Смекни!
smekni.com

Режимы, которые мы выбираем (От издателей) (стр. 49 из 58)

Основанные на этом способе производства ве­ликие империи Азии или Ближнего Востока отли­чались исключительной устойчивостью. Подобная со­циальная структура одновременно проста и прочна. Государство вбирает в себя все руководящие функ­ции. Когда управление возлагается только на государ­ство, общество однородно и в то же время иерархизировано. Социальные группы различаются по образу жизни, но ни одна из них не обладает собственной властью, так как все они — составные части государ­ственной структуры.

Некоторые из черт таких бюрократических им­перий явно обнаруживаются в обществе советско­го типа: государство — единственный управляющий коллективным трудом, государственная бюрократия — единственный привилегированный класс, противоре­чия есть, но без классовой борьбы в западном по­нимании. В прошлогоднем курсе[43] я указывал, что клас­совая борьба в западном смысле слова требует не только разнообразия социальных групп, но и способ­ности этих групп к самоорганизации, к способно­сти выдвигать и отстаивать свои требования. В общест­ве советского типа образ жизни и уровни доходов различаются по группам, но ни одна из групп не может быть автономной, ни одна не может противопоста­вить себя другим.

Такой вид социальной структуры, судя по всему, вполне обычен, и его нельзя счесть переходным. Он — неизбежное следствие отмены какой бы то ни было ча­стной собственности, какого бы то ни было рыночного механизма. Вследствие подобных коренных преобра­зований руководитель предприятия — не более чем го­сударственный служащий, а каждый гражданин по­лучает право на власть или богатство, только если принадлежит к государственному привилегированному классу.

В связи с этим возникают два вопроса. Изве­стные в прошлом азиатские деспоты были свя­заны с обществами, где структура экономики была неизменной. Возможно ли возникновение и дли­тельное существование «азиатских» феноменов в постоянно развивающихся индустриальных общест­вах?

Идеологический фанатизм, полицейский террор — все это явления скорее революционного, чем бюро­кратического характера. Можно ли предположить, что некоторые из черт советского режима, которые я раз­бирал в последних лекциях, действительно объяс­няются тем, что ему предшествовало азиатское об­щество?

Теперь мы подошли к последней попытке осмыс­ления, сделанной с марксистских, точнее — немарксистских позиций.

Ее примером могут служить книги Исаака Дойчера, деятеля троцкистского толка. Троцкий — его герой, и Дойчер, подобно ему, допускает, что револю­ция коммунистического типа соответствовала истори­ческой обстановке в России. Далее он оправдывает на марксистский лад индустриализацию как необ­ходимую для России 1930 года, окруженной врагами и находившейся под угрозой нападения. Режиму тре­бовалось всячески ускорить создание тяжелой промышленности, чтобы дать отпор внешней угрозе и вместе с тем удовлетворить потребности современного общества. Вот почему главную роль в данных услови­ях сыграл Сталин. Подобно самому Троцкому, Дойчер не хочет объяснять поражение своего героя случайными причинами. Где-то он пишет, что Троцкий во всех отношениях превосходил Сталина, был выше как мыслитель, оратор, марксист, пол­ководец. Если ограничиться одним только сравнени­ем достоинств обоих деятелей, победить надлежало Троцкому. Победил же, всему вопреки, Сталин, поскольку истории понадобился Сталин, а не Троц­кий.

Истолкование Дойчера не кажется мне убедитель­ным. Сталин обладал преимуществами, которые, воз­можно, оказались решающими: превосходством поло­жения, поскольку был Генеральным секретарем ком­мунистической партии,— и тактическим превосходст­вом. Коммунистической партией он вертел куда луч­ше, чем удалось бы Троцкому. Успеха в партии или в бюрократическом государстве достигают не обязательно самые сильные теоретики или наиболее умные, а те, кому удалось заручиться поддержкой активистов или партийных лидеров. Пожалуй, нет нужды ссылаться на законы истории, чтобы объяснить, почему в конце концов партия предпочла Сталина Троцкому.

Как бы там ни было, неомарксисте кое истол­кование представляет то, что произошло в Совет­ской России, как следствие исторической обстанов­ки и прежде всего индустриализации. Правовер­ные граждане СССР заявляют: «Мы построили со­циализм». Ту т они вступают в противоречие с марк­сизмом, поскольку социализм может наступить лишь после того, как разовьются производительные силы. Неомарксисты же говорят: «Россия создала развитую промышленность», что было уже проделано на Западе.

Но чтобы достичь этого, России пришлось при­бегнуть к наводящим ужас средствам. Чтобы вы­рвать Россию из варварства, Сталин действовал вар­варскими методами. Во время трагедии индустриа­лизации всплыла, как говорится, варварская сущ­ность режима. По мере развития производитель­ных сил все больше шансов на то, что социалисти­ческие надежды воплотятся в жизнь. Или, говоря более определенно, демократизация советского обще­ства тем вероятнее, чем ощутимее развитие произ­водительных сил.

