Смекни!
smekni.com

Б. В. Марков философская антропология (стр. 53 из 98)

Если романтические авторы исходят из допущения априорности взаимной любви, которая вспыхивает внезапно, захватывает с первого взгляда и длится до самой смерти, то Овидий настаивает на приорите­те любовной игры, в процессе которой возникает, интенсифицирует­ся и культивируется эротическое чувство. Нередко секрет Овидиева метода сводят к формуле: “Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей”. Действительно, Овидий призывает к сдержанности и терпению, но не с целью стать холодным дерзким обольстителем, вроде Дон Жуана; речь идет о влюбленном, жаждущем не покорить женщину, сделать ее средством удовлетворения собственной страсти, а вызвать у нее ответное чувство, и тем самым прийти к взаимному признанию и наслаждению. Открытость и взаимное равенство высту­пают необходимыми условиями любви.

Следующая задача любовного искусства — сохранить любовь. До­быча бьется в сети, охотничий труд закончен. Теперь, полагает Овидий, важно не потерять завоеванное, ибо страсть может захлестнуть и тем самым погубить любовь. Такая установка также обусловливает отличие искусства любви от дискурса романтиков, который ничего не сообщает о том, как сохранить любовь в условиях обыденной жизни. Классиче­ские романы вообще заканчиваются процедурой венчания. В них опи­сываются препятствия любви, и этим осуществляется задача зарожде­ния любовного чувства, однако не принимается необходимых мер пре­досторожности, связанных с управлением и культивированием его в сфере повседневных отношений. По мнению Овидия, в этой фазе отно­шений между влюбленными важно терпением и рассудительностью обуз­дать капризы страсти. Красноречие, эрудиция, а также соучастие и со­переживание, взаимное внимание, шутки и ласки приводят к тому, что жизнь остается приятной и легкой, свободной от подозрений и без­образных сцен ревности. Любовь в чем-то подобна воинской службе и опирается на привычку. Но она требует также разнообразия и малень­ких праздников, ибо угасает в результате лени и пренебрежения. Как спасительное средство Овидий рекомендует вести тонкую игру, осно­ванную на ревности. Однако он расценивает измену как некорректное нарушение правил и рекомендует, если она внезапно случилась, скры­вать ее, чтобы не ранить друг друга слишком больно.

Прочтение Овидия может вызвать некоторое разочарование у тон­ких романтических личностей, не признающих условностей, предпо­читающих строить отношения на искренности. Однако если учесть, что романтическая любовь, основанная на взаимном признании и не­опосредованном духовном общении является одним из самых нена­дежных предприятий на свете, то стратегия Овидия, эксплуатирую­щая телесно-чувственные практики взаимного наслаждения и прият­ной жизни, оказывается заслуживающей внимания. Любовь в пони­мании римского поэта — некое цивилизующее начало, заставляющее делать жизнь менее тяжелой и однообразной, более интересной и со­держательной. Она доступна всем и не имеет препятствий, внешность, возраст, социальное положение не являются помехой на ее пути.

Чрезмерная страсть, по Овидию, — это своего рода болезнь, от которой он считает своим долгом предложить эффективные средства. “Лекарство от любви” — поэма, где даются советы, как избежать люб­ви к нестоящему человеку, который бессовестно эксплуатирует влюб­ленного, пользуется им для удовлетворения своих низких интересов как игрушкой. Чтобы избавиться от фантома любви, Овидий советует завести несколько возлюбленных, чтобы река страсти растекалась по мелким руслам; сначала притвориться холодным, а затем эта игра на самом деле остудит чувство. Избавиться от любви, как и культивиро­вать ее, следует медленно и осторожно. Ни в коем случае нельзя оста­ваться в одиночестве, ибо оно является питательной средой интенси­фикации страдания и ведет к тому, что неудовлетворенность парадок­сальным образом превращается в источник извращенного наслажде­ния. Неразумный эрос также нуждается в руководстве, но оно тоже не имеет ничего общего с манипуляцией в духе садомазохистского ком­плекса, а направлено против мучений любви. Если она приносит стра­дания, ее следует вытеснять трудом, развлечениями, путешествиями и т. п., а также использовать некоторые психотерапевтические приемы для расколдовывания очарования: представлять возлюбленную в не­ряшливом, некрасивом виде, перечислять ее недостатки и совершен­ные ею оплошности.

