Однако эта торжественность не более чем форма, а содержанием остается действование и бытие конечного, поэтому противоположность по существу не снята. Поскольку тем самым упорядоченность при совершении повседневных действий есть лишь внешняя форма этого конечного содержания, действительное различие внеш-
ной жизни и того, что есть абсолютный предмет для сознания, еще существует. Субьективное существование должно быть, следовательно, решительно снято, и способ, которым это достигается, относится к рефлектированию конечности и ее противоположности бесконечному. Однако и отрицание конечного может произойти только конечным способом. Это обычно в общей форме называют жертвой.
Жертва непосредственно содержит в себе отказ от непосредственной конечности: принося жертву, человек стремится засвидетельствовать, что конечность не должна быть мне свойственна, что я отвергаю для себя эту конечность. Следовательно, на этой стадии религиозного самосознания жертва есть действительная жертва. Поскольку здесь еще нет душевной глубины, отрицание не может открыться во внутренней процессе. Жертва но есть внутреннее преобразование, преобразование сердечных и природных склонностей; поскольку субъект есть для себя то, что он есть в непосредственном обладании собой, он, отказываясь в культе от своей конечности, отказывается от непосредственного обладания и природного наличного бытия. В этом смысле духовная религия не знает жертвы; то, что в ней именуется жертвой, может быть таковой лишь в переносном смысле.
Жертва может состоять в простом почитании, прославлении, в утверждении, что я не имею ничего присущего лично мне, но отказываюсь от пего, мысля себя в отношении с абсолютным. Тот, кому все это передается, не станет от этого богаче, по субъект обретает тем самым сознание снятой разорванности, и его деятельность становится поэтому радостной. В этом заключается для людей Востока вообще смысл даров: ведь подданные и покоренные приносят царю дары не для того, чтобы обогатить его, — ему и так отдано все и принадлежит все.
Жертва может принять определение очистительной жертвы, необходимость которой возникает вследствие определенного осквернения. Здесь пет греха в собственном смысле слова; определенные очистительные жертвы присоединяются к коночным действиям вообще. Это и не эпитимъя, не наказание, цель этих жертв но есть духовное обращение (Bekehrung), и они вообще но воспринимаются как понесенный убыток или ущерб. Речь идет совсем не о том, что совершённое зло требует того, чтобы
C:\www\doc2html\work\bestreferat-407315-14068205552953\input\00.htm
виноватый в свою очередь испытал зло. Все эти определения могут возникнуть лишь на основе представления о правомочности субъекта — представления, которого здесь вообще еще пет. С пашей точки зрения, подобные жертвы рассматривались бы как потеря, поскольку они связаны с отказом от собственности. Однако подобные воззрения чужды рассматриваемой точке зрения: здесь жертва по существу лишь нечто символическое. Произошло осквернение, и его надо устранить таким же непосредственным способом. Субъект не может сделать содеянное несодеянным, не может и раскаяться в том, что он поступил таким образом. Поэтому неизбежно должен произойти своего рода обмен, отказ от чего-то другого вместо того существования, о котором, собственно говоря, шла речь. То, что принесено в жертву, может обладать значительно меньшей ценностью, чем то, что я сохраняю, что я приобрел. Так, урожай, собранный мной, животное, убитое мной, я сохраняю, но если следует показать, что владение это не имеет для меня серьезного значения, то это совершается символически. Здесь речь идет не о том, что то, что я делаю, не должно быть содеянным, ибо мои действия необходимы; жертва лишь снимает эту конечность вообще, это для -меня -бытие.
Всеобщий характер этих действий, связанных с богослужением, есть то, что мы называем церемониалом. Этот церемониал заключается в том, что повседневные, обыденные действия — так, как мы их воспринимаем,— суть одновременно действия необходимые и определены в качестве таковых предписаниями. Мы вправе относиться к ним, как нам заблагорассудится, или бессознательно следовать привычке. Мы не видим также нужды в очищении, ибо действия, подобные сбору урожая или убою скота, необходимы. Поскольку, далее, в этих жертвах и очищениях содержится отношение к религиозной стороне, то любому различию приписывается важное значение. Различные продукты также рассматриваются не только по отношению к вкусу или здоровью. Применительно к очищению и жертве имеет значение и различие комбинаций: то действие, посредством которого совершается очищение от другого действия, может не иметь прямого отношения к нему, и комбинация может поэтому быть лишь случайной и внешней. В этом состоит неприятная узость и педантичность этого культа. Если в этих церемониях и комбинациях есть пли когда-либо был смысл, то смысл
этот тривиален и поверхностен; когда же эти действия превращаются в привычку, то они теряют и тот незначительный смысл, который, быть может, был в них заключен.
