Смекни!
smekni.com

Режимы, которые мы выбираем (От издателей) (стр. 22 из 58)

Следует различать воздействия экономических ру­ководителей на политическую власть, преследующие цель принять административные меры или законода­тельные решения (выгодные для предприятия или от­расли промышленности) и воздействия, которые пред­принимают, чтобы навязать правителям определенные решения в области «большой политики». Главная проблема — именно в этой, второй форме воздействия. В самом деле, для изучения первой требуются преж­де всего бесчисленные специализированные иссле­дования, модные в настоящее время, но малоэффек­тивные. Официально групп, связанных общностью интересов, не существует. Лишь в США в политиче­ском обиходе есть такие понятия, как «французское лобби» или «китайское лобби», то есть существуют организованные группы, цель которых — оказывать давление на членов конгресса во имя интересов ки­тайской или французской политики. Разумеется, могут создавать свои лобби и отрасли промышленности.

Во всех странах с конституционно-плюралистиче­скими режимами подобного рода воздействия зачас­тую довольно эффективны. Например, выпускающие ту или иную продукцию могут добиться экспортных субсидий или таможенных льгот, заслуживающих, с точки зрения общих интересов, критики. Неред­ко представителям частного капитала удается полу­чить от администрации или политического руковод­ства уступки, в которых им отказали бы просвещенные деспоты. Несомненно, в этом смысле результаты кон­ституционно-демократических режимов в плане ра­ционального ведения хозяйства неудовлетворительны.

Важно другое: в какой мере руководящие эконо­микой меньшинства диктуют общую политику ре­жима?

Не оказывают ли они парализующее влияние на социальные реформы? Тут поистине бесценен имею­щийся опыт: достаточно проследить полувековую со­циальную эволюцию, чтобы прийти к однозначному заключению — экономическое меньшинство, которое считается всемогущим, ни в одной западноевропей­ской стране не смогло предотвратить преобразова­ний, к которым испытывало неизменную враждеб­ность. Оно не смогло воспрепятствовать ни нацио­нализации части промышленных предприятий во Франции и в Великобритании, ни расширению сферы социального законодательства.

Марксист может возразить: и все же экономиче­ское меньшинство воспрепятствовало уничтожению капитализма. Бесспорно, в конституционно-плюрали­стических режимах право собственности на средства производства не отменено. Курс режимов не нанес смертельных ударов по интересам тех, кого считают экономически привилегированными меньшинствами. Единственный известный нам пример полного уничто­жения капитализма — исчезновение самого режима. С полным упразднением права собственности на сред­ства производства упразднено было и соперничество партий. В проведении же реформ социалистического толка в конституционно-плюралистических режимах устанавливались до сих пор определенные пределы. Однако не столь жесткие, как казалось. Многие со­циалистические теоретики утверждали: так называе­мый класс капиталистов не захочет смириться со столь масштабными реформами, какие провели английские лейбористы в 1945 году.

Вопреки (а может быть, благодаря) экономиче­ски привилегированным меньшинствам возможности внутриполитических реформ' чрезвычайно широки. И ныне нельзя установить границу, за которой со­противление привилегированных меньшинств стано­вится непреодолимым, если не прибегнуть к насилию.

Возможно, главное все-таки в ином. Верно ли, что политику государств тайно диктуют те, кого без затей называют монополистами,— руководители крупных промышленных предприятий?

Вести дискуссию на эту тему непросто. Многие мои слушатели и читатели заранее убеждены в вер­ности такой гипотезы. Я не в силах поколебать их уверенность, ибо они считают, что заблуждаюсь я. Опираясь на свои представления о функционирова­нии конституционных режимов, они полагают, будто я закрываю глаза на некоторые явления, и не потому, что сознательно пренебрегаю истиной, а по причине своего социального положения.

Вот как мне представляется эта проблема теперь, когда я покончил с предварительными замечаниями.

