Влиянию матери приписывают задатки религиозности, впоследствии овладевшей всем существом Гоголя, а также и недостатки воспитания: мать окружала его настоящим обожанием, и это могло быть одним из источников его самомнения, которое, с другой стороны, рано порождалось инстинктивным сознанием таившейся в нем гениальной силы.
На воображение мальчика повлияли в детстве и хранившиеся в народе верования в домовых, ведьм, водяных и русалок. Таинственный мир народной демонологии с детских лет впитала впечатлительная гоголевская душа.
Н. Гоголь был с юности худощавый, малорослый, что никак не соответствовало его представлению о богатырской казацкой натуре. Но в душе- то он чувствовал растущие силы. И был, как рассказывали его гимназические товарищи, неистощим на озорные шутки, проделки, имел пристрастие разыгрывать друзей, подмечая их смешные черты; умел «угадывать человека» (выражение Пушкина), но сам свои планы, свои сокровенные мечты никому не поверял. Страсть к перевоплощениям, к неожиданным сменам масок, розыгрышам часто приводили в недоумение его друзей.
Видевшие Гоголя на гимназической сцене и – позднее – слышавшие его чтение, сохранили убеждение, что он мог бы стать великим комическим актером. Любопытно, что удавались ему более всего женские роли; он, например, неподражаемо играл госпожу Простакову в комедии Фонвизина «Недоросль».
Внутренний душевный мир Гоголя был очень сложен и противоречив.
Он знал, что некоторые из его сотоварищей считают его уродом, маленьким, тщедушным, безобразным, непричесанным и неопрятным. Он не мог не быть ранимым от проделок товарищей. Безобидные насмешки мучили его ночи напролет. Осознание своей ущербности унижало его, но вместе с тем стимулировало к тому, чтобы возвысится до удачи и достоинства.
Он никогда никому не открывался в своих стремлениях, планах – житейских и тем более - творческих. Ему нравилось мистифицировать друзей и вводить в заблуждение относительно своих, даже самых невинных намерений. Любая удачная мистификация доставляла ему величайшую радость.
Эти склонности Гоголя вполне определились уже в Нежинской гимназии. С самого детства в нем не замечалось простодушной откровенности и общительности, всегда он был как-то странно скрытен, всегда в душе его оставались уголки, куда не смел заглядывать ничей глаз. Часто даже о самых обыкновенных вещах он говорил неспроста, облекая их какой-то таинственностью или, скрывая свою настоящую мысль под маской шутки, балагурства.
Во всех малейших событиях жизни он усматривал Божью волю. Грубый окрик в классе, плохая отметка, насморк рассматривалось им как сверхъестественное внимание. Его мучили необъяснимые предчувствия, заставлявшие повиноваться Божественной воле.
В гимназии высших наук города Нежина, в которой будущий писатель учился и жил с 1821 по 1828г., его называли Таинственным Карло – по имени одного из героев романа Вальтера Скотта «Черный карлик». За несколько месяцев до окончания гимназии он писал матери: «Правда, я почитаюсь загадкою для всех, никто не разгадал меня совершенно».
Во время учебы в Нежинской гимназии еще в низших классах Н. Гоголь как-то провинился, так что попал в «уголовную категорию». «Плохо, брат – сказал кто-то из товарищей: - высекут!» - «Завтра!» - отвечал Гоголь. Но вот приговор утвержден и пришли за ним исполнители. Гоголь вдруг вскрикивает так пронзительно, что все испугались, - и « сходит с ума». Поднимается суматоха, и Гоголя ведут в больницу. Директор навещает его два раза в день. Гимназические товарищи ходят к нему тайком и с грустью возвращаются. Помешался, действительно помешался! Гоголь до того искусно притворялся, что все были убеждены в его помешательстве. После двух недель успешного лечения его выпустили из больницы, но все еще долго поглядывали на него с сомнением и опаской.
К концу пребывания в гимназии он мечтает о широкой общественной деятельности, которая, однако, видится ему вовсе не на литературном поприще; без сомнения, под влиянием всего окружающего, он думает выдвинуться и приносить пользу обществу на службе, к которой на деле он был совершенно неспособен. Таким образом, планы будущего были неясны; но любопытно, что Гоголем владела глубокая уверенность, что ему предстоит широкое поприще; он говорит уже об указаниях провидения и не может удовлетвориться тем, чем довольствуются простые «существователи», по его выражению, какими было большинство его нежинских товарищей.
Он мечтал о государственной деятельности, которая позволила бы ему совершить нечто великое «для общего блага, для России» «Холодный пот проскакивал на моем лице при мысли, что, может быть, мне доведется погибнуть в пыли, не означив своего имени ни одним прекрасным делом…»- признавался он в письме двоюродному дяде П. Косяровскому.[9]
В конце декабря 1828г. Гоголь попал в Петербург. Представления о Петербургской жизни до такой степени изменили облик Николая Гоголя, что из неопрятного гимназиста он превратился в настоящего денди. Без ладно скроенной одежды он не мог бы достичь, как ему казалось, социального преуспевания.
