Работа «Рождение трагедии из духа музыки» знаменует начало творчества Ницше как культуролога, говоря современным языком, и философа. Ницше взорвал господствовавшее в то время представление о сугубой рациональности культуры классической Греции. Ему удалось показать, что эта культура является синтезом двух начал — аполлонийского и дионисийского. Аполлонийское начало выражает разум, чувство меры, созерцательность, дионисийское — волю, безмерную страстность, действенность. Первое начало получило наиболее полное выражение в творчестве Гомера, второе — в творчестве его младшего современника Архилоха. Классическая аттическая трагедия, объединяющая эти два начала — символ греческой культуры, выражение сущности миросозерцания грека этого периода. Это миросозерцание — и трагично, и оптимистично. С Сократа и его последователей — Платона и Аристотеля, утверждавших господство разума над волей, начинается, по мнению Ницше, упадок греческой культуры. Досократики более великие мыслители, чем те, кто попал под влияние Сократа. Сократ — первый европейский декадент, осмелившийся задать жизни вопрос о ее смысле, вместо того, чтобы принять ее с благодарностью как дар. В этой работе без сомнения сильно и влияние учения Шопенгауэра о примате воли над разумом, и мыслей Вагнера, который был не только великим композитором, но и крупным философом искусства, о природе трагического. Завершается этот период творчества Ницше публикацией работы «Человеческое, слишком человеческое», знаменующей отход от некоторых идей Шопенгауэра и Вагнера. Последний написал резко критическую рецензию на ее первую часть.
Разрыв с Вагнером и отход от философии Шопенгауэра был связан, прежде всего, с тем, что они, по его мнению, некритичны по отношению к христианской морали. В пессимизме Шопенгауэра, в его учениях о смысле аскетизма и о необходимости «усыпить» волю, в произведениях Вагнера, написанных после «Кольца нибелунга», Ницше видит прямое воздействие христианства, являющегося, по его мнению, религией рабов. У самого Ницше к этому времени начинают формироваться воззрения, послужившие основой для его будущих построений. Он приходит к выводу, что мировая воля, о которой учил Шопенгауэр и существование которой он также признает, является в своей сущности волей к власти, а не просто стремлением быть. От Шопенгауэра его отличает и то, что время он не считает формой, привносимой субъектом, а рассматривает его как характеристику самой воли. Соответственно и начало индиви-дуании коренится не в формах созерцания, как это было у Шопенгауэра, а в самой воле к власти.
На протяжении всей человеческой истории волю к власти, проявляющуюся открыто у отдельных индивидов — вождей, аристократов, господ «по природе», серая людская масса пытается смирить, заставить служить собственным низменным интересам. Лучшим средством обуздания людей сильной воли является христианская религия, мораль которой навязывает любовь к слабым и убогим, отвращение к сильным и здоровым. В этом вопросе христианство находит союзников и в среде метафизиков, апеллирующих к разуму. Сделав человека как носителя разума мерой всех вещей, они не желают видеть того, что представляет собой этот разум.
Ницше не хотел быть пессимистом. Пессимистами не были любимые им греки, хотя они и воспринимали мир трагически. Однако складывающееся у него миросозерцание не давало оснований для оптимизма. Отойдя от Шопенгауэра и Вагнера, он начинает поиск мировоззренческих оснований для нового оптимизма. В этот период, последовавший за работой «Человеческое, слишком человеческое», Ницше изучает Вольтера и Конта, Спенсера и Ланге, труды естествоиспытателей и Дюринга. Он углубляет критику морали (работа «Утренняя заря» имеет подзаголовок «Мысли о морали как предрассудке») и религии (в работе «Веселая наука» звучат знаменитые слова: «Бог умер»). В этот период у Ницше зреют идеи о «сверхчеловеке» и «вечном возвращении», получившие философско-поэтическое воплощение в его самой знаменитой работе «Так говорил Заратустра». Благая весть, которую несет Заратустра у Ницше, — это весть о том, что, невзирая на весь трагизм жизни, в ней есть смысл и надежда, что самоотречение от радостей жизни, от «танца жизни», так же недостойно человека, как недостойно закрывать глаза на страдания.
Заратустра-Ницше возвещает о том, что человек есть нечто, что должно преодолеть, что все существа создавали нечто, что выше их, люди же хотят стать отливом этой великой волны, они готовы вернуться к зверям, чем преодолеть человека. Подлинное же величие человека в том, что он мост, а не цель. «Человек — это канат, протянутый между животным и сверхчеловеком, это канат над пропастью». Сверхчеловек — это соль земли, это смысл бытия. Место умершего Бога займет сверхчеловек. Идея сверхчеловека как цели, которую надо достичь, возвращает человеку утраченный им смысл существования, считал Ницше. Идея вечного возвращения, которая складывалась у Ницше под влиянием физико-космологических изысканий Дюринга, должна, по его мысли, компенсировать утраченную вместе с христианством надежду на возможную вечную жизнь за гробом.
