Даже говоря о приятном для себя, обследуемый оставался безрадостным, скупым на слова, тяжеловесным.
В пробе на продуктивность повторилась характерная для эпилептоидов замедленность — Д. насчитал всего 28 предметов. Зато он обладал практической смекалкой, работал быстро, был, по словам его начальника, «парень с головой». Сам Д. говорил, что с заданиями по работе справляется быстрее других.
И у этого обследуемого мы наблюдаем черты возбудимой личности или, точнее, эпилептоидной психопатии. Он пропускает занятия, становится вором, убегает из интерната, защищается при драке граблями и наносит тяжелое ранение сверстнику. Д. напивается до бесчувствия, ему безразлично, где работать, он часто меняет место работы, постепенно превращается в хронического алкоголика. Попытки растления связаны с полной деградацией в сексуальной сфере. В 17 лет Д. чуть не убил человека, поведение которого его раздражало, и присвоил себе его деньги. Наконец, в 27 лет он зверски избивает человека, вызвавшего перед тем его безумное раздражение. Когда этот человек стал угрожать, что донесет на него полиции, аффект Д. возрос непомерно, в результате чего он растоптал своего противника ногами.
Однако нельзя ограничить рассмотрение психики Д. только этими фактами. Его оценка как жестокого, бессердечного человека не дает полной характеристики. Он становится бездушным лишь тогда, когда аффект полностью овладевает им. Когда Д. спокоен, его не назовешь холодным и бесчувственным. Об этом свидетельствует его любовь к детям, к животным. В состоянии аффекта он, конечно, куда более груб и страшен, чем товарищи по работе, которые не совершают насилия. Однако многие из них в спокойном состоянии более черствы и злы, чем Д.
Не должен вводить в заблуждение и тот факт, что эпилептоиды не раскаиваются в своих преступлениях. Если непоправимое произошло, они стараются предать его забвению. Ведь истинное раскаяние предполагает взвешивание, анализ, в результате чего можно осознать значение проступка и представить себе его возможные последствия. Эпилептоидам такой анализ не свойствен. Если их расспрашивать о факте преступления, то они выразят лишь мрачную досаду по поводу того, что им «напомнили», но не проявят никакого желания «копаться» в прошлом. Последнее особенно характерно для детей, у которых вообще аффект быстрее улетучивается из памяти. Поэтому у экспертов в отношении Д. вначале сложилось ошибочное мнение, что у него нет «ни намека на раскаяние» в своем преступлении.
Д.— типичный эпилептоид. Это проявляется и в тяжеловесных реакциях, и в замедленности пробы на продуктивность. Об этом же свидетельствует и невысокий уровень его интеллектуального развития. С физической стороны диагноз подтверждается тем, что обследуемый — человек плотный, явно атлетического сложения.
Если внимательно вдуматься в приведенные выше описания, особенно убийцы, то можно прийти к выводу, что у этих примитивных личностей эпилептоидного типа отсутствует («выпадает») тот участок развития психики, в ведении которого находятся этические общественные нормы. Эта филогенетически новая сфера человеческой психики, на уровне которой благоразумие обретает господство над инстинктами и неконтролируемыми побуждениями, у таких личностей вообще не развита.
Каждый психический слой обладает сложной природой, поэтому, безусловно, возможны случаи, в которых компоненты того или иного слоя представлены лишь частично. Например, существуют лица, тяжеловесные и медлительные в своих реакциях, не склонные, однако, к вспышкам гнева или к частой перемене места работы. Лица эти, если данные черты их характера четко обрисованы, реагируют вяло и медленно, как и эпилептоиды, и при самом тщательном опросе нельзя установить у них проявлений раздражительности или импульсивности. Эти люди добились хорошего положения, не собираются менять место работы, вполне удовлетворены занимаемой должностью. Создается впечатление, что благодаря своей тяжеловесности, они и профессионально как бы малоподвижны, а поэтому скорее представляют свойства, прямо противоположные «летунству».
У некоторых людей сходной с эпилептоидами чертой является скрупулезность мышления, его педантичность. В своем поведении они не медлительны, не обнаруживают и признаков моральной инертности. Нередко мы видим их на высоких постах. Такие люди не способны рассказать о чем-либо без упоминания абсолютно несущественных деталей, они не могут не начать издалека, вплетают в свое сообщение разные несущественные моменты, имеющие к сути дела лишь косвенное отношение. Часто они повторяются, чтобы «сформулировать поточнее». Полагаю, что многим, присутствовавшим на дискуссиях, различных заседаниях, знаком этот тип. Уже в момент, когда они просят слова, знаешь, что надо запастись терпением, чтобы выслушать их до конца. Психиатру легко установить, что при четком выраженин данной акцентуации перед нами открывается как раз та картина, которую мы наблюдаем при эпилептоидной педантичности. Правда, при углубленном обследовании можно выяснить, что у некоторых лиц их реакции в аффекте отмечаются какой-то неуправляемостью, однако у многих акцентуация ограничивается лишь своеобразным мыслительным педантизмом.
