Все это позволяет признать правоту слов А.И. Бурова: «Образная форма отражения действительности (конкретно-чувственное, индивидуализированное воспроизведение реальных явлений и процессов), несмотря на то, что она, конечно, свойственна искусству, не является тем существенным специфическим признаком искусства, по которому мы можем отличить его от других форм (разновидностей) общественного сознания; она является формальным началом искусства»3.
1 Ванслов В.В. Содержание и форма в искусстве. – М., 1957. – С.72.
2Цит. по:Волков И