Смекни!
smekni.com

Б. В. Марков философская антропология (стр. 55 из 98)

по сравнению с христианским отношением к плоти, проза Бокаччо имеет огромное эмансипирующее значение: она легитимирует эроти­ческое наслаждение, раздвигает застывшие рамки морали: считаются дозволенными различные уловки и обман мужей-ревнивцев, безобраз­ных и жадных жен, вообще обход различных препятствий, а самое главное — провозглашается право любить. Вместе с тем, интенции эро­тического воображения пропускаются сквозь тесное сито разного ро­да житейских трудностей и тем самым отпадает охота к их действи­тельной реализации. Таким образом, возникают новые защитные ме­ханизмы, благодаря которым правила буржуазной морали, сформиро­вавшиеся как отражение институтов буржуазной семьи и собственно­сти, реализуются весьма эффективно.

В буржуазном романе секс уже не является самоцелью. Особен­ность его описания — связь с другими дискурсами. Фигуры любовной речи до боли напоминают фигуры экономического театра собствен­ников. Известное сочинение “Пятнадцать радостей брака” представ­ляет типичный образец эксплуатации секса экономическими интере­сами: жена, размышляя о том, как получить от мужа деньги на новое платье, приходит к конструированию сложной тактики, основанной на обещании и отказе в эротических удовольствиях. Как в этом, так и в последующих подобных сочинениях приводится угрюмо-житейский подход к сексу; трудности, неудачи и опасности сексуальной жизни, воспитание детей, хозяйственные заботы, болезни и усталость — все это начисто разрушает восторженно-эротический тон прежней лири­ческой литературы, романтизирующей любовь, абстрагирующейся от прозы жизни. Такой тон не случаен. Благодаря ему формируется по-буржуазному умеренное переживание сексуального инстинкта, кото­рый уже не сублимируется в культурных формах, а просто вытесняется трудом и заботами повседневной жизни.

Таким образом, сексуальная сфера вовсе не замалчивалась и тем более не подвергалась только запретам. История дискурсов показыва­ет эволюцию механизмов ее сублимации и вытеснения социальными ценностями. В европейской культуре уже давно как запрещение, так и эмансипация сексуальности выступают сторонами общей тенден­ции на управление и контроль спонтанной чувственности.

§7

SCIENTIA SEXUALIS

Истоки открытости современного общества по отношению к сексу обычно связывают со скандальной литературой: Казанова, Жиль Блаз, маркиз де Сад, Барков, Золя, Мопассан, Миллер и др., вплоть до совре­менной эротической продукции. Однако если говорить о непрерывности дискурса, то можно отметить явную вторичность, например, де Сада, который использует описания плотских грехов из христианских произ­ведений. Конечно, скандальная литература меняет оценку пола с минуса на плюс, но вряд ли в этом можно видеть ее эмансипирующее значение. Роль и функции такого рода литературы остаются прежними: порногра­фия, описание извращений, вообще расширение сферы эротического видеодискурса не выходят за рамки метода производства фантазий, же­ланий, влечений, который существует и совершенствуется на протяже­нии всей истории. Все это необходимо для культивации эротического чувства, энергия которого эксплуатируется культурой, а также для про­изводства образа врага — “мерзкой плоти”, в борьбе с которой укрепля­ется нравственное чувство и обнаруживается значимость моральных норм.

Поэтому для обнаружения качественных изменений в развитии дис­курса о сексуальности следует рассмотреть не столько скандальную, сколько медицинскую, юридическую, педагогическую и т. п. научную литературу, исследующую проблему пола. На ее массив указал М. Фу­ко, обративший внимание на все большие масштабы распространения зародившегося в начале XIX в. рационального объективизированного дискурса о сексе116. Тому были как внешние, так и внутренние причи­ны. Осознание народонаселения как основного общественного богат­ства заставляло более тщательно изучать данные о смерти и рождении, о работе и отдыхе, о здоровом образе жизни и т. п. Кроме того, изме­нения в структуре общественного организма и соответствующий циви-лизационный процесс рационализации и контроля за чувственностью

116 Foucalt М. М. Der Wille zum Wissen. Sahrkamp, 1988. S. 15.

привели к поиску более эффективных, чем прежние (негативные), спо­собов управления, основанных на рекомендациях рациональной жиз­недеятельности. Впервые секс становится объектом не вожделений или запретов, а беспристрастного анализа, осуществленного в присущем эпохе духе меркантилизма. Зачатки такого дискурса встречаются у Ови­дия и Лукреция, они развиваются в медицине, но только в XIX в. эле­менты научного анализа сливаются с моральными и идеологическими нормами, в результате чего возникает качественно новое образование, для которого характерен синтез фигур наслаждения, познания и власти.