Эта точка зрения предусматривает и определенное наказание, поскольку действия, противоположные определенному предписанию, должны быть сняты, так как произошло нарушение предписания. Наказание за подобного рода нарушение также является нарушением, поэтому необходимо принести какую-либо жертву в виде жизни, имущества и т. п. Однако это наказание носит характер сухого, формального наказания подобно наказаниям гражданских законов. Они не направлены непосредственно на исправление преступника, тогда как церковное наказание в нашем понимании есть такое наказание, существенная цель которого — исправление и обращение наказанного. Подобное нравственное или, скорее, религиозное значение наказания неизбежно должно отсутствовать на этой стадии. Здесь гражданские и государственные законы вообще тождественны религиозным законам. Государственный закон есть закон свободы, он предполагает личность и человеческое достоинство и относится по существу к воле; при этом здесь сохраняется сфера произвольного решения по поводу случайных безразличных вещей. Однако на рассматриваемой нами ступени подобное разделение еще отсутствует, и речь в общем идет о простой необходимости.
От конечного бытия и действования, которые описываемый здесь культ соотносит с сущим в себе и для себя, отличается также иным способом определенное действование, целенаправленное действование. Если совершение действий, непосредственно относящихся к нашим потребностям, не связано с какой-либо целью, а регулируется непосредственно, то целенаправленная деятельность, напротив, есть не только вызванная нашими потребностями привычная деятельность, но определена представлениями. Она также остается еще конечной, поскольку ее цель конечна; однако поскольку в основе ее лежит принцип, согласно которому конечное должно быть поднято до бесконечности, то и эти конечные цели неизбежно должны быть доведены до уровня бесконечной цели. Это совершает религиозная деятельность, создающая благочестивые деяния, предназначенные не для достижения конечной цели, а для того, чтобы быть тем, что есть
в себе и для себя. Подобная деятельность и есть здесь культ как таковой. Его деяния и творения не следует уподоблять нашим церквам, построенным только потому, что они нужны; эта деятельность, смысл которой в чистом созидании и в непрерывности, есть сама своя цель и поэтому не может быть приостановлена.
Подобная деятельность может быть различной по своему характеру и по степени — от простого движения тела в танце до колоссальных, превосходящих все наши представления памятников. Смысл этих последних творений религиозной деятельности заключается в том, что они будут воздвигаться вечно, ибо если одно поколение считает работу законченной, то следующее опять начинает ее сначала.
Определяющим для этих творений еще не является свободная фантазия; они должны быть прежде всего невероятными и колоссальными. Создание по существу еще связано с природным и данным, и свобода этой деятельности ограничивается тем, что она может преступать меру и доводить данные ей образы до невероятных форм и размеров.
Все эти творения также относятся к сфере жертвенности. Ибо и здесь, как в жертве, цель есть всеобщее, перед лицом которого субъект в своей деятельности должен отказаться от своей особенности (die Eigenheit) и своих интересов. Деятельность как таковая вообще есть не что иное, как отказ от чего-либо, но уже не от внешних вещей, а от внутренней субъективности. Этот отказ и это жертвование, заключенные в деятельности, вместе с тем, будучи деятельностью, совершают объективацию, создают нечто, но не так, что продуцированное ими бытие выходит только из меня,— создание это происходит в соответствии с содержательной целью. Труд человека, посредством которого единство конечного и бесконечного совершается лишь постольку, поскольку оно прошло через дух и вышло из его деятельности,— уже более значительная жертва по сравнению с той, которая являла собой лишь отказ от непосредственной конечности. Ибо в этом созидании жертва носит характер духовной деятельности, и в нем содержится напряжение, которое в качестве отрицания особенного самосознания удерживает заключенную во внутреннем (im Innern) и в представлении цель и создает для созерцания внешнее выражение,393
До сих пор мы рассматривали культ па этой стадии, как он выходит из предпосланного единства самосознания и предмета. Однако здесь часто наблюдается и отклонение от этого первоначального единства, от этого умиротворения или недостатка потребности в умиротворснии. Отклонения эти отчасти вызываются произволом субъекта, наслаждением, которое индивидуум испытывает в своем мире, ибо он еще не есть духовное самосознание, следовательно, обладает еще склонностями, вожделением; или же эти отклонения приходят с другой стороны, вызываются силами природы, несчастьем людей, индивидуума, народов, государств. После подобных нарушений единства для его восстановления всегда необходимо серьезное отрицание.