Кто говорит, что мы православные, кто говорит — язычники. Одним кажется: "Живем не плачем — людей дурачим". Других хлебом не корми — дай пострадать.
Я думаю, что чаще мы — серединка на половинку. От того и таинственна русская душа для всякого логичного человека.
Предлагаемая серия телевизионных картин будет касаться разных сторон нашей жизни и даст возможность ощутить подлинное время и несоединимое умом пространство. Однако, делая вид, что мы только шутим, да поем, — откроем ворота русскому характеру. И вот Вам смысл будущих "Дураковин", которые начались с представления Грини Кусочкина — костромского художника и балагура. А теперь смогут и продолжиться.
Я брался за год сделать 12 дураковин и выстроить их как цикл передач, но заявка нигде не была принята.
В течение недели на озере Круглом под Москвой проходили просмотры и обсуждения телевизионных работ. Эту встречу организовал ИМПУТ. ИМПУТ — это аббревиатура, которая происходит из слов — Международное Общественное Телевидение.
Раз в год это международное общественное телевидение, т. е. представители всех телевизионных компаний разных стран, собираются где-то в одном месте и обмениваются опытом. Это не фестиваль, здесь не присваиваются награды, не даются премии. Но мероприятие пользуется популярностью. В прошлый раз в Сан-Себастьяне собралось больше 1000 человек.
Участниками прошедшего конкурса были, в основном, кинематографисты, а не телевизионщики. Потому что во всем мире считается — конвертируемой валютой телевидения является фильм, и собираются люди, которые производят фильмы. Не важно — снятые в кинообъединениях, на киностудиях или на телестудиях.
ИМПУТ ищет новые формы для телевидения. Так, во всяком случае, объявляют устроители конкурса в своей программе: новость либо в форме, либо в содержании.
Представителей международного общественного телевидения беспокоит вопрос, чему служит телевидение. Служит ли оно обществу или наносит обществу непоправимый вред. С точки зрения общественного телевидения коммерческое телевидение чаще наносит вред, чем приносит пользу. Коммерческое телевидение, как правило, отрицает документальный кинематограф. В то время как общественное телевидение всячески продвигает документальный кинематограф к зрителю. Это не выгодно с точки зрения коммерции (время окупили бы рекламщики), но зато документалисты занимаются гуманистической деятельностью, просвещают и воспитывают человека. В этом задача общественного телевидения.
Я имел возможность ознакомиться со всеми лучшими картинами, которые произведены на территории бывшего Советского Союза. Я увидел украинские, армянские, эстонские и наши — русские картины.
Несколько картин на этом семинаре, с моей точки зрения, были шедеврами документального кино. Одна из них — "Мулен Руж" — "Красная мельница", режиссера Руденко.
По сюжету — это портрет, судьба одного француза, который жил в Париже и однажды во время оккупации, и кинотеатре "Мулеи Руж" попал в облаву. Его посадили в концлагерь, из концлагеря он бежал, попал к русским партизанам. Потом пришла советская власть, естественно, его посадили в советский лагерь, а когда выпустили, то он не поехал к себе во Францию и прожил свою жизнь у нас. Когда-то, может быть, он мог выехать на Родину, но женился на украинке и остался простым крестьянином в украинской деревушке. Сегодня это — старик глубокий. Он рассказывает о своей жизни, о своей судьбе. Мы видим его с женой, с детьми и входим медленно, спокойно, в документальной манере наблюдения в жизнь этой семьи.
Здесь есть элемент юмора, поскольку без юмора относиться к нашей жизни нельзя, здесь есть элемент ностальгии, потому что когда герой ставит пластинки с французскими песнями, слушает их и переводит своей жене содержание песен, то это выглядит невероятно трогательно. Очень добрая, очень душевная картина.
Когда во время дискуссии члены украинской делегации говорили об организации показа документальных картин по телевидению в неурочное время, так как кино интересует не всех, я возразил им. Это кино для всех. Я не верю, что человек любого социального уровня, оказавшись перед экраном, не посмотрит эту картину до конца. Я уверен, что зритель будет сочувствовать, плакать и смеяться так же, как он смеется и плачет над разными латиноамериканскими поделками. Но в отличие от латиноамериканских поделок, эта картина и эта судьба — настоящие.
Была другая картина примерно с таким же сюжетом. Некий американец приехал в Советский Союз, случайно встретился с женщиной, которая была лет на пятнадцать-двадцать его старше, влюбился в нее и остался жить в районе Свердловска в маленьком провинциальном городке. Самое замечательное заключается в том, что он стал коммунистом и теперь участвует во всех коммунистических митингах.
Но эта картина отличалась от предыдущей. Сделана она мастеровито, но с ощущением исследования насекомого, а не человека.
Симпатии герой не вызывает ни у автора, ни у зрителя. Создатели нам предлагают — вот такой забавный случай, вот такой политический вывих, но делают это без любви, без ненависти, без страсти.
И вот тут я хочу остановиться на одном важном вопросе. Просмотрев много любопытных картин о жизни, о людях, об их судьбах, я пришел к грустному выводу: это документальное кино при всех достоинствах и мастерстве авторов выйти на телевизионный экран шансов не имеет.