Превращение секса в открытую общественную проблему сопрово­ждается образованием специальной полиции нравов, которая уже не просто подавляет, а регулирует сексуальные отношения, выходящие за рамки супружества. Прежде всего возникает потребность в знании, как обстоит дело с сексом, достаточно ли рационально оно организовано, насколько эффективно используются разрешенные каналы удовлетво­рения эротического влечения. Сексуальное просвещение затрагивает не только взрослых, но и детей: читаются публичные лекции, издается специальная литература, педагогика включает разного рода методики и рекомендации по формированию правильных представлений об отно­шениях полов. Началась настоящая охота за детской сексуальностью, которая должна быть искоренена и заменена правильным, научным, общественно значимым и необходимым проявлением секса. Это про­является не только в своеобразной “ортопедии” инфантильных влече­ний и удовлетворений, но и в организации времени и пространства, порядка и формы общения детей и подростков противоположного по­ла. Это реализуется в разделении мужских и женских гимназий, разде­лении спальных комнат и т. п.; продумывается все, даже вплоть до та­ких мелочей, как окраска стен, картины, цветы и занавеси на окнах.

Происходит кардинальное изменение дискурса. Если раньше в хри­стианских обличениях, особенно обращенных к народу, использова­лась довольно откровенная речь, то теперь формируется специальный искусственный язык, понятный посвященным. Историков культуры не­редко смущает довольно откровенная эротика религиозных исповедей и грубый, жесткий, почти лишенный иносказаний язык проповедей. Вряд ли это слушалось, или вряд ли рассматривались изображения обнаженных тел, поджариваемых на адском огне как эротическая продукция. Фи­гуры такого дискурса, скорее, выполняли затормаживающую функцию. Ясно, что новый научный язык не мог пользоваться выработанной лек­сикой — хотя бы по той причине, что буржуазное общество характеризу­ется особой чувствительностью ко всему “природному”. Все, связанное с сексом, загоняется в подполье. Это проявляется не только в том, что о нем говорят, но и в том, что им не занимаются открыто. Однако секс не замалчивался. В обыденном общении был выработан язык иносказания и намеков, а в науке и педагогике — специальная рафинированная коди­фицирующая речь, приспособленная для управления сексуальностью.

Важнейшим этапом развития дискурса о сексе стали психиатрия и психоанализ, поднявшие проблему перверсий. Если раньше разного рода дурачки, юродивые, проявлявшие среди прочих и сексуальные отклоне­ния, существовали в рамках и на виду общества, то теперь они изолируют­ся сначала в тюрьмах, где повергаются телесным наказаниям, а затем в лечебницах, где подлежат освидетельствованию, диагностике и лечению. Первоначально моральный кодекс не различал нарушений супружества и стандартов сексуального удовлетворения; одинаково наказывались женитьба без согласия родителей и, например, гомосексуализм. Определение есте­ственности или неестественности было постепенно узурпировано правом — основным институтом власти, а нарушение жестоко наказывалось. Од­нако позднее, когда произошло некоторое ослабление наказания за нару­шение супружеской верности, стали проводить различие между обманом супруга и осквернением трупов, между браком родственников и садизмом. Нормы брака и сексуальности разделились, а прежний комплекс, объеди­нявший природное и моральное в понятии естественного, распался. Те­перь любители перверсий, совратители и совращенные стали попадать из тюрем в больницы. Хотя отклонение сексуальности в супружеской жизни оставалось частным делом и не контролировалось обществом, зато уси­лился надзор за детской сексуальностью. Таким образом, возникает более дифференцированная система защиты от секса: общественное мнение осу­ждает нарушение супружеской верности и получение удовольствия в об­ход нормы; закон охраняет от насилия; медицина контролирует перифе­рийную сексуальность. Можно ли все это расценивать как либерализацию прежнего репрессивного отношения к сексу? По мнению Фуко, передача проблемы нормы и патологии от церкви к праву, а затем к медицине озна­чала становление новой, несравненно более эффективной, чем прежде, системы управления сексуальностью.

Развитие науки о сексе, обусловленное экспансией познавательной установки во все сферы жизни, мотивировано по-иному, чем прежнее “искусство любви”. Научное описание, классификация, дифференциа­ция, маркировка и селекция явлений создают возможность опасных ма­нипуляций с человеческой личностью. Медицина, построенная по об­разцу рациональной науки, создает свои теоретические модели и относи­тельно них формулирует объяснения, предсказания, закономерности и причинно-следственные зависимости. Для того, чтобы это знание полу­чило практическое значение, идеальные модели должны быть реализо­ваны. Отсюда возникает подозрение: не должна ли медицина сначала заразить “нормальной” болезнью, чтобы потом взяться за лечение?