Таким образом, игра есть своеобразное подобие, имитация прекрасного, не представляющие самую суть прекрасного. Вот почему неоправданно поступают те ученые, которые не видят разницы между прекрасным и игрой (перипетиями, невероятными комбинациями, требующими особенного напряжения и внимания) [25]. Так, А. Моль, ратуя за способность ЭВМ создавать произведения искусства, сводит художественное творчество к «составлению некоторой комбинации из элементов заданного набора символов»[26]. Но дело в том, что всякий перебор (игра) алгоритмов в системе заданных программ в сущности своей не является творчеством в собственном смысле слова, а следовательно, не выражает специфики прекрасного как эстетической цели и смысла искусства.
Вызывает у нас возражение и утверждение А. Моля о больших перспективах «пермутационного искусства», которое якобы придет на смену традиционному. Ученый явно не учитывает (не хочет учитывать) того очень важного момента, что прекрасное в рамках искусства – это прежде всего самоутверждение художника на путях познания жизни, реальной действительности, т.е. самоутверждение в виде постановки и решения новых проблем, доселе неизвестных не только машине, но и самому творцу их – человеку, – ставить же новые проблемы как раз и не способна, как утверждал основатель кибернетики Н. Винер, самая совершенная кибернетическая машина.
В книге Б. Рунина «Вечный поиск» (М., 1964) в качестве примера электронной поэзии приводится следующее стихотворение:
Ночь кажется чернее кошки этой,
Края луны расплывчатыми стали.
Неведомая радость рвется к свету,
О берег бьется крыльями усталыми.
Измученный бредет один кочевник,
А пропасть снежная его зовет и ждет.
Забыв об осторожности, плачевно
Над пропастью мятущийся бредет.
Забытый страх ползет под потолки.
Как чайка, ветер. Дремлет дождь. Ненастье.
А свечи догорают. Мотыльки
Вокруг огня все кружатся в честь Бастье.
Относясь к этому стихотворению без всякой предвзятости (и даже не обращая внимания на непонятное слово Бастье: кто такой Бастье (?) –неизвестно), нельзя не признать эстетической неполноценности этого стихотворения. Ибо, хотя стихотворение формально, в техническом отношении (в смысле ритма, рифмы) выглядит вполне удовлетворительно, тем не менее оно не побуждает читателя (слушателя) к духовно творческой работе, а следовательно, не содержит в себе предпосылок прекрасного.
А теперь вот возьмем стихотворение И. Бунина «Одиночество» (в принципе на ту же тему, что и предшествующее стихотворение):
И ветер и дождик и мгла
Над холодной пустыней воды.
Здесь жизнь до весны умерла,
До весны опустели сады.
Я на даче один. Мне темно
За мольбертом - и дует в окно.
Вчера ты была у меня,
Но тебе уж тоскливо со мной.
Под вечер ненастного дня
Ты мне стала казаться женой...
Что ж, прощай! Как-нибудь до весны
Проживу и один - без жены...
Сегодня идут без конца
Те же тучи - гряда за грядой.
Твой след под дождем у крыльца
Расплылся, налился водой.
И мне больно глядеть одному
В предвечернюю серую тьму.
Мне крикнуть хотелось вослед:
«Воротись, я сроднился с тобой!»
Но для женщины прошлого нет:
Разлюбила - и стал ей чужой.
Что ж! Камин затоплю, буду пить...
Хорошо бы собаку купить.
Здесь совсем иное: поэт (его «я») невольно включает нас, воспринимающих, в процесс сотворчества (поиска, постижения жизни, се противоречий). Это и есть то, что следует отмести к прекрасному, что является прекрасным.
Итак, сейчас можно утверждать следующее: прекрасное – это самоутверждение (самовыражение) индивида в процессе освоения (познания) существующего мира, совершающееся через посредство творческого оперирования представлениями.
Поскольку высший уровень прекрасного можно понять лишь как своеобразный скачок в духовно познавательном процессе, вызванный переходом количественных изменений в сфере представлений субъекта в новое качество, то огромная, решающая роль здесь принадлежит интуиции. На уровне интуиции субъект «думает чутьем», т.е. переживает, предчувствует истину (как осознанную необходимость). Именно это непосредственное чувственное постижение истины, точнее предчувствие истины и составляет гносеологическую сущность прекрасного.
Как интуитивное предчувствие (предвосхищение) истины прекрасное существует в образе (воображении).
О связи прекрасного с образом высказывались известные представители мировой эстетической мысли различного времени.
Образ – это своеобразный способ бытия прекрасного. Пока существует образ, может существовать и прекрасное.