Таким образом, резкие, ярко выраженные проявления общей тяжеловесности или скрупулезной педантичности мышления акцентуированных личностей дают основание говорить об эпилептоидной психопатии.
СОЧЕТАНИЕ АКЦЕНТУИРОВАННЫХ ЧЕРТ ХАРАКТЕРА
Если в структуре человеческой личности различать свойства характера и темперамента, то в вышерассмотренных типах акцентуации личности преобладают свойства характера. Свойствами характера определяются направленность интересов человека и форма его реакций, в то время как от темперамента зависят темп и глубина эмоциональных реакций. Четкой границы между темпераментом и характером, однако, не существует. Кречмер и Эвальд также по-разному подходили к их разграничению.
Например, у возбудимой личности, у которой доминируют патологические импульсивные и аффективные реакции, можно усматривать в какой-то мере преобладание черт темперамента. С другой стороны, глубина эмоциональных восприятий у эмотивных личностей (см. ниже) сильнее отражается на альтруистических чувствах, чем на эгоистических, обусловливая и некоторые черты их характера. В силу этого я не считаю, что предлагаемое мной деление личностей по характеру — на демонстративных, педантических, застревающих и возбудимых — является чем-то абсолютным, точно так же как и черты, анализируемые в ряде последующих глав, определяют отнюдь не один лишь темперамент человека.
Зная отдельные черты, несложно проследить и их сочетаемость. Однако именно в области характера сочетания некоторых черт отличаются столь явственными особенностями, что их необходимо обсудить подробнее.
Усиление, ослабление или варьирование одной черты можно проследить. Предсказать же характер преломления, например возбудимости у застревающей, импульсивной (возбудимой) или педантической личности, невозможно. Правильно судить об этом можно только на основании практических наблюдений и опыта. Вот почему я считаю целесообразным начать с конкретных наблюдений над некоторыми сочетаниями описанных черт характера.
Сочетание демонстративных и педантических черт у акцентуированных личностей не встречается, поскольку демонстративные и педантические личности противопоставлены друг другу в одной и той же сфере реакций. Для демонстративной личности в состоянии аффекта показательны внезапные действия по типу короткого замыкания, в то время как педантические личности исключительно медлительны, объективного наблюдателя их нерешительность повергает в полное недоумение. Способность вытеснять из сознания эмоциональные вопросы, не сразу поддающиеся психологическому решению, у демонстративных личностей повышена, у педантических — резко понижена. Если бы в психике человека имелись черты и те и другие, то неизменно возникало бы нечто нормальное, среднее. Наши наблюдения, проведенные на весьма большом количестве пациентов, подтвердили, что людей, обладающих одновременно обеими упомянутыми чертами характера, не существует.
Особый интерес вызывает сочетание черт характера демонстративной и застревающей личности. Результат при этом бывает различный. Слабость истерика может в известной степени компенсироваться стойкостью и упорством реакций паранойяльной личности, но иногда возможны и деформации психики. Причина заключается, видимо, в социальной двойственности паранойяльной акцентуации, при которой возможны как высокие трудовые и творческие показатели, так и бесплодная трата времени на бессмысленную борьбу. При таком сочетании последняя тенденция нередко особенно ярко проявляется у упорных рентных невротиков, которые не только симулируют симптомы заболевания по типу истерического вытеснения, но еще и борются с чисто паранойяльным упорством за признание этих симптомов истинными болезненными явлениями.
Привожу историю болезни, которую Бергман описала в нашем коллективном труде.
Фрида В., 55 лет, по профессии была сначала модисткой, а затем подборщицей мехов. В 26 лет вышла замуж за подборщика мехов. Работает то в мастерской мужа, то на стороне с аккордной оплатой. Трудиться, по свидетельству дочери, никогда особенно не любила. Правда, начинала любую работу с большим рвением и с удовольствием, но вскоре заявляла, что работа оказалась трудной или что ее безбожно эксплуатируют. После замужества большую часть времени не работала, а занималась домашним хозяйством, но и здесь сама не справлялась. Муж страдал от ее сварливости и вечного нытья. После очередного скандала она ложилась в постель и разыгрывала больную. Муж часто покидал дом, в конце концов у него появилась связь на стороне. В 50 лет В. подала заявление о разводе. Уже после развода судилась с мужем из-за шубы, которую тот якобы отказывался ей отдать. Постоянные волнения и переутомление вызывали у В. головокружение. Она почувствовала себя нетрудоспособной, начала хлопотать о пенсии, но в пенсии ей отказали. В. обжаловала отказ, ей снова отказали. Однако В. не возвратилась на работу, она живет на алименты, получаемые от мужа.