отточенность, ювелирная выверенность языка Мопассана общеизвестны. К
сожалению иные из нас, сверхпоглощенные содержанием его произведений, этого
не замечают. Надо иметь определенное мужество, чтобы, ограничивая себя в
чисто читательском удовольствии, профессионально относиться к творчеству
великих мастеров.
Язык народа - клад для литератора. Но у каждого ли из нас
кладоискательское чутье? Есть ли вкус к поиску? Умеем ли мы ходить "в
народ"? Часто ли пользуемся мудростью предков, заглядывая в книги и словари?
Как родниковая вода отличается от той, что течет из-под крана, так и
литературный язык не похож на разговорный: он без "местных примесей", без
натурализмов, без искусственных добавок в виде жаргона, лишен случайного,
временного, фонетически искаженного. Беречь его чистоту, хранить от
загрязнения такими словами, как "буза", "шамать", "мура", "волынка", - наша
святая обязанность. Это - с одной стороны. С другой - не следует, мне
кажется, забывать, что первоисточником литературного языка все же является
разговорный. Он постоянно рождает новые слова и понятия, особенно бурно - в
эпоху социальных революций и научно-технического прогресса. Воздвигать
непроницаемые и вечные барьеры между языковыми стилями было бы неправильно,
да и невозможно: прорыв таких слов, как "комиссар", "паек", "карточная
система", "космонавт", "мероприятие", неизбежен.
Если невозможны барьеры, то, стало быть, параллельно процессу
обогащения языка идет процесс его засорения. Что требуется от нас,
журналистов, не без активной помощи которых осуществляются оба процесса?
Прежде всего разборчивость и сдержанность в употреблении уже существующих
слов и понятий. Мы должны способствовать только обогащению и решительно
препятствовать засорению родного языка. Но и "зеленая улица" словам, которые
прошли через мощные очистительные сооружения времени!
Кроме того, нельзя забывать, что словотворчество продолжается и мы,
газетчики, ближе других находимся к возможности реально творить. "Стиляга",
"звездная болезнь", "эхо войны" и другие понятия, рожденные "Комсомольской
правдой", "обтекатели", так своевременно пущенные с легкой руки "Известий",
- все это, быть может, и льстит авторам, но и ко многому их обязывает - в
том смысле, что "родить" новое понятие куда проще, нежели потом "изъять" его
из обращения, когда вдруг выяснится, что оно лишено социальной глубины,
поверхностно-ярлыковое, неточное по смыслу, искажающее не только язык, но и
нравственные представления общества. "Речь, пекущаяся об истине, - писал
Сенека, - должна быть простой и безыскусственной"54. Стало быть, прежде чем
давать новым словам газетную жизнь, надо тщательно измерить их глубину,
взвесить последствия как социальные, так и нравственные и наконец, учесть их
фонетическое звучание и степень художественности. Какое емкое,
многопластовое, точное, яркое представление дает слово "комиссар", и сколько
сомнений возникает, когда читаешь или слышишь "волосатик"!
Однажды в "Комсомольской правде" решался на совещании вопрос, не
присвоить ли читателям, пишущим в газету, имя "читкоры" по аналогии с
"рабкорами" и "селькорами": читатели-корреспонденты? Думается, дали бы имя -
привилось, уж очень хлестко звучит: читкор! Но после бурных дебатов все же
воздержались, сохранили старое "читатель", главное достоинство которого в
том и состоит, что оно - старое.
Что еще делает журналистов мастерами, способными к "художественному
вырезанию"? Я думаю, умение сохранять индивидуальность своих героев.
"Искусство начинается там, - писал Горький, - где читатель, забывая об
авторе, видит и слышит людей, которых автор показывает ему"55.
При элементарной и, казалось бы, кристальной ясности этого требования
иные из нас, к сожалению, куда чаще пренебрегают им, нежели пользуются. Не о
том сейчас речь, что говорят наши герои на газетных страницах, а о том, как
говорят! Нет, не бедным или богатым языком, образным или примитивным - не
своим, а нашим, вот в чем беда! Как-то Е. Шевелева, тогда еще молодой
литератор, обратилась к Горькому с вопросом, как быть, если вода кажется ей
стальной, а ее герою - жемчужной, написать, как он думает или как она?
Горький разъяснил: "Вы обязаны смотреть его глазами... Если вы начините его
своими собственными взглядами, то получится не герой, а вы"56. Просто? Проще
некуда. Неужели Е. Шевелева заранее не понимала, что ей ответит писатель?
Понимала. Однако соблазн заменить чужое восприятие своим, авторским, был
настолько велик. что, наверное, еще теплилась надежда: а вдруг Горький
"разрешит"? Вдруг скажет: "Ваша "стальная" вода точнее и лучше "жемчужной",
а потому - пишите, дозволено!" Так нет: "Вы обязаны смотреть его глазами..."