Уместно сказать, что трагическое не располагает таким феноменом, как образ, хотя оно тяготеет к нему и вплотную к нему приближается. В этом смысле трагическое выполняет функцию переходного моста от безобразности к образу.
Исходя из сказанного, можно утверждать, что прекрасное – это образ истины и оно, прекрасное, распространяется не только на искусство, но и науку (научную деятельность).
Мы остановились на характеристике прекрасного в гносеологическом аспекте. Но важно обратить внимание и на социальную основу этой категории.
Игнорирование общественной природы прекрасного приводит к признанию прекрасного как способа чистого самовыражения, лишенного всякой общественной ориентации и потребности. Кроме того, отрицание в прекрасном общественного начала приводит и к другой, не менее опасной для эстетической науки, концепции, по своему существу вульгарно-материалистической, согласно которой прекрасное есть продукт творчества «художника-животного».
Прекрасное – это, однако, не способ какой-то внеобщественной активности; нет, прекрасное раскрывает себя совершенно иначе, а именно как деятельность индивида, осуществляющаяся в соответствии с общественными потребностями и целями, т.е. деятельность, наполненная чувством общественности. Эта грань прекрасного была в свое время тонко подмечена одним из крупных представителей немецкой классической эстетики Шиллером в его «Письмах об эстетическом воспитании». Так, сопоставляя чувственное наслаждение и прекрасное, он пришел к интересному выводу, что «чувственные наслаждения принадлежат нам лишь как индивидам, и род, который живет в нас, не принимает в них участия, так как мы не можем обобщить нашу индивидуальность», что только благодаря прекрасному мы выступаем «одновременно и как индивид, и как род, то есть как представители рода».
Следовательно, прекрасное утверждает себя не иначе, как единство индивида и рода, индивидуального и общечеловеческого (родового). Или, иначе говоря, прекрасное представляет собой самореализацию личности, т.е. проявление индивида как внутренне свободного общественного индивида.
Очевидно, что, будучи способом свободного общественного проявления индивида, прекрасное вместе с тем представляет собой акт целесообразного разрешения социальных противоречий, т.е. акт социально бескорыстного, общечеловеческого, родового самоосуществления индивида.
Таким образом, только по мере самоутверждения человека как личности и представителя человеческого рода происходит становление прекрасного как открытого явления природы (ее внутренних сил), в этом смысле человек не только выражает прекрасное в природе, но одновременно с этим и создает, порождает его.
Отсюда мы можем принять определение прекрасного у Н. Чернышевского «Прекрасное есть жизнь» при условии, что если будем иметь в виду жизнь не в ее естественном (природном) выражении, а очеловеченную природную жизнь, а точнее, жизнь в высшем ее проявлении – жизнь на уровне творческого самоутверждения индивида как целостного родового существа. Здесь невольно всплывает пушкинская формула, которую неустанно повторяли Н. Гоголь и А. Блок: «Слова поэта суть уже его дела» (т.е. его жизнь. – М.М.). С этой точки зрения прекрасное есть жизнь, полнота жизни в рамках творческого, родового проявления индивидуальности человека.
Теперь, после проделанной работы в области анализа гносеологической и общественной природы прекрасного, существенно обратиться к характеристике прекрасного в психологическом аспекте.
Рассматривая прекрасное как способ духовного и общественно творческого раскрытия человеческой личности, необходимо выделить здесь особое значение воли в формировании прекрасного.
Какую же роль играет воля в таком случае?
Значение воли состоит в том, что именно благодаря ей субъект способен преодолевать трудности на пути освоения мира, что конкретно выражается, во-первых, в способности выбирать и удерживать во вне себя образ-доминанту и, во-вторых, нанизывать на него различные представления, идеи, имеющие с ним определенную, иногда и достаточно отдаленную связь.
Таким образом, ясно, что отсутствие данного качества есть прямая основа аморфного, туманного состояния образа. В этом случае творец может браться за работу (в смысле пытаться создать образ) бесчисленное количество раз, но все его творческие искания окажутся безрезультатными и бесперспективными, т.е. он окажется вне преодоления тех препятствий, которые стоят перед ним на пути его самоутверждения и самовыражения, а следовательно, на пути достижения прекрасного.
Бальзак считал, что воля может и должна быть предметом гордости больше, нежели талант. Если талант, по его мнению, – это развитая природная склонность, то твердая воля – это победа над инстинктами и влечениями, над прихотями и преградами, которые она осиливает, над всяческими трудностями, которые она героически преодолевает.