена. В США и Ве­ликобритании нередко важные политические функции возлагаются на представителей делового мира. Памят­но облетевшее весь мир высказывание американского министра обороны, который прежде занимал пост директора одной из крупнейших фирм: «Что хорошо для «Дженерал Моторс», то хорошо и для Соединен­ных Штатов». Оно свидетельствует об изначальной гармонии интересов корпорации и страны. Эта гармо­ния считалась догмой (ей, конечно, можно придать вполне приемлемый смысл), которую подхватил, ^абы подтвердить свои идеи, самый вульгарный марксизм. Разумеется, о совпадении интересов страны и фирмы говорил человек порядочный, и не думавший хитрить, убежденный, что он вовсе не хулит свою родину, а превозносит ее. Возможно, не так уж он и заблуждался. Мысленно перенесемся по другую сто­рону «железного занавеса» и несколько перефразиру­ем высказывание американского министра: «Что хоро­шо для Путиловского завода, то хорошо и для Совет­ского Союза». Разве это не будет встречено там все­общим одобрением? Так ли уж отличаются в конце концов оба тезиса?

Вернемся к нашему вопросу: какова природа власти руководителей промышленных концернов? Какой властью обладает экономически привилегиро­ванное меньшинство?

Термином «власть» мы обозначаем (хотя, возмож­но, точнее слово «могущество») способность одного человека определять поведение другого или других. В этом смысле почти у каждого есть минимум власти.

Интересующая нас власть обусловлена обществен­ными институтами, местом человека в обществе, будь то предприятие или же социальная система в целом. В этом, посвященном политическому режиму курсе для нас важнее всего государственная власть.

На предприятиях власть в руках директоров. Они принимают решения, затрагивающие интересы всех работников. При этом власть, которой располагает руководитель национализированной фирмы, по сути, не отличается от власти руководителя частного пред­приятия. Законная экономическая власть обеспечи­вает и власть фактическую, обусловленную техни­ческими нуждами, административными требованиями и социальными традициями. Власть директоров пред­приятий может быть большей или меньшей в разных странах, в различных отраслях промышленности. Од­нако в своей основе она не зависит от статуса соб­ственности. Руководители компании «Рено» представ­ляют ее коллектив, а руководители «Ситроена» — акционерную компанию. У тех и у других в руках один и тот же вид власти, с помощью которой они выполняют одни и те же управляющие функции.

Нас больше интересует другое: как соотносятся решения государственной администрации или полити­ческих деятелей с властью руководителей фирм? Глав компаний упрекают не в том, что они хозяева на своих предприятиях,— такая деятельность и оче­видна и законна,— а в том, что подлинная их власть, скрытая, распространяется на государственных слу­жащих и политиков, под их контролем оказываются политические сферы. Сейчас ни для кого не секрет, что главы корпораций влияют на некоторые решения, принимаемые органами власти. Здесь необходимо различать три аспекта: воздействие, чаще всего скры­тое, на государственных служащих; пропагандистское воздействие, проводниками которого служат ведом­ственно-профессиональные газеты или национальная печать; наконец, прямое, непосредственное воздей­ствие на министров.