Обычно к этому возрасту — 50—55 лет — вегетососудистая дистония проходит сама собой. У нее такая специфика — как только у человека начинают развиваться настоящие болезни сердечно-сосудистой системы, ВСД «раскланивается» и элегантно «ретируется». И это, кстати сказать, весьма примечательно: человек, который страдал своим неврозом сердца, например, двадцать или тридцать лет кряду, переживал по поводу любого, самого незначительного изменения артериального давления, частоты пульса и т. п., вдруг совершенно перестает уделять своему здоровью хоть сколько-нибудь внимания, хотя теперь его давление действительно скачет, как угорелое, пульс от этих скачков не отстает, а настоящие ишемические боли по-настоящему ограничивают его активность.
Все это кажется странным, но когда понимаешь, в чем суть дела, всякое удивление проходит. Человек, страдающий ВСД, боится появления у себя тех или иных симптомов телесного недомогания, а нормальному больному бояться нечего — они появляются сами, без приглашения, надо и не надо. Так что в этом случае действительно бояться нечего, все уже и так есть — можно расслабиться. Но сейчас речь не об этом...
<Таково мое мнение, и я его разделяю. — Анри Монье>
Итак, Антонина. Главным симптомом ее вегетососудистой дистонии были приступы повышенного артериального давления. Оно на самом деле у нее поднималось, эпизодами, и не до смертельных цифр — 140/90—160/100 мм ртутного столба, что она как-то по-особенному чувствовала. Причем особенно опасной ей казалась поездка в метро. Там, при спуске, согласно ее представлениям, возникает некий перепад давления, который и приводит к повышению давления артериального. Разумеется, в этих рассуждениях не было и доли здравого смысла, но вот в убежденности Антонины «долей» было предостаточно. Поэтому на метро она не ездила ни при каких условиях и боялась этого ужасно.
Теперь немного отвлечемся. Согласно одной психотерапевтической теории считается, что если человек, находящийся в безопасности, будет испытывать на себе воздействие тех или иных стимулов, которые прежде, в иных ситуациях, вызывали у него страх, то он постепенно привыкнет к действию этих факторов, перестанет их бояться и ему станет легче. Условно говоря, если человек боится пауков, то ему следует дать в руку муляж паука, заставить играться с ним, и потом, когда он перестанет бояться этого муляжа, и настоящий паук не покажется ему таким уж страшным. Короче говоря, нужно привыкнуть к действию факторов, вызывающих страх, и страх перестанет появляться. Все это так, но с рядом оговорок, впрочем, сейчас не об этом.
Узнав о таком отношении Антонины к метро, я решил сделать одну штуку, аналогичную психотерапевтическому фокусу с муляжом паука. Я взял диктофон и отправился в метро. Там я его достал, включил и поехал. На магнитную пленку записывалось все — шум полного людьми холла наверху, звук лязгающих турникетов, жужжание механизмов эскалатора, гул станции внизу, свист от подходящего поезда, наконец, шум ветра за окном летящей в туннеле электрички. Короче говоря, у меня теперь была фонограмма «ужаса» Антонины.
Во время нашей следующей встречи я предложил ей прослушать эту запись, сказал просто: «Сейчас оденем наушники и прослушаем». Антонина посмотрела на меня с некоторым недоверием, потом послушно одела наушники, и я включил диктофон, где стояла эта кассета. То, что происходило дальше, даже меня заставило взволноваться. Уже через каких-то пять секунд Антонина вся напряглась, побелела, широко открыла глаза, у нее затряслись руки... Перепугавшись, я моментально выключил запись, помог ей снять наушники.
— Что случилось? — спросил я.
На что последовал изумительный текст:
— Это что, машинка для подъема давления? — сказала она, показывая трясущимся пальцем на диктофон.
Оказалось, Антонина даже не успела понять, что именно она слышит (мои разъяснения, что это, мод, запись звуков в метро, была для нее новостью). И вместе с тем вывод, который она сделала, абсолютно попадал в точку! Фактически я, сам того поначалу не понимая, повторил эксперименты из лаборатории И. П. Павлова. Только я использовал не лампочки и звонки, а тот условный сигнал, который Антонина выработала у себя сама, без моего участия. И конечно, у нее возник не пищевой рефлекс, а реакция вегетативной нервной системы, этот условный сигнал (звук метро) вызывал у нее рефлекторный подъем артериального давления!
Если бы она поняла, что слышит звуки метро, то, вероятно, можно было бы предположить, что она вспомнила тот ужас, который обычно испытывала в метро последние годы (пока она на нем еще время от времени ездила), и потому перепугалась. Но ситуация, очевидно, развивалась другим образом. Антонина еще не успела понять, что именно она слышит, что это звуки метро, но ее артериальное давление уже стало подниматься. То есть это действительно произошло рефлекторно, в обход сознания, автоматически, само собой, как классический вегетативный условный рефлекс!