Такая неомарксистская попытка осмысления со­ветского режима объясняет его деспотичность, или тираничность, ссылками, с одной стороны, на нужды индустриализации, а с другой — на влияние русской культурной среды. Вместе с тем она не отвергает на­дежду на построение социализма, откладывая демо­кратизацию жизни до того времени, когда развитие производительных сил обеспечит высокий уровень жизни.

Неомарксистская попытка осмысления в лучшем случае проливает свет на явления, связанные с пер­вой пятилеткой и коллективизацией в деревне, одна­ко не объясняет великую чистку, идеологический и полицейский террор после успешного завершения первой пятилетки, когда (по логике подобных рас­суждений) Россия должна была вступить в период стабилизации.

Более того, такое осмысление начисто игнори­рует связь между методами коммунистической партии и характерными для режима явлениями. Это захват власти, осуществленный одной партией, и демократи­ческий централизм как принцип построения партии. Заметно логическое взаимодействие насильственных методов большевистской партии с установлением однопартийного режима.

Дойчер объясняет великую чистку, процессы, признания обвиняемых древними традициями России. Он игнорирует важный аспект режима: связь между стремлением к идеологической ортодоксальности и по­стоянством террора.

Наконец, мне представляется недоказанной связь экономического прогресса и демократии. Вероятно, со­ветский режим станет не столь безжалостным по отношению к несогласным с официальной линией, когда достигнет более высокого уровня развития про­изводительных сил. Вряд ли можно утверждать, что для создания демократического режима достаточно экономического прогресса, что экономическое разви­тие автоматически приводит к созданию политиче­ского режима определенного типа.

Какие же выводы надлежит сделать, рассмотрев все эти попытки теоретического осмысления?

Применительно к советскому режиму осмысление должно быть комплексным. Всевозможные аспекты режима не объяснимы одной взятой отдельно при­чиной. Заслуга большевиков состоит в откры­тии метода индустриализации, не известного до них, о котором они также не имели заранее чет­кого представления. Метод использован полити­ческим режимом, построенным на сочетании абсо­лютной власти (одного лидера или группы) и многочисленной бюрократии, выполняющей всю сово­купность функций, связанных с техническим, хозяй­ственным, административным и идеологическим руко­водством.

Этот бюрократический абсолютизм напоминает диалогичные явления прошлого. Подобные государ­ственные структуры были присущи многим азиат­ским империям. Но советский режим сохранил своего рода рефлексы, обусловленные революционным про­исхождением. Противоречивый характер его как раз и объясняется тем, что бюрократический абсолю­тизм не исключает революционности. СССР по-преж­нему вдохновляется стремлением к экспансии, к установлению господства своей идеологии и могу­щества. По-прежнему государство оставляет за собой исключительное право на идеологическую истину, и единоверие вменяется в обязанность всем граж­данам.

Деспотии прошлого провозглашали привержен­ность какой-то религии; советский деспотизм кля­нется в верности претендующей на рациона­лизм идеологии западного происхождения. На обыч­ные черты бюрократических деспотий накладыва­ются воля к переменам, присущая революционной партии, и идеология рационалистского толка, сама по себе представляющая критику действи­тельности.

Наконец, современное индустриальное общест­во наделило советский режим средствами, которы­ми не располагала в прошлом ни одна деспотия. Это — исключительный контроль над средствами убеждения и новые методы психологического воз­действия.

В азиатский деспотизм не входили составной ча­стью ни задачи «формирования нового человека», ни ожидание конца доисторической эпохи.

XVII. Куда движется советский режим?

Марксистские или неомарксистские истолкования советского режима — не единственно возможные.

Он объясним также через историю большевиков или самой России.

В начале века большевистская партия состояла из немногочисленной группы революционеров-профес­сионалов. Сегодня она хозяйничает в огромной им­перии, но люди, прошедшие этот необычайный путь, мыслят шаблонами времен своей юности. Одним из примеров может служить навязчивая идея о вез­десущей полиции. Почему впавшего в немилость сановника немедленно называют агентом Интеллидженс сервис или гестапо? Ответ, возможно, заклю­чается в том, что перед революцией 1917 года один из пяти членов подпольного Центрального Комите­та компартии был и в самом деле агентом охранки, то есть русской полиции. После взятия власти большевиками его разоблачили и казнили. В свое время Ленин неоднократно ручался за его честность. Этот эпизод отчасти помогает понять, почему пар­тийное руководство верило, что оппозиционер обя­зательно дойдет до конца и станет вражеским агентом. Мир, отражающийся в московских процес­сах, и поныне, сорок лет спустя, выглядит таким, каким его могли бы представить себе заговор­щики.