По этой причине религиозные и философские системы продолжают оказывать мощное воздействие на умы людей даже тогда, когда «рационально-научный критицизм» отвергает их посредством объективных критериев эпистемической истинности. В отличие от научных теорий ни одно из великих философских учений никогда не устаревает, и в этом, вероятно, коренное различие между мудростью (лат. sapientia) и научностью (лат. scientia).
«Откровение — это проявление в человеческом знании основания бытия» (П. Тиллих). Усматривая в личностном безусловном бытии калокагатию (единство в Боге абсолютного блага, истины и красоты), богословы утверждают, что бытие не поддается отчужденному познаванию, а внутренне открывается человеку через духовную сторону его души — через совесть и внутренний синтез сердца, то есть через мистическую связь человека с абсолютом. Экзистенциализм являет собой течение современной философии, стремящееся воссоединить и уравновесить gnosis и episteme — осваивающее и отчуждающее познание.
Осваивающее познание органически связано с аксиологией сердца, духовным фидеизмом и убеждениями. Религию иногда (в особенности в христианстве) предпочитают называть верой, а в иных случаях ее определяют как особое знание. В древней Руси почти все поле человеческой деятельности определялось правдой и неправдой. «Человек мог жить по “правде”, потому что она — Божьи заповеди и церковные правила. И мог судиться по ней, потому что “правда” — суд, а также судебные испытания и даже пошлина за призыв в суд свидетеля»[10]. И. С. Пересветов, оригинальный русский мыслитель XVI в., писал, что правда есть совокупность заповедей Бога, имеющих статус законов и для государя, и для его подданных. Являясь нормой жизни, правда проистекает из единственного божественного источника — Библии. Православная вера помогает народу исполнять и понимать правду, но наиболее полное знание о божественных заповедях имеют духовные лица[11].
Многие атеисты, путая правду и истину, оценивают религию как «слепую» и бессодержательную веру, не имеющую своего предмета, и противопоставляют ей холодный просвещенный разум. Богословы расходятся между собой при описании постижения верой абсолюта. Так, пантеисты полагают, что для познания Бога вполне достаточно непосредственной веры. Теисты же требуют дополнять религиозную веру эмпирическими свидетельствами Богоявления и логическими доказательствами бытия Бога.
О несоизмеримости веры и разума немало сказано апостолом Павлом, Тертуллианом, Паскалем, Кьеркегором, К. Бартом и др. Религиозная вера часто направлена на трансцендентное, физически невозможное, чудесное, поэтому ее истины кажутся нашему разуму парадоксальными, бессмысленными и даже абсурдными. Противоречие между абсурдом веры и логичностью понимания отражено в формуле С. Кьеркегора: «верить, значит не понимать». Веру нельзя доказать, но можно выяснять. К вере, как правило, невозможно принудить — ее свободно выбирают; «невольник не богомольник». На заре христианства специфику осваивающего познания философы-гностики называли gnosis.
Уточним наше понятие экзистенциальной истины. Некоторые философы-прагматисты утверждали: «Даже если Бога на самом деле нет, но человек в Нем очень нуждается и верит, что Он есть, то Бог непременно появится как реальная сила». Утопическая функция философии оправдывает себя, когда сила соборной веры опредмечивает утопию, вдыхая в нее жизнь. Вспомним, что в России, в этом полигоне утопий, в ХХ в. коммунистический идеал обрел форму советской власти, породил богатую культуру и просуществовал более полустолетия. Выходит, понятие утопической иллюзии вполне совместно с понятием реальной осуществимости. Материализоваться способно не только эпистемически-истинное знание, но также, по-видимому, и знание субъективно-иллюзорное, содержание которого не отличается объективностью, не адекватно внешнему миру. Атеисты склонны рассматривать религию всего лишь как форму бессильного утопического заблуждения. Но разве справедливо признавать иллюзиями и заблуждениями такие воплощения веры в абсолют, как культуры буддизма, христианства и ислама?! Вопрос риторический. А велико ли различие между опредмеченными идеями науки и религии?
Вообще говоря, не так уж важно, адекватна или неадекватна исходная идея законам первозданной природы («реалистичен» ли именно такой портрет, тип мебели, фасад дома и т. п.?). Гораздо важнее способность идеи материализоваться, обретать отдельное реальное существование, удовлетворять человеческие потребности, развивать социум. Философы-прагматисты выявили громадную роль воли и веры в деле материализации идей: чем сильнее воля и вера, тем скорее и успешнее воображаемое станет действительным.