На заметку
Вегетативный приступ может возникать у нас по двум причинам: или потому что мы действительно сильно нервничаем, или, что, как теперь известно, тоже возможно, просто под действием особенных для каждого конкретного человека условных стимулов. Вот почему некоторые думают, что доктор не прав, когда говорит, что, мол, «все у вас от нервов». Как оказывается, для того чтобы запустить вегетативный приступ, вовсе не обязательно нервничать, достаточно выработать у себя соответствующий условный рефлекс, и тогда эти приступы будут появляться без всяких «нервов», хотя и по нервным (читай — вегетативным) путям.
---
Гори, гори ясно, чтобы не погасло!
Итак, «открутим» жизнь Антонины чуть-чуть назад и попробуем восстановить цепь происходивших событий. Впервые приступы подъема давления начались у нее в возрасте 24 лет, она как раз вышла замуж, но выяснилось, что сексуальную жизнь она толком вести не может по причине вагинизма. У нее возник страх, связанный с сексуальными отношениями, и пошло-поехало. Причем все это происходило на фоне конфликтных отношений в школе, куда она устроилась учителем английского языка.
<Когда боги хотят наказать нас, они исполняют наши молитвы. — Оскар Уайльд>
Школа, где она начала работать, была «блатная», как и большинство подобных советских школ «с углубленным преподаванием английского языка». Школьники вели себя так, как она не думала, что могут вести себя школьники, а старшие «товарищи по цеху» невзлюбили «молодого специалиста» и строили против нее какие-то интриги. Одно наложилось здесь на другое: начало семейной жизни (что само по себе стресс), сексуальные проблемы, которые вылились в вагинизм, непонимание со стороны мужа, некомпетентность сексопатологов, которые ее консультировали, конфликты на работе — и с учениками, которые ни в грош не ставили молодого преподавателя, и с другими учителями. Короче говоря, «вагон и маленькая тележка» всяческих неприятностей.
И вот начались вегетативные «приветы» от ее внутреннего напряжения. Сначала ей стало плохо после очередной ссоры с мужем, потом ей стало плохо, когда она ехала в метро на работу. Потом Антонина пошла к врачу, и он поставил ей диагноз «гипертонический вариант ВСД». [Оговорюсь, что раньше (не знаю, как сейчас) врачи, ставя диагноз ВСД, уточняли ее форму. Если у человека основные симптомы свидетельствовали в пользу избыточной активности симпатической вегетативной нервной системы, то к диагнозу делалась приставка «гипертонический вариант». Если же у человека основные симптомы ВСД свидетельствовали в пользу избытка парасимпатических влияний, то врачи уточняли, что это «гипотонический вариант» болезни. Если же человек в основном жаловался на «боли в сердце», продиктованные, как правило, межреберной невралгией, то врачи зачем-то приписывали к ВСД «кардиологический вариант». Все это, конечно, языковые изыски, а вовсе никакие не диагнозы.] Она, конечно, не поняла, что значит ВСД, но узнала во врачебном подчерке слово «гипертония». И именно от гипертонии, как рассказывала ей мать, умер в возрасте 40 лет ее — Тони — отец (самой Антонине тогда не было еще и десяти). Доктор, поставивший Антонине этот «ужасный» диагноз, конечно, не объяснил своей перепуганной пациентке, что «гипертонический вариант ВСД» — это просто такая врачебная «примочка», чтобы солиднее звучало, и к гипертонии никакого отношения не имеет.
Так или иначе, но Антонина рассудила так: «Мне 24 года, у меня уже гипертония, следовательно, я скоро умру». Но, разумеется, «скорая смерть» запаздывала, и тогда Антонина решила, что, видимо, умрет, как и ее отец, в возрасте 40 лет. Она ждала этой даты с ужасом, и ужас у нее получился. Именно в 40 лет она перестала выходить из дома без чрезвычайной надобности, бросила работу и ждала, когда же смерть, наконец, сделает с ней свое «черное дело». Ожидала смерти, боялась умереть на улице, а то, что она умрет мгновенно, если поедет в метро, где у нее чуть ли не каждый раз случались вегетативные приступы, было для нее ясно как белый день.
Почему у Антонины имели место ее первые приступы — вполне понятно. Она испытывала стресс, но не осознавала его и не понимала, что имеет дело не с болезнью, а с банальным вегетативным компонентом своего стресса. Потом она подумала, что спуск в метро — это некий перепад давления, решила, что атмосферное давление как-то связано с давлением крови в ее сосудах (что, конечно, просто глупая игра слов), и перепугалась, как та мышь. На фоне этого испуга ее мозг запечатлел все сигналы (раздражители), доходившие до нее в метро (включая, конечно, и его, весьма характерные, звуки), и потому они стали теми условными стимулами, которые оказались способными вызывать у Антонины подъемы артериального давления — хотя и не чрезвычайные, но чрезвычайно пугающие.