Смекни!
smekni.com

Б. В. Марков философская антропология (стр. 73 из 98)

Одной из серьезных причин неудачи программ реформирования и модернизации следует признать стратегический просчет интеллектуалов, редуцировавших задачи к критике прежней идеологии и к просвещению населения абстрактными моделями из учебников по западной экономи­ке. Между тем для того, чтобы создать новое и даже сломать старое обще­ство, необходимо знать их устройство. Сведение прошлого режима к тоталитарной идеологии, расцениваемой как ложное сознание, спе­циально вырабатываемое для прикрытия подлинных интересов власть имущих, является сильным упрощением. На самом деле прошлое и настоящее не сводятся к идеологии, а являются формами жизни, ко­торые протекают в руслах душевных страстей, телесных желаний, воз­зрений и оценок, имеющих свои барьеры и пороги, различающие пло­хое от хорошего, красивое от некрасивого, свое от чужого, здоровое от больного и т. п. Власть как управление этим жизненным порядком не сводится к обману или запрету. Она не столько обманывает, сколько делает людей такими, какими нужно. Гносеологическая рефлексия и критика идеологии не учитывают, что между властью и интересом долж­на существовать потребность, которая должна специально произво­диться. Если бы она была естественной, то ничто бы не нарушало существование репрессивных режимов. Междутем именно на приме­ре так называемой перестройки можно видеть, что ее опорой был все­общий протест против репрессивности, пронизывающей отношения людей. Это стихийное движение к освобождению, сделавшееся не­управляемым при отсутствии внутренних ограничений, испугало власть, которая вновь сделала ставку на силу. Но внутреннее преодоление преж­них запретов и барьеров в сознании людей лишило ее опоры и без создания соответствующих дисциплинарных пространств на уровне повседневности она уже не сможет навести порядок даже с помощью репрессивных органов.

Пока отсутствует специально выдрессированное тело, испытываю­щее нужные для существования общества желания, даже самые возвы­шенные или, наоборот, низменные идеологии останутся пустыми раз­говорами. В нашем обществе все просвещены относительно морали, справедливости, а также здорового образа жизни, экологии, однако не­обязательность и лукавство, равнодушие к природе и к жизни стали устойчивыми чертами российского менталитета. Все это напоминает картину, когда лектор, только что прочитавШий лекцию о вреде табака, закуривает сигарету. Машины желания сильнее и разнообразнее, чем критический анализ или просвещение. В эпохи большого террора у нас и в Европе люди стремились к власти, хотя при этом понимали, что она действует во вред, а не на пользу. Поэтому только локальный и регио­нальный протест против производства желаний, практическая деконструкция репрессивных дисциплинарных пространств общества может с гать более эффективной, чем революционно-политическая, стратеги­ей освобождения. Рассматривая процесс общественной эмансипации не с точки зрения истории рациональности, критики идеологии и рево­люционно-политического движения, а с точки зрения цивилизационного процесса, затрагивающего изменение организации повседневного порядка, можно описать некоторые дисциплинарные пространства, в которых происходило производство основополагающих компонентов “человеческого”. Это не означает, что роль рациональных и дискурсив­ных практик отрицается. Напротив, при таком подходе их реальные функции проявляются более конкретно и основательно.

. Известно, что история России интерпретируется в борьбе сторонни­ков “западничества” и “славянофильства”. Причем, среди первых наи­больший интерес, на мой взгляд, вызывают те, кто не только ориентиру­ется на Запад, но и выявляет в русской истории общецивилизационные процессы. Среди сторонников альтернативной позиции наиболее глубо­кими являются те, кто не ограничиваются историей русской национальной идеологии, а стремятся понять ее самобытную почву. Таким образом можно восстановить интересный материал об истории взаимодействия не только идей, но и структур повседневности. При этом важнейшее зна­чение приобретают такие процессы, как становление в России придвор­ного общества, которое строилось по образцу европейских и усваивало манеры и образ жизни благородного сословия. Но, к сожалению, в Рос­сии благородное сословие было изолированным от народа и почти не оказывало на него культурного воздействия. Его судьба вообще оказалась трагичной, и поэтому у нас так остро сегодня стоит проблема элиты. Если и Европе этос благородных сословий сохранялся и культивировался (на­пример, буржуазия заводила салоны, игравшие роль дисциплинарных пространств для воспитания молодых людей), то в России этот процесс был прерван сначала разорением крупного дворянства, а затем в ходе революции уничтожением его как класса. Сегодняшние попытки возро­ждения института дворянства выглядят наивными. В музейные экспонаты нельзя вдохнуть жизнь. Поэтому формирование современной элиты протекает в ходе синтеза прежней“номенклатуры” и криминальных структур. Интеллектуалы и культурные деятели в большинстве своем играют роль красивой ширмы и не оказывают на образ жизни, а главное, на деловую этику дельцов, никакого влияния.