И. Кантом доказано: чтобы познавать, надо действовать, а действование изменяет познаваемое; в итоге человек познает не то, что первозданно существовало, а то, что воссоздано им по схемам его понятий и творческого воображения. По Г. В. Ф. Гегелю, там, где происходит взаимное отражение субъекта и объекта, для измерения силы творчества нужно особое понятие истины как меры соответствия реального с идеальным. Поэтому Гегель определил истину как соответствие вещи ее понятию.
Так, построенный дом признается «истинным», когда отвечает ранее утвержденному архитектурному проекту. К процессу осваивающего познания логично применять неклассическое понятие истины Платона и Гегеля. Наименуем его экзистенциальной истиной (по-русски — правдой). Экзистенциальная истина есть соответствие экзистенции потребному идеалу бытия. Критерием оправданности идей и идеалов человека служит полнота освоения жизненного пространства и степень удовлетворенности этим освоением. В знании, отображающем мир вкупе с человеческим мироотношением, не следует с упорством наивного реалиста искать только эпистемическую истину.
Следует учитывать виртуальное разделение в духовных процессах двух содержаний идеального образа-эмерджента: одно из них есть сознание, а второе — самосознание. Самосознание не способно в полной мере различить, что в образе-эмердженте было исключительно «своим», а что было положено в нем извне, из «инобытия». По крайней мере, это требует огромных экзистенциальных усилий и теоретических размышлений. В содержание образа самосознания входит некоторая часть «своего-иного», а в содержание образа сознания — «своего». Причем в последнем случае эта добавка «своего» не так уж безобидна, коль скоро выносящийся через целеполагание во внешний мир идеальный образ сознания материализуется в вещи и процессы искусственной природы, существенно отличающейся от первозданной природы.
Классическое понятие истины теоретически не измеряет адекватность образов сознания и самосознания их референтам во всей полноте содержаний этих идеальных образов. Можно ли переживание освоенности мира оценивать всего лишь как истинное или ложное? Применим ли буквально предикат истинности к образам самосознания и что вообще из себя представляют образы самосознания — какова в них пропорция «картинности (имитации) и выразительности? На эти вопросы нет однозначных ответов.
Понятие жизненной правды (экзистенциальной истины) годится не столько для обозначения объективного содержания природных, социальных и психических процессов (хотя и предполагает частичное воспроизведение такого содержания в снятом виде), сколько сопряжено с уникальностью личностного переживания освоения мира, гармонией индивидуального мироотношения. Сколько людей, столько, вообще говоря, и жизненных правд. Столкновение взаимоисключающих жизненных правд может быть прекрасным и безобразным, трагичным и комичным, возвышенным или низменным.
Не случайно философия прагматизма отождествила истину со свойством идеи придавать нашей деятельности конструктивный характер, вести к практическому успеху, приносить жизненную пользу. Развенчивая претензии марксистов на обладание абсолютным эпистемическим критерием истины (критерием практики), философы-прагматисты обратили философскую мысль к теме особой, жизненной, истины. Жизненная правда — синкретичный сплав снятого объективного (это роднит ее с объективной истиной) и субъективно-личностного в мироотношении (это отличает ее от эпистемической истины). Часто за ее критерий берут «сходство»: доказать правду значит субъективно установить сходство между обсуждаемыми и ранее оцененными ситуациями.
Когда человек, мучительно решая свой конфликт с миром, занят поиском новых смысложизненных ориентиров, то он ищет для себя новую правду. Найдя ее, он субъективно признает в ней универсальную эпистемическую истину, верную для всех людей, и подчас негодует, почему же другие не разделяют его жизненной позиции. Конфликт жизненных правд (как внутри духовного мира индивида, так и между людьми) всегда неизбежен. Между правдой и верой существует тесная связь (например, говорят: «Он верен своей правде»). Критерием сравнения и оценки многообразных жизненных правд является типическая жизненная правда, основанием для выделения которой служат общечеловеческие моменты мироотношения.
Материализуя свои идеи и идеалы, человек создает новую действительность, во многом не совпадающую и конфликтующую с миром первозданной природы. Субстанцией этого нового мира выступает живая деятельность, расширенное воспроизводство и реализация идей и идеалов. Там, где эта живая деятельность прекращается, вторая природа спонтанно возвращается в состояние одичавшей природы. (Разумеется, между первозданной природой и миром человека есть не только различие, но и общность, иначе они не смогли бы физически сосуществовать и взаимодействовать. Законы ноосферы — главные факторы тотальности общества и всей социальной предметности.)