Смекни!
smekni.com

Режимы, которые мы выбираем (От издателей) (стр. 6 из 58)

На то две причины. Социологи почти никогда не бывают беспристрастны; в большинстве своем они не довольствуются изучением того, как функци­онируют политические режимы, полагая, что сами мы не в состоянии определить, какой из режимов лучше, какой принцип законности самый подходя­щий. Почти всегда они выступают как приверженцы какой-то философской системы, социологического догматизма или исторического релятивизма.

Всякая философия политики несет в себе эле­менты социологии. Все крупнейшие исследователи выбирали лучший режим, основываясь на анализе либо человеческой природы, либо способа функцио­нирования тех режимов, которые были в их поле зрения. Остается только выяснить, чем различаются исследования социологов и философов.

Возьмем в качестве отправной точки текст, сыграв­ший в истории западной мысли самую величествен­ную и самую долговечную роль. На протяжении многих веков «Политика» Аристотеля была и поли­тической философией, и политической социологией. Этот почтенный труд, и ныне достойный углублен­ного изучения, содержит не только ценностные суждения, но и чрезвычайно подробный анализ фактов. Аристотель собрал много материалов о конституциях (не в современном значении слова, а в значении «режим») греческих полисов, попытался описать их, разобраться, как функционировали там режимы. Именно на основе сравнительного изуче­ния он создал свою прославленную классификацию трех основных режимов: монархического — когда вер­ховная власть принадлежит одному; олигархического — когда верховная власть принадлежит несколь­ким; демократического — когда верховная власть принадлежит всем. К этой классификации Аристо­тель добавил противопоставление здоровых форм разложившимся; наконец, он изучал смешанные режимы.

Такое исследование можно считать социологи­ческим и в современном смысле. Одна из глав его книги до сих пор служит образцом социологическо­го анализа. Это глава о переворотах. Более всего Аристотеля интересовали два вопроса: каким обра­зом режим сохраняется и как преобразуется или свергается. Прерогатива ученого — давать советы государственным деятелям: «Политика» указывает , правителю наилучший способ сохранить существующий строй. В короткой главе, где Аристотель объясняет тиранам, как сохранить тиранию, можно усмотреть прообраз другого знаменитого труда — «Государя» Макиавелли. А коль скоро тиранический строй плох, то и средства, необходимые для его сохранения, должны быть такими же: вызывать ненависть и возмущать нравственность.

«Политика» Аристотеля — не просто социоло­гия, это еще и философия. Изучение всевозможных режимов, их функционирования, способов сохране­ния и свержения понадобилось, чтобы дать ответ на основной в данном случае, философский вопроса . ^ какой режим лучший? Стремление найти лучший' режим характерно для философии, ведь оно равно­сильно априорному отказу от утверждения, будто все режимы в общем одинаковы и их нельзя вы­строить по оценочной шкале. Согласно Аристотелю, стремление выявить лучший режим вполне законно, потому что отвечает человеческой природе. Слово «природа» означает не просто образ поведения лю­дей в одиночку или в сообществе, но и их назначе­ние. Если принимается финалистская концепция человеческой природы и идея предназначения чело­века, то законным становится и вопрос о наилучшем строе.

Более того, согласно распространенному толкованию «Политики» классификация режимов по трем основным признакам имеет надысторическую цен­ность и применима к любому строю любой эпохи.

Эта классификация важна не только для греческих < полисов в конкретных общественных ' рамках, но j и во всеобщем плане. Соответственно предполага­ется, что критерий любой классификации — число людей, обладающих верховной властью.

В ходе истории три идеи политической философии Аристотеля были одна за другой отвергнуты. И теперь, когда мы, социологи, вновь ставим вопрос

о политических режимах, от этих идей ничего не осталось.

Рассмотрим сначала третье предположение: об универсальности классификации режимов по прин­ципу числа правителей, в руках которых сосредото­чена верховная власть.

Допускалось, что возможны три, и только три, ответа на классический вопрос о том, кто повелевает. Разумеется, при условии допустимости самого вопро­са. Яснее всего отказ от универсальной классификации режимов на основе количества властителей (один, несколько, все) проявляется в книге Монтескье «О духе законов». Он тоже предлагает классификацию политических режимов: республика, монархия и деспотия. Однако немедленно обнаруживается важнейшее расхождение с Аристотелем. Монтескье считал, что каждый из трех режимов характерен для. определенного типа общества. И все же Монтескье сохраняет мысль Аристотеля: природа строя зависит от тех, кто обладает верховной властью. Республика — строй, при котором верховная власть в руках всего народа или его части; монар­хия — строй, при котором правит один, однако при­держиваясь постоянных и четких законов; наконец, деспотия — строй, при котором правит один, но без законов, на основе произвола. Следовательно, все три типа правления определяются не только количеством лиц, удерживающих власть. Верховная власть при­надлежит одному и при монархии, и при деспотии. Классификация предполагает наличие еще одного критерия: осуществляется ли власть в соответствии с постоянными и твердыми законами. В зависимости от того. соответствует ли законности верховная власть единого правителя или же она чужда какой бы .то ни было законности вообще, основополагающий принцип строя—либо честь, либо страх.

