Как ни странно, мне представлялось более естественным не играть "под документ", а, наоборот, использовать постановочное начало как можно более откровенно. Да, игра! А рядом — смотрите, настоящая жизнь, без подделки. И наша игра нужна для того, чтобы глубже проникнуть в эту жизнь.
В самом конце фильма один из скоморохов наклоняется к камере и прямо говорит:
"Небылица в лицах, небывальщина!
Небывальщина! Неслыхалыщина!.."
После чего вся невесть откуда взявшаяся скоморошья ватага уходит через мост и исчезает. Я хотел еще, чтобы за ней в утренней дымке ползли поливальные машины, которые смывают последние следы праздника. К сожалению, кадр этот так и не вошел в картину.
По существу, весь праздник в "Ярмарке" был развернутой "кинопровокацией". Оказавшись в необычной атмосфере народного действа, город, как мне кажется, проявился. А это уже путь к образу на экране.
Получилось местами смешное, местами грустное зрелище. Мы так и хотели.
Одна из ведущих тенденций документалистики сегодня — от простого жизнеподобия к условной конструкции. Значит, от показа факта к его раскрытию. Это возможно лишь при интенсивном моделировании реальности. Жизнь дает нам только фактуру, материал. Форму жизни на экране находит автор. Он, можно сказать, исследует жизнь формой.
С появлением синхронной камеры в документальных фильмах стала редкостью жесткая структура. Мы были увлечены передачей на экране потока жизни. Но потом пришли к тому, что образ в искусстве (в документальном тоже) не может существовать без структуры, без найденного, придуманного, конструктивного принципа, определяющего пульс всей вещи.
В документальном кино, если брать полярные точки, действуют два метода изображения жизни.
Объективный (это относительно) — кинохроника. Оператор переводит реальное событие в серию документов. Автор работает с материалом только на монтажном столе.
Субъективный метод основан на контакте автора с объектом в момент съемки. Благодаря этому происходит слияние факта и авторского видения.
С точки зрения фактографии хроника точнее, чем художественный документ. При отражении события как такового субъективный метод грозит деформацией факта на экране. Но при работе над портретом человека это, пожалуй, единственная возможность уйти с поверхности в глубину личности.
Выбор метода зависит от решаемой задачи и свойств объекта. Как работать — вопрос не отвлеченный, а практический. Это вопрос стиля и формы.
На заре советской кибернетики мне поручили поехать в вычислительный центр и сделать очерк. Я почитал философские книги, внутренне подготовился к тому, что покажу, как машина умеет думать. На вычислительном центре я снял шкаф и больше ничего там не увидел. Шкаф… потому, что прямо зеркально отразить вычислительный центр нельзя. Я поехал с немой камерой без звука, а пластически объяснить, что есть кибернетика, оказалось невозможным. Потому, что у прямого телевидения, у прямой трансляции, у "отражателя" есть свои пределы. Хочешь преодолеть пределы, уходи в другие категории, ищи условные формы, которые могут передать то, что не видно снаружи.
Как-то я внимательно просмотрел кинохронику о Льве Толстом. Как же ничтожны были эти кадры в сравнении с тем, что вытекает даже из самого малого знания о Толстом!.. На экране суетился старик с большой бородой. И все.
Дело было не в устаревшем методе съемки и проекции. Дело было в том, что человека снимали чисто хроникально — без попытки проникнуть в его внутренний мир. И несмотря на бесценность этих кинокадров, большей лжи о Толстом я представить себе не могу. Вот правда документа!
Нет, без искусства понять и показать человека в документалистике нельзя.
Есть маленький сюжет, снятый более 50 лет тому назад. На экране семья, собирающая посылку на фронт. Маленький мальчик (это я) принимает участие в сборах. Типичный для той поры киносюжет. Итак, в чем состоит документ или, точнее, где правда жизни, а где так называемое киноискусство? Действительно был факт: наша семья приготовила вещи для фронта, как делали все другие семьи. Этот факт не выдуманный. Он стал известен тогдашнему кинематографисту, который попросил нас не отправлять посылку и позволить ему снять киносюжет на эту тему. Он приехал в квартиру, расставил свою "могучую" технику. И тут перед ним встал вопрос — что снимать?
Можно проследить ход размышлений тогдашнего кинематографиста: комната маленькая, синхронной камеры нет, то есть звук или разговор записать нельзя. Как организовать жизнь семьи, чтобы перенести ее на экран? Можно ли в таких условиях подсмотреть, как собирается посылка на фронт? Нет! Значит надо инсценировать, сыграть документ.
Кинематографист знает, что на съемку сюжета он может истратить только 100 метров пленки (а длина сюжета — 20 метров) — тогда так же, как и сегодня, задавался определенный хронометраж. Значит необходимо организовать кадр так, чтобы действие было максимально спрессовано.
