Смекни!
smekni.com

Б. В. Марков философская антропология (стр. 17 из 98)

Первое вмешательство психоаналитика состоит в том, что страх укуса белой лошади объясняется пациенту влечением к матери, кото­рое вытесняется моральными запретами и трансформируется в боязнь лошади. Однако такое просвещение оказывается малоэффективным, и тогда предпринимается вторая попытка объяснения, основанная на воспоминании маленького Ганса о словах отца: “Не подноси пальца к лошади, иначе она тебя укусит”, — которое свидетельствует о страхе и вине, вызванных попытками онанистического удовлетворения. Даль­нейшие опыты также свидетельствуют о том, что психоанализ строит­ся на просвещении пациента, которому сообщается целый комплекс психических фобий и страхов и их причин.

Шаг за шагом врач стремится выявить бессознательные комплек­сы больного и передать ему свое понимание. “Мы желаем, — писал Фрейд, — привести пациента к тому, чтобы он мог сознательно вос­принимать свои бессознательные побуждения. Этого мы достигаем, когда на основании указаний, которые он нам делает, при помощи нашего искусства толкования своими словами вводим в его сознание бессознательный комплекс. Следуя сходству между тем, что он ищет, что само, несмотря на все сопротивления, стремится дойти до созна­ния, помогает ему найти бессознательное”45.

Как сообщает Фрейд, одним из затруднений было добиться ото­жествления мальчиком страха перед лошадью и страха перед отцом. Это наводит на мысль, что психоаналитическое лечение детей, как свидетельствует приводимый материал, протекает не совсем так, его интерпретирует Фрейд: в частности, оно связано не с просвещением

45 Там же, с. 106.

на основе понятий “Эдипов комплекс”, “страх кастрации” и т. п., а с новыми фантазиями, ибо маленький Ганс избавляется от страха пе­ред лошадью на основе нового мифа - о водопроводчике. Фрейд по­лагал, что бессознательный комплекс, возникший у мальчика в ре­зультате наблюдений за отношениями матери и отца, был транспо­нирован в комплекс лошади и сопутствующие ему фобии. Лошадь — символ свободы и движения в нормальной коммуникации — замеща­ется у маленького Ганса экскоммуникативным символом ужаса в си­лу запрета, накладываемого на его агрессивные и сексуальные склон­ности. Исходя из этого, Фрейд разработал метод, заменяющий авто­матическое экспрессивное вытеснение подавленных влечений пла­номерной и рациональной их переработкой при помощи высших ду­ховных инстанций. Психоанализ, полагал Фрейд, заменяет вытесне­ние осуждением. Хотя отец психоанализа подразумевал нравствен­ное осуждение и методичную работу по укрощению чувственности, однако это не мешало практическому использованию психоанализа в качестве изощренного орудия манипуляции сознанием. Не случай­но дети сопротивляются попыткам сексуального просвещения, пред­почитая “правде” свои инфантильные мифы.

Работы Фрейда, посвященные анализу искажений, нарушений, описок, оговорок, очиток и т. п., дают чрезвычайно интересный ма­териал экскоммуникативного функционирования языка. Рассматри­ваемые аномалии не объяснимы незнанием грамматики, семантики, символики родного языка и поэтому непреодолимы на основе обуче­ния языковой компетенции. Фрейд обнаруживает, что силой, вызы­вающей искажение звуков, являются аффекты влечения и стыда, воз­никающие вследствие сходства произносимых слов с неприличными словами, а также другие сложные бессознательные комплексы, при­водящие к разнообразным отклонениям от фактического значения слов и высказываний. Он описывает целую систему нарастающих дисфунк­ций, расстраивающих нормальную речь, общение, влияющих даже на физиологические процессы и деятельность. Их причиной также явля­ются бессознательные комплексы.

Пример психоанализа поучителен для философии языка в несколь­ких отношениях. Во-первых, он обнаруживает, что границы традици­онной герменевтики задаются нормальной, т. е. считающейся здоро­вой, человеческой речью. В том случае, если философ уверен, что оп­ределенная историческая традиция является адекватным исполнени­ем идеи человека, что она аутентична сути бытия, то его понимание, основанное на восприятии этой традиции, является правильным. Од­нако насколько можно быть в этом уверенным и как подтвердить свою уверенность? Пример психоанализа показывает, что человеческая речь

может оказаться патогенной. А коммуникация — нарушенной. При этом правила грамматики и логики остаются нормальными. Возмож­ны такие нарушения и в масштабах социальных групп или всего обще­ства. В частности, по мнению Э. Фромма, нормы, на которых основа­но современное общество, на самом деле являются отклонениями от требований природы и духа. Искаженные нормы позволяют осущест­вляться коммуникации и пониманию внутри больного общества, од­нако делают членов его замкнутыми, изолированными в рамках сво­его искаженного дискурса.