Уже лет десять, как превратности моей карьеры заставляют меня наблюдать за французской полити­кой с более близкой дистанции, чем во времена моего студенчества. Мне пришлось убедиться (и это стало одной из причин моего разочарования), что у тех, кто, согласно марксистскому мировоззрению, опреде­ляет ход событий, чаще всего нет никаких политиче­ских концепций. И если взять большинство важней­ших политических вопросов, которые обсуждала Франция последние десять лет, просто невозможно уяснить, что хотели крупные, мелкие и средние фран­цузские капиталисты, монополисты, представители трестов. Я встречался с представителями «проклятой породы» капиталистов, но так и не обнаружил твер­дого, единого мнения, скажем, по поводу курса в Ин­докитае, в Марокко или в Алжире. Готов допустить, что те, чьи интересы связаны с какой-то конкретной точкой земного шара, восприимчивы к определенным аргументам. Впрочем, эта банальная мысль не вполне верна. Что касается Марокко, «крупные французские капиталисты» разделились на две группы, одна из ко­торых полагала, будто в независимом Марокко ей представятся более благоприятные возможности дей­ствовать, другая же от независимости Марокко ожи­дала самого худшего. Разнобой мнений царил среди капиталистов и по основополагающему вопросу:

какая колониальная политика наиболее соответствует их интересам?

В группе «монополистов», или «крупных капита­листов», я вновь столкнулся с той же неуверенно­стью, с теми же сомнениями и сварами, которые наблюдались и в печати, и в парламенте, и во всем обществе.


Можно ли обобщать подобный опыт? Совсем не очевидно, что такое же положение в других странах. Сегодня в США руководители крупных компаний ока­зывают влияние на правительственные круги, причем влияние на республиканскую администрацию сильнее, чем несколько лет назад — на демократическую. При любой администрации у промышленников всег­да есть представители в Вашингтоне, которые дей­ствуют официально или неофициально, произносят речи, дают советы, предпринимают практические шаги.

Представляют ли они какое-то одно направление в политике?

Меня вновь охватывают сомнения. Не думаю, что «монополисты» США едины в готовности прово­дить некий конкретный дипломатический курс. Если у них и есть какие-то предпочтения, то, думаю, они часто противоположны тем, которые им приписывают. Например, крупный американский капитал никогда не был абсолютно убежден в том, что антикомму­нистические страсти полностью оправданны. Многие представители делового мира скорее склонялись к со­глашению с Советским Союзом, чем к агрессивному курсу. В одной из книг Джеймса Бернхема есть пол­ная иронии глава под названием «О склонности аме­риканского капитализма к самоубийству». Автор упре­кает бизнесменов в стремлении наживаться на сдел­ках с худшим врагом. Американские промышленники внесли большой вклад в успех первой советской пяти­летки. Им настолько не хватает умения предвидеть будущее, что в своей стратегии они готовы, видимо, подчинить политический интерес жажде прибылей.

Не стану утверждать, будто так всегда настроены экономически привилегированные классы во всем ка­питалистическом мире. В большинстве случаев, когда я мог наблюдать их непосредственно, представители крупного капитализма не столь «политизированы», как это принято считать. Их политические убеждения не так тесно связаны с их бизнесом, как многие по­лагают.

Мне могут возразить, что эти примеры нарочно подобраны, чтобы подкреплять мою точку зрения. Они относятся в основном к периоду после второй мировой войны. Именно тогда капиталисты открыли, что империализм бесплоден. Стало ясно, что война стала слишком дорогостоящей затеей, что слабораз­витые страны больше не приносят доходов метропо­лиям, что последним, напротив, самим приходится вкладывать капиталы. Но не связано ли все это с утра­той бывшими империалистами единства взглядов — как наилучшим образом сохранить или ликвиди­ровать империализм? В таком подходе, вероятно, есть доля истины. Прежде вмешательство крупных экономических интересов в политические дела бывало более явным. И все же исследования, посвященные роли экономических интересов в колониальных заво­еваниях, не приводят к простым концепциям или категорическим выводам. Случалось, что к завоева­ниям подстрекала экономика, но чаще инициатива принадлежала все-таки политикам. Известно высказы­вание одного крупного германского чиновника перед первой мировой войной: «Стоит мне заговорить о Ма­рокко, как банки тут же грозят забастовкой». Вильгельмштрассе (МИД Германии) проявляла к Марок­ко больше интереса, чем крупные капиталисты. Фран­цузские и немецкие экономические лидеры были готовы пойти на компромиссы по марокканскому вопросу.

Не стану отрицать, что в некоторых случаях пред­ставители капитала оказывали давление на государ­ственных деятелей. Несомненно, однако, другое: не­верно, будто меньшинство, руководящее крупными промышленными концернами, образует единую группу с общим мировоззрением и единой политической волей. Никогда и нигде хозяева экономики не созда­вали класс, осознающий себя таковым.