При этом Горький напомнил о Достоевском, герои которого говорили "напряженно
и всегда от себя". И еще добавил, что автор "портит свой материал, когда,
насилуя социальную природу своих героев, заставляет их говорить чужими
словами..."57.
Вот тут-то, по-моему, и пробивает час разговорного языка, тут-то и
находит он свое применение в литературе, в том числе и в журналистике! Мужик
у Л. Н. Толстого в "Плодах просвещения" произносит: "двистительно". И
Толстой, "поймав" это слово, сохраняет его, не "подстругивает", поскольку
оно важно ему для речевой характеристики персонажа. А мог бы заменить
"двистительно" на "действительно"? Конечно. Но что осталось бы от мужика?
Практически совет Горького молодым литераторам выглядит так: "...в
высшей степени полезно... записывать слова, которые наиболее поражают своей
легкостью, изящностью, необыкновенной гибкостью..."58. Этот совет самым
непосредственным образом касается и журналистов.
Далеко не все советы даются "наперед", они не менее ценны, если
подтверждают правильность того, что мы уже делаем. Очень многие журналисты.
вернувшись из командировки, с удовольствием перечитывают, а потом применяют
в материалах слова и обороты своих героев, записанные в блокноте.
Я тоже делал попытки записывать и применять в очерках речевые
особенности героев в надежде, что они обогатят образ. Положим, очерк
"Шофер": жену Марию Никаноровну мой герой называл "бабулей", она, по его
выражению, иногда "жалилась" начальству; дочь Нину звал "пацанкой", а сына -
"пацаном"; про машину с грузом он говорил, что на улице "за глаза" никогда
ее не ставит; пассажиров окрестил "негосударственным грузом"; говоря о том,
что шоферов сейчас очень много, выразился так: "С количеством вышла у нас
неустойка, стали мы друг к другу хладнокровней"; на вопрос, как относится к
начальству, ответил: "Не в полной мере любви"; поработать за маленькие
деньги для моего героя - значит "съездить и справить удовольствие"; машину
свою он знает, "как собственную руку: когда в ней что болит и когда пора
стричь ногти"; в заднем мосту приспособил цилиндрическую пару и сказал через
"е" "Модерн!"; об отношении шоферов к деньгам сказал: "Мы народ простой:
скупиться не скупимся, но и кидать не кидаем"; сравнивая газетную информацию
с той, которая идет от знаменитых шоферских разговоров на дорогах, заметил,
что "разговоры разговорами, а у печатного слова своя цена". А вот несколько
оборотов, принадлежащих его жене, Марии Никаноровне: "одно плохо, что дети
не промежду нас с Мишей, а все со мной да со мной"; "Овощи - это его сухота,
как-никак, а он с машиной!"; "В наших расходах Миша меня никогда не
учитывает, в нем этого нет".
Не знаю, хорошо ли, плохо ли услышал я своих героев, умело передал их
язык или скверно, но стремление было.
Кстати, техника применения "живой речи" у нас, журналистов, тем более у
публицистов, несколько иная, нежели у прозаиков. Мы относительно реже
пользуемся прямой речью, начиная с тире и щедрого абзаца, - и места жалко,
и, кажется, вроде бы теряем в публицистичности. Чаще мы вводим чужие речевые
обороты в собственный авторский текст, взяв их в кавычки и как бы
иллюстрируя факт существования героя, его манеру выражать свои мысли. Я,
например, пытаюсь делать это так:
"Шоферу, как никому другому, тяжело садиться за парту. По дороге в
гараж полетел баллон - и пропущен урок в школе, приходится краснеть перед
учителем, который, конечно, "тебя не ругает, а упрекает, а для взрослого
человека упрек - что для пацана порка".
Даже не упомянут герой в этом отрывке, не "введен" в текст, лишь
кавычками отмечена его фраза, но у читателя, надеюсь, нет сомнений в том,
кому она принадлежит. Разумеется, и в публицистике возможна прямая речь, и
не забыли мы, как ставить тире перед абзацем, но я говорю о дополнительной
возможности сохранять речевую характерность героев, экономя при этом дорогую
газетную площадь.
Независимо от того, как обстоят дела с работой над языком у современных
литераторов, слова А. М. Горького и сегодня звучат для нас нелишним
предупреждением: "С языком вообще происходит то же самое, что с нашими
костюмами . Мы не так одеваемся, как должны одеваться. Нужно одеваться ярче.
К чему эти серые и черные пиджаки?"59
Я понимаю эти слова не как призыв к "серебряному звону", к лакировке
действительности, а как заботу о сочности, образности, силе языка. Мол, не
обязательно пой тенором, дорогой товарищ газетчик, можешь петь басом, то
есть бичевать недостатки, ругаться, спорить, но только ругань твоя не должна