В последний период своего творчества, перед тем, как он оказался разбит параличом, Ницше возвещает об угрозе нигилизма и призывает к переоценке всех ценностей. Он предупреждает человечество о гибели традиционных идеалов, об усиливающемся обессмысливании жизни. С его точки зрения, это расплата, которая постигла европейскую культуру, противопоставившую себя жизни, ее естественному потоку. Негативизм по отношению к христианским и гуманистическо-просветительским ценностям, характеризующий надвигающийся нигилизм, Ницше вполне разделяет. Более того, он не отказывается от своего вклада в разоблачение идолов, которым поклоняется европейское человечество, и готов продолжить борьбу с ними. Однако в отличие от чистых нигилистов, которые только разрушают, Ницше желает создавать. Он призывает к созданию такой системы ценностей, которая не будет противостоять жизни, воле к власти, а, напротив, будет соответствовать закономерностям жизненного процесса.
Создатели умирающей культуры, ее ценностей, не ведая о том, что существующий человек является биологически несовершенным, сделали его мерою всего сущего — хорошего, что оно хорошее, плохого, что оно плохое. Подлинную меру для "расценок" должна дать сама жизнь в ее сущностном измерении, т.е. жизнь как воля к власти, стремящаяся воплотить себя в сверхчеловеке. Такую переоценку ценностей смогут провести только свободные умы, ставшие по ту сторону добра и зла, т.е. вырвавшиеся за рамки устоявшейся морали. Всей предшествующей философии, считает Ницше, присущ один существенный недостаток. Философы строили свои системы, исходя из заранее принятых моральных идей. Они делали вид, что отправным пунктом для них является исследование возможностей познания, что затем они переходят к онтологии, а завершают все этикой. На самом же деле они подгоняли под некритически принятую этику онтологию и гносеологию. Свою ближайшую задачу Ницше видел в том, чтобы воспитывать подлинно свободные умы — философов будущего, способных преодолевать собственные моральные предрассудки. Будущие философы будут законодателями — творцами таких новых ценностей, которые, ориентируя жизнь тех избранных, что способны их принять, будут способствовать становлению сверхчеловека.
Людской материал, в процессе смены поколений которого будет выращиваться сверхчеловек, составят те, кто является аристократом, господином по своей природе, в ком воля к власти не задавлена враждебной ей культурой, кто способен, объединившись с себе подобными, противостоять большинству, не желающему ничего знать о подлинном предназначении современных людей. Ницше не говорит, что только немцы достойны стать материей сверхчеловека, хотя образ «белокурой бестии» — предшественника сверхчеловека — стали связывать с северогерманским антропологическим типом. Процесс перехода к сверхчеловеку будет, пророчествовал Ницше, трудным и мучительным. Он будет сопровождаться восстаниями масс, увлеченных уравнительными, и поэтому ложными, идеями социализма, вспышками национализма, мировыми войнами. К сожалению, многие из этих пророчеств сбылись.
Ницше действительно пророчествует. Его философствование не методично. «Метод — это я», — заявляет он. Ницше любил называть себя психологом. Действительно, некоторые из его афоризмов представляют собой выражение результатов пристальных наблюдений за мотивами человеческих поступков. В его устах характеристика Достоевского, как самого крупного психолога из известных ему, означает высшую оценку. Упор на психологию был естествен в эту эпоху, когда психологизм господствовал и в логике, и даже в онтологии, когда психология только стала отпочковываться от философии и делать первые шаги как самостоятельная эмпирическая дисциплина.
Работы Ницше, привлекающие своим блестящим стилем, точностью фраз, выражающих почти всегда оригинальную мысль, и отталкивающие апологией силы и инстинкта власти, оказали громадное влияние на европейскую философию и литературу. С одной стороны, его произведения вызвали всплеск как упаднического нигилизма, обернувшегося эстетизмом и культом наслаждения, так и безудержного активизма, направленного на создание (воспитание) новых людей с новыми жизненными ценностями. Сам Ницше за такие интерпретации своего учения ответственности, конечно, не несет. С другой стороны, он, как всякий подлинный философ, учит инакомыслию, т.е. учит мыслить самостоятельно, учит ставить новые вопросы. В конечном итоге большего от философа требовать нельзя.