Руководства Овидия могут показаться наивными и даже не относя­щимися к сущности любви, в которой не должно быть ничего искусст­венного. Однако если сравнить их со стратегиями, предложенными в поздних дискурсах, то можно убедиться, что, в отличие от современных практик, они обладают целым спектром достоинств. Чувства нынешних — даже образованных и культурных, рафинированных — героев прониза­ны структурами обладания, исследования, признания, которые превращают любовь в источник сильнейших душевных драм. Современный влюб­ленный озабочен изоляцией предмета своей любви от всех возможных посягательств. Интенция на обладание и охрану собственности искажает его оптику, делает взгляд пристальным и подозрительным: если герой видит, что его подружка заказывает обед официанту с той же улыбкой, какой одаривает его, он испытывает сильнейшие муки ревности. Рев­ность здесь — уже не средство возбуждения любви, а страсть к исследо­ванию, которая вытесняет любовь, начинает жить ее энергией.

Патологически-извращенный характер приобретают разговоры влюб­ленных. Сначала речь используется как способ сказать о невыразимом любовном чувстве. Но она не для этого создана. Существует свой язык любви, которым сегодня владеют немногие. Речь, интенсифицирован­ная подозрением, становится меткой, знаком не любви, а измены. Дис­курс тщательно анализируется: возлюбленная может лгать и отрицать, однако подозревающий влюбленный разрабатывает изощренную систе­му анализа обмолвок, оговорок, очных ставок, взаимных противоречий и т. п., на основе которой он выносит окончательный приговор.

Слияние эротической и познавательной установок формирует осо­бую ментальность — некоего монстра, искусственное происхождение которого, впрочем, осознается лишь при сопоставлении его с другими культурно-историческими формами любви. Стремясь избежать люб­ви-обладания, любви-исследования, современные герои интересуют­ся возможностями ранее осуждаемых эротических практик. В “Содо­ме и Гоморре” М. Пруста, в “Человеке без свойств” Р. Музиля, в “Вы­игрышах” X. Кортасара и других признанных: сочинениях XX в., затра­гивающих проблемы любви, “нормальным” отношениям между муж­чинами и женщинами противопоставляются перверсивные, которые расцениваются как свободные от принуждения и насилия. Надежда найти девственные острова, где может иметь место “подлинная” лю­бовь, свободная от искажающего взгляда Другого, от конфликтов субъ-ектно-объекгных отношений, является иллюзорной. Перверсивные практики заражены своеобразными комплексами Отца и Матери, Эроса и Танатоса, и это делает их эротику весьма сложной извращенной кон­струкцией, логика которой оказывается весьма гибельной для подчи­ненных ей людей. Имея в виду такие последствия, следует признать, что моральные нормы при всей их жестокости все-таки обеспечивают, хотя трагическое и конфликтное, выживание.

Сравнительный анализ представленных стратегий искусства любви и жизни помимо оценочных суждений поднимает вопрос о том, каким образом в истории цивилизации происходило изменение такого, каза­лось бы, частного (по крайней мере, касающегося лишь двоих, стре­мящихся соединиться личностей) чувства, как любовь. Для этого не­обходимо рассмотреть эволюцию дискурсов и проанализировать ос­новные фигуры репрезентации любовных отношений. Общество ин­тересуется любовью граждан не только в связи с демографической про­блематикой. Совершенно ясно, что господствующие моральные нор­мы регулируют вовсе не размножение, а формируются как защитные механизмы, охраняющие от эксцессов и страстей с их гибельными последствиями. Дискурс о любви должен выполнять, таким образом, двоякую функцию: с одной стороны, интенсифицировать и культиви­ровать чувство любви, так как его энергия является базой реализации прочих абстрактных социальных ценностей, с другой — сформировать процедуры вытеснения и замещения, переводящие витальную энер­гию в социально-культурную плоскость, выполняющие роль шлюзо­вых отверстий, канализирующих бессознательное, защищающие от бесконтрольного иррационального проявления сексуальности.

Радикальное изменение в фигурах любовного дискурса осуществ­ляется в христианской литературе. Как уже отмечалось, институт испо­веди и покаяния создавался с целью управления чувствами и пережива­ниями на основе репрессивного отношения к телесности. Одновремен­но ставилась задача перерождения плоти, т. е. замещения витальных переживаний духовными. Эта задача решалась на основе создания спе­циального языка, пригодного для описания внутренних настроений, влечений и т. п. Их кодификация и классификация оказалась достоя­нием широких масс людей. Христианские святые открыто сообщали о своих вожделениях, подробно описывали их виды и формы, а также обстоятельства, при которых они возникали. С одной стороны, это про­дуцировало особую эротику, а с другой — создавало разрешенные спо­собы ее проявления. Фигуры искушения, греха и покаяния становятся ведущими в литературе, они определяют менталитет людей, проникают в интимные отношения, логика которых оказывается подчиненной вы­работанной в христианстве риторике любовного дискурса.