Но первые же впечатления его оглушили.
В его мечтах Петербург был волшебной страной, где люди наслаждаются всеми материальными и духовными благами, где они делают великие дела, ведут великую борьбу со злом – и вдруг, вместо всего этого грязная, неуютная меблированная комната, заботы о том, как бы подешевле пообедать, тревога при виде, как опустошается кошелек, казавшийся в Нежине неистощимым!
Дело пошло еще хуже, когда он начал хлопотать об осуществлении своей заветной мечты – о поступлении на государственную службу. Он привез с собой несколько рекомендательных писем к разным влиятельным лицам и, конечно, был уверен, что они немедленно откроют ему пути к полезной и славной деятельности; но, увы – тут снова ждало его горькое разочарование.
Гоголь пытался найти свое призвание в актерском, педагогическом труде, а тем временем в его сознании крепла мысль о писательской деятельности. В 1829г. он опубликовал под псевдонимом В. Алов поэму «Ганс Кюхельгартен», начатую еще в гимназии.
Постоянно общаясь с друзьями, он не открылся им в своих намерениях и не пожелал воспользоваться их советами. Никто из них не ведал о его планах издать «Ганца». Все это объяснялось не его робостью, а желанием напустить на себя некую таинственность. Он фантазировал, что сам Пушкин прочтет эту поэму и, очарованный музыкой стихов, потребует познакомить его с загадочным автором. Подобного рода фантазии настолько разжигали его безумное воображение, что он порой брал себя в руки, чтобы и в самом деле не поверить, что уже является близким другом поэта.
Критики заметили способности автора, но сочли это произведение незрелым; читателей оно не привлекло. Гоголь так был потрясен неудачей, что скупил в магазинах все нераспроданные экземпляры книги и сжег их. Так было положено начало актам самосожжения, которые Гоголь повторял не однажды и завершил уничтожением второго тома «Мертвый душ».
Провал поэмы был сопряжен и еще с одной особенностью поведения, которая в дальнейшем также оказалась постоянной для Гоголя: испытав потрясение, он бросался вон из России. Позднее такие отъезды в моменты кризисов, в разгар споров вокруг опубликованных произведений становились чаще и продолжительнее.
Вдруг Гоголь сорвался с места и отправился на корабле за границу, в приморский город Германии – Любек.
Чтобы предотвратить упреки матери в трате денег, он придумывает таинственного друга, который будто бы хотел заплатить за путешествие, но внезапно умер.
В своих письмах к матери он пишет о причинах своего бегства, каждый раз придумывая новые мистические оправдания. Сначала он обосновал свой отъезд необходимостью лечения сильной золотушной сыпи, выступившей на лице и руках (но лечением водами в Травемунде так и не воспользовался), затем «предписанием Всевышнего» (будто бы бог указал ему путь в чужую землю), потом встречей с женщиной с «лицом поразительного блистания». В результате Мария Гоголь свела вместе две истории – о заболевании и о любовной страсти и сделала вывод, что ее сын заразился венерической болезнью. Это заключение повергло Гоголя в глубокий ужас. Его ложь обернулась против него самого. Забыв обо всем, что сообщал ранее, он пишет в очередном письме: « Мне кажется, я вам писал про мою грудную жабу, от которой насилу мог дышать, которая, к счастью, теперь меня оставила».[10]
Так же как и герой его поэмы Гоголь бежал из мира, чтобы оказаться лицом к лицу наедине с собой, он бежал от самого себя, от разлада своих высоких мечтаний с практической жизнью. Жизнь на чужбине оказалась еще горше, чем в России. Гоголь пробыл здесь недолго. Вскоре, однако, письма матери и собственное благоразумие заставили его одуматься и после двухмесячного отсутствия он вернулся в Петербург.
Объяснение этого странного поступка напрашивается само собой: Гоголю не удается устроиться на службу, изданная им поэма «Ганц Кюхельгартен» не принесла ожидаемой славы, а вызвала резкую критику.
Однако сам Гоголь говорил о совсем другой причине: о том, «что встретил женщину необыкновенной красоты и, чтобы не погибнуть, не сгореть в огне страсти, должен был бежать…».
Еще в 1829 году Гоголь описал встречу с женщиной на Невском: «но я видел ее… нет, не назову ее… она слишком высока для всякого, не только для меня. Я бы назвал ее ангелом, но это выражение низко и некстати для нее. Ангел – существо, ни добродетелей, ни пороков, не имеющее характера, потому что не человек, и живущее мыслями в одном небе. Это божество, облаченное слегка в человеческие страсти. Лицо, которого поразительное блистание в одно мгновение печатлеется в сердце; глаза, быстро пронзающие душу. Но их сияния, жгущего, проходящего всего насквозь всего, не вынесет ни один из человеков… О если бы вы посмотрели на меня тогда… правда, я умел скрывать себя от всех, но укрылся ли от себя?