Не менее трагична и история интеллигенции, которая в России всегда была сильно политизированной, ее менталитет формировался как своеобразный синтез христианства и утопического социализма, что сильно мешало созидательной работе. Интеллигенция, как прави­ло, находилась в оппозиции власти и государству, но и по отношению к к народу она на деле выполняла не столько освободительную, сколько репрессивную функцию, ибо делала его заложником революционных преобразований. И до сих пор интеллигенция выбирает, как правило, левую сторону дискурса, мыслит себя как привилегированную часть общества, призванную думать и решать за других.

Конечно, наиболее фундаментальной частью общецивилизационного процесса являются изменения уклада народной жизни. Народ вос­принимается интеллигентами как “первичный автор” истории, поли­тики или дискурса, выступающим объектом просвещения. Заботясь о разуме или духе народа, интеллигенция воспринимает его жизнь как исполнение идеи и не обращает внимания на изменения повседневно­го уклада. Между тем, эти изменения имеют свою собственную логику. Поэтому идеология “русской идеи”, консервирующая самобытность Рос­сии, сегодня оказывается во многом беспочвенной. Дело в том, что за прошедшее столетие тело и душа русского человека претерпели глубо­кие изменения. Прошлый режим нанес на них свои следы, которые не исчерпываются идеологическими воздействиями.

Те, кто имел дело с искусством эпохи большого террора, не мог не обратить внимания на ликующие лица, изображаемых им людей. Зная о репрессиях, это можно объяснить как идеологический камуфляж, как обман. Однако искусство, как правило, не лжет, а изображает искажен­ную, деформированную реальность. Люди того времени были не просто обмануты, а сделаны такими, какими нужно, на уровне оптических, ви­зуальных установок, телесных желаний и потребностей. Реальная власть — это те пороги и различия, которые сделались основой внутренних огра­ничений. Этим объясняется тот странный факт, что большинство ре­прессированных людей считали себя жертвами ошибок, ибо верили в коммунистическую идею и считали сложившийся порядок справедли­вым и правильным. Этим же можно объяснить и то обстоятельство, что критика прошлого в ходе реформ стала восприниматься пожилым насе­лением как очернение их жизни.

Как и в каких дисциплинарных пространствах происходит произ­водство человека, а точнее многообразных его структур? Разумеется, власть была озабочена их созданием и можно указать на реорганизацию дошко­льных и школьных учреждений, на открытие идеологических центров, на средства массовой коммуникации и т. п. Не менее, а может быть более важное значение имели изменения предприятий, фабрик, заводов, науч­ных учреждений. Если на Западе — это места работы, учебы, исследова­ний, то у нас они функционировали и как места производства нового человека. Неэффективные в экономическом отношении, они приучали не к эквивалентному обмену, а к жертвоприношению, к тому, что сего­дня называют “даром”. Дар и жертвоприношение сегодня может быть

остались только в любви. Но они именно воспитывались у нас в прошлом как общие жизненные установки. На бывших советских предприятиях. люди не столько работали, сколько приносили себя в жертву обществу и получали не столько эквивалентную заработную плату, сколько ответный дар в форме “прожиточного минимума”. То, что они выполняли организующую жизнь функции, свидетельствует и тот факт, что там рас­пределялись путевки в санаторий, жилье и разного рода премии. Но главное — это, конечно, собрания, на которых обсуждались не только произ­водственные, но в основном идеологические, политические и даже се­мейные проблемы. Сегодня они вызывают сильную ностальгию и, кто знает, может быть воспроизведутся в какой-нибудь форме в будущем. Таким образом, ликующие лица и горящие глаза рабочих эпохи первых пятилеток — это не ложь, а реальный продукт синтеза христианского подвижничества, воспитанного в еще более отдаленном прошлом, и так называемого “коммунистического отношения к труду”, когда люди не просто работали, а строили светлое будущее. В этой связи можно сказать, что “перестройка” началась не в 1985 году, а гораздо раньше, когда нача­лось постепенное разложение этого сознания.

Изменение сознания нельзя рассматривать только как продукт идео­логической деятельности диссидентов и тем более западных спецслужб. На изменение менталитета людей существенное влияние оказала эво­люция повседневных форм жизни. Наиболее важными ее результатами является переселение жителей из коммунальных квартир в отдельные. Коммунальная квартира — редкая для Запада форма общежития, при­жилась в России не только по причине жилищного кризиса, но и пото­му, что она достаточно органично вытекала из общинного образа жиз­ни, из общежитии и казарм, широко распространенных в период вели­ких строек коммунизма. Именно эти дисциплинарные пространства производили специфические коллективные тела, приученные к откры­тости, подчиненные круговой поруке, когда каждый отвечает за всех и все за каждого, когда иметь отдельное, скрывать интимное восприни­мается как тяжкий грех. С распространением отдельных жилищ чело­век получает отдельное спальное место и даже отдельную комнату. Ре­бенок переходит из сферы публичного контроля и надзора под опеку родителей и педагогов и обретает нечто вроде описанных Фрейдом ком­плексов. Благодаря этому фундаментально изменяется форма власти родителей над детьми, сочетающая практики греха и покаяния с позна­нием и манипуляцией образом жизни.