Вроде бы знание жизни и умение пронаблюдать жизнь у документалистов значительно выше, чем у телевизионщиков, но нынешнее телевидение инстинктивно почувствовало особенность своей аудитории, которую не поняло и не почувствовало документальное кино.
Что ждет зритель, располагаясь перед телевизионным экраном? Он хочет подзарядиться, он ищет способа получить дополнительный импульс для жизни. К сожалению, наш документальный кинематограф высочайшего класса продолжает жить на энергии распада — общества, государства, личности.
И многие наши документалисты в силу инерции, в силу того, что страдание, в принципе, самоигрально, блистательно выполняют роль судебно-медицинской экспертизы. Они анатомируют людей. А зритель, еще вчера нуждавшийся в том, чтобы разобраться, как устроен человек и почему с ним происходят такие беды, сегодня в значительной степени в этом разобрался и идет в кино, театр и к экрану телевизора совсем за другим.
Я — физически, а может быть даже физиологически, почувствовал, что многие фильмы, как черные дыры, отнимали у меня энергию. Я смотрел некоторые картины, в которых было все прекрасно, умно, точно, но они меня не наполняли, а совершенно опустошали.
Кажется, я нащупал болевую точку документального кинематографа, и если он не почувствует, что надо коренным образом менять стилистику в своем художественном творчестве, то этот кинематограф, сильный и по-своему прекрасный, обречен на вымирание.
А что же делает современное телевидение? Телевидение инстинктивно пошло по нужному пути. Оно стало играть со зрителем. А что такое игра? Игра — это способ эмоционального возбуждения, это способ зарядить людей — игровой момент связан только с актером, но игровой момент всегда предусматривает активизацию аудитории.
Как найти формы игры в документальном фильме — это вопрос вопросов, и сегодня, мне кажется, главный вопрос для всей кинодокументалистики.
В силу целого ряда причин, кинематограф захватили "нигилисты" в хорошем смысле слова. Люди, которые посмотрели на улицу, увидели как живет публика, как живет народ, как живет большинство, и заплакали, и заныли, и застонали. Но они совсем не обратили внимание на то, что люди, которым сегодня трудно, не имеют особой потребности прийти домой, включить телевизор и опять услышать и увидеть то, с чем они сталкиваются каждую секунду.
С одной стороны, я понимаю, что высший закон документалистики заключается в том, что не надо врать. И что документалист — это художник особой зависимости от действительности. Но с другой стороны, я должен заметить, что документалисты перестали искать эстетический материал, они стали культивировать безобразие. В русской литературе вырабатывалась эстетика Достоевского, эстетика Чехова, Толстого. Они умели формировать ничтожество действительности по законам прекрасного. Умели не только разлагать общество, но и находить в этом обществе какую-то опору эстетическую. Вот нынешнее документальное кино в нашей стране оказалось без этой эстетической опоры.
Американцы в этом смысле здоровая нация. Их общество в общем-то не менее больное, чем наше, но они инстинктивно или сознательно требуют хэппи-энда от своих самых ужасных картин. Может быть, это инстинкт нации, который заставляет выискивать, находить, возбуждать здоровое начало в человеке при всех недостатках общественной, социальной или личной жизни.
Я думаю, что художник обязан возбуждать вдохновение в своих зрителях. Не важно, как он это делает, один с помощью юмора, другой с помощью трагических сюжетов, как Шекспир, но жизнеутверждающее начало должно рождаться от того, что зритель видит на экране. Я раньше думал, что мы устали от информации — где же анализ, где исследование, где углубление? Сегодня я говорю: исследование, углубление, пожалуйста, но этого мало, нужна страсть, то есть тот аккумулятор, к которому я должен подсоединиться. У нас были тяжкие времена. Возьмем, к примеру, Булгакова. Представить себе страшно, в какие времена он писал, страдая, плача и веселясь одновременно. Пусть это были сквозь видимый миру смех невидимые ему слезы, но я чувствую радость в его творчестве, даже в трагической судьбе мастера я ощущаю радость и красоту. А в тех работах, что я видел на фестивале, радости и красоты не было.
Вот картина Майского "Этюды о любви". Заброшенная, богом забытая деревня, в которой остались одни старухи и один старик — охальник и пьяница, да еще девушка. Основной сюжет крутится вокруг женщины, которая живет со своей убогой сестрой-уродом. Рассказывается легенда о том, что девочка была очень хорошенькая, но пришел какой-то старик и сглазил ее. С тех пор она перестала расти. Маленькая уродица, карлица и вот дожила до старости. Всю жизнь женщина заботится об этой несчастной, она с ней носится, как с ребенком всю картину. Это и есть легенда о любви. В общем-то, по всем законам искусства я должен проникнуться величайшим сочувствием к этой женщине. Женщина несет свой крест, не возмущаясь, обретая смысл своей жизни в том, что она нужна кому-то. И случилась в этой деревне забавная история. Девушка забеременела. Никто в деревне не знает от кого, и возникает предчувствие чуда.