Итак, что делает кинематографист тех лет. Он распределяет роли для всех членов семьи, то есть объясняет нам, что каждый должен делать в кадре. Он говорит: "Павел Борисович, я прошу Вас поставить валенки на шкаф и оттуда их доставать". В жизни они лежали где-то в сундуке. Но не на видном месте снять их не интересно.
Если бы самого факта посылки вещей на фронт не было, тогда налицо была бы чистой воды профанация, фальсификация. Тогда бы мы говорили, что все это неправда. А я, как очевидец, утверждаю, что все правда. Были валенки, было желание помочь фронту, все было. Так все-таки, что фальсифицировал кинематографист? Поведение. Он придумал искусственное поведение, чтобы передать правдиво содержание.
Кстати, на Западе в самых демократических странах кинематографисты-документалисты не обходятся временами без того, чтобы подыграть документу. Без примитивных задач и постановочных элементов редко удается снять какой-нибудь современный фильм. Правда, то кино и нынешнее кино имели разные этические границы. Если тогда кинематографисты ради идеи могли (и это даже приветствовалось) выдумать реальность, нарушить содержание или даже перевернуть его смысл, то сегодня это недопустимо. Можно, конечно, попросить героя выйти из дому, если нужен его поход по улице. Не ждать же целый день, пока человек действительно выйдет на улицу. Это допустимо в документальном кино и в документальном телевидении, поскольку мы имеем дело с традиционным или привычным действием. Оно происходит изо дня в день примерно одинаково, и нам не обязательно это действие подсматривать, можно его организовать, не нарушая правды жизни. Но заставить человека играть документально можно лишь до определенных пределов. Где эти пределы?
Существует еще и такое понятие, как жанр, и необходимо его учитывать. Герой должен действовать, не нарушая границ жанра. Причем, в одном случае жанр позволяет инсценировать только бытовое поведение, а в другом можно сыграть целую сцену из жизни. Правда, если в пределах жанра информационного сюжета герой начнет играть комедию или трагедию, то это недопустимо. А вот если делать портрет или очерк, то можно выйти далеко за пределы тех условий, которые необходимы и достаточны для информационного сюжета.
А теперь вернемся к сюжету военного времени. Режиссер не интересуется реальным поведением героев, их возможностями, а сам создает ситуацию: пусть ребенок чистит валенки, а бабушка шьет.
Его не интересовали характер, индивидуальность конкретного персонажа. Ему важно показать такое поведение героев, которое передает атмосферу дружной советской семьи. И с точки зрения поставленной задачи, с точки зрения тех правил поведения он был абсолютно прав.
Как поступают нынешние корреспонденты? Интересуются ли человеком, изучают сначала его биографию, характер, поведение и потом только начинают лепить образ на экране. Или их занимает только проблема?
Вот и коварный вопрос — что такое факт и что такое образ?
Поскольку я считаю, что документальное кино ничуть не ниже любого другого вида искусства, то, естественно, пытаюсь соотнести образы на документальном экране с образами в театре, в литературе, в живописи и считаю, что принципиальной разницы между этими понятиями не существует. Если художнику удается отразить не только облик предмета, но и понять его внутреннюю сущность, и эту внутреннюю сущность выразить, то он занимается строительством образа.
Вот и я всю свою творческую жизнь ломаю голову над тем, как, встретив человека, столкнувшись с явлением, "ударившись" о какой-нибудь факт, извлечь из него образ, вытащить его наружу, отразить его на экране. Расскажу об этом на примере. Речь пойдет о фильме "1946 год, или Мирное время" из серии "Летопись полувека".
В 1967 году страна торжественно отмечала свой день рождения. И каждая отрасль культуры, искусства, науки пыталась сделать подарок Родине к этому юбилею. Телевидение тогда впервые в своей истории решило снять пятидесятисерийный документальный фильм. Создание такого сериала в те годы считалось большим событием. И вот, когда была сформулирована задача, решили выполнить ее силами разных режиссеров.
Какие могли быть тогда правила игры: показать все ведущие политические события года, показать культурные события года, показать промышленность, показать сельское хозяйство. Все направления советской идеологии должны быть каким-то образом отражены в каждой картине. Материалом для всех фильмов послужила хроника, хранящаяся в архиве города Красногорска. Каждый режиссер получил хронику своего года.
Почему я выбрал 1946 год?
Это был "мой" год. По какому-то внутреннему настрою. Год, еще наполненный переживаниями только что окончившейся войны. Год, открывающий новое время. Самый противоречивый, выплеснувший нарушу всю разноголосицу бытия, где все рядом, все вместе — радость и горе, ложь и правда, война и мир...