Но есть и еще кое-что. Монтескье недвусмыслен­но указывает, что за образец республики он взял античные полисы, монархии — современные ему ко­ролевства Европы, а деспотии — азиатские империи, и добавляет: каждый из режимов проявляется в определенных экономических, социальных и — ска­зали бы мы теперь — демографических условиях. Республика действительно возможна лишь в неболь­ших полисах, монархия, основанная на чести,— строй, характерный для государств средних размеров, когда же государства становятся слишком боль­шими, деспотия почти неизбежна. В классифика­ции, предложенной Монтескье, содержится двойное противопоставление. Во-первых, умеренные режи­мы противопоставлены тем, где умеренности нет и в помине, или, скажем, режимы, где законы со­блюдаются,— тем, где царит произвол. С одной сто­роны — республика и монархия, с другой — деспо­тия. Во-вторых, противопоставлены республика, с одной стороны, монархия и деспотия, с другой. На­конец, кроме двух противопоставлений есть еще и диалектическое противоречие: первая разновидность строя, будь то демократия или аристократия — государство, где верховной властью обладает народ в целом. Суть такого строя — равенство граждан, его принцип — добродетель. Монархический строй отрицает республиканское равенство. Монархия ос­нована на неравенстве сословий и лиц, она устой­чива и процветает в той мере, в какой каждый при­вязан к своему сословию и поступает сообразно понятиям чести. От республиканского равенства мы переходим к неравенству аристократий. Что до деспо­тии, то она некоторым образом вновь приводит к равенству. При деспотическом строе правит один, и поскольку он обладает абсолютной властью и не обязан подчиняться каким-либо правилам, то кроме него никто не находится в безопасности. Все боятся, и потому все, сверху донизу, обречены на равенство, но, в отличие от равенства граждан в условиях свободы, это — равенство в страхе. Приведем при­мер, который не задевал бы никого. В последние месяцы гитлеровского режима ни один человек не чувствовал себя в безопасности лишь из-за бли­зости к главе режима. В каком-то смысле по пути к вершине иерархической лестницы опасность даже возрастала.

В такой классификации сохраняется часть ари­стотелевской концепции: ключевым остается вопрос о числе людей, наделенных верховной властью. Но на этот вопрос (воспользуемся терминами социо­логическими) накладывается влияние еще одной переменной — способа правления: подчиняется ли власть законам или же в обществе царит произвол. Более того, способ правления не может рассматри­ваться отдельно от экономического и социального устройства. Классификация политических, режимов одновременно дает классификацию обществ, но способ правления связан с экономическим и социальным устройством и не может быть отделен от него.

Из примера Монтескье мы извлекаем' если не вывод, то вопрос: если мы попытаемся создать классификацию политических режимов, будет ли она применима только к определенному экономическому и социальному устройству общества или же к лю­бому? В данном случае я проявлю осторожность, довольствуясь наброском классификации полити­ческих режимов для современных индустриальных обществ.

В отличие от Аристотеля Монтескье не спраши­вает, во всяком случае открыто, какой, режим наи­лучший. Он обозначил два вида умеренных режи­мов: республику и монархию. Монтескье устано­вил, что принцип, то есть чувство, которое сохраняет и гарантирует существование всякого режима, в одном случае представляет собой добродетель, ра­венство и законе послушание, а в другом — честь, то есть соблюдение каждым требований, обуслов­ленных его положением в обществе. Мы не можем априорно утверждать, что один из этих двух прин­ципов лучше другого, ибо -у аристократической чести есть свои достоинства.

Иными словами, если принять связь политическо­го режима с социальным устройством, то разнообра­зие социальных устройств как в теории, так и в реальной жизни, видимо, делает несостоятельной идею поисков наилучшего строя в отрыве от конкретных фактов.

Признание многообразия режимов и прин­ципов делает поиски наилучшего строя нежелатель­ными хотя бы потому, что оно несовместимо с финалистской концепцией человеческой природы. Почему же вопрос о наилучшем режиме отпа­дает одновременно с финалистской концепцией чело­веческой природы? Мы поймем это, обратившись к одному из великих творцов политической тради­ции. Гоббс разделяет строго механистические пред­ставления: человеком движет желание, воля к спа­сению своей жизни и к наслаждению. Поведение его регулируется соображениями выгоды.