Во-вторых, пример психоанализа разрушителен по отношению к широко распространенным мифологическим и символическим кон­цепциям языка, развиваемым в противовес традиционной семантике и теории референции, опирающимся на классическое понимание ис­тины. Действительно, привлекательные на фоне сухости научного языка такие свойства мифологического и символического сознания, как един­ство реальности и воображения, слитность субъективного и объектив­ного, оказываются свойственными языку невротического больного. Поэтому психоанализ по-новому демонстрирует важное значение реф­лексии, контролирующей различие реального и идеального, субъек­тивного и объективного. Научное познание—не только разновидность суеверия, основанного на причинности, законосообразности, объек­тивности и поэтому мало отличающегося от веры в магию, божествен­ное провидение или полтергейстов. Отличие науки от вненаучных форм сознания заключается в постоянном контроле за языком, в соотнесе­нии его с реальностью, в преодолении иллюзий и заблуждений путем экспериментальной проверки идогического анализа теорий. Это прин­ципиально отличает науку от магии, мифологии, идеологии. Вненаучные формы сознания удовлетворяются реальностью чувств, настрое­ний, символических форм, идеологических концептов. Вопрос же о соотношении мифологем и идеологем с “вещами в себе” в рамках та­кого сознания не ставится. Важно, что эти формы являются действую­щими на уровне индивидуального и обыденного сознания, замещают и вытесняют реальные связи и вместе с тем выступают иллюзорными

формами интеграции людей.

Все это свидетельствует о том, что герменевтика должна быть не только искусством понимания, но и средством его рефлексии. И в дан­ном аспекте пример психоанализа позволяет сделать некоторые выво­ды, извлечь эффективные приемы, которые могут быть применены для анализа понимания как прошлых культур, так и достаточно разнооб­разных языков современности. И наоборот, герменевтика оказывается чрезвычайно полезной для понимания сути психоанализа. Как извест­но, он трактовался самим Фрейдом на научно-объективистский манер.

Между тем в варианте гуманитарной дисциплины психоанализ оказы­вается не только более действенным, но и методологически эффектив­ным. Герменевтическое понимание психоанализа помогает уяснить его значение для гуманитарных наук. Раскрывая связь врача и пациента с историческими и социальными нормами общения и взаимодействия, герменевтика способствует правильному пониманию причин психиче­ских отклонений, указывает границы психоаналитического просвеще­ния, основанного на исторически относительных и поэтому подлежа­щих анализу и пересмотру нормах интерсубъективного поведения.

Герменевтика указывает на фундаментальную роль предструкгуры понимания, функционирующую в неконтролируемой экспериментом и теоретическим анализом обыденной речи; благодя этому психоаналитик может обнаружить относительность ранее объективистски трактуемых инстанций — “Оно”, “Я” и “Сверх-Я”. Не одна из них не является абсо­лютной, и поэтому в случае психического конфликта возникает вопрос о том, какие из них подлежат изменению. Таким образом, герменевтика вплотную подводит психоаналитика к проблеме коммуникации языков психологии, социологии, культурологии, философии, а также обыден­ного общения. По сути дела, врач-психотерапевт должен не просто вер­нуть больного в русло нормальной коммуникации, но и учитывать воз­можность ложного консенсуса, основанного на предрассудках и идеоло­гизированных нормах общения. Критерии и яормы, с точки зрения ко­торых решается вопрос о болезни, сами подлежат тщательной рефлек­сии. Возникают серьезные опасения, что схемы и классификации разно­го рода перверсий и аномалий являются искусственными. Они оказыва­ются опасными, так как врач не способен лечить пациента до тех пор, пока не доведет его до состояния, требуемого теоретическими моделями. Психоанализ будет гуманистически эффективным при условии исполь­зования двойной герменевтики: первая устанавливает причины индиви­дуальных отклонений, тогда как вторая — рефлексирует относительно самих норм, принятых в сообществе медиков.

Важной заслугой психоанализа является открытие бессознатель­ного и его воздействия на язык. Разнообразные нарушения — от мелких оговорок до радикально деформированной речи — вызваны не незна­нием интерсубъективных правил коммуникации, а искажающим воз­действием палеосимволической структуры языка. Ее архетипы оказы­ваются древней формой символизации, действующей в период кризиса с целью самосохранения человека. В нормальных ситуациях она прояв­ляется в сновидениях, иллюзиях, фантазиях и косвенно в художествен­ном и научном творчестве. Вместе с тем, как показал Юнг, они не яв­ляются грамматически и логически категоризированными и не регули­руются синтаксическими правилами, законами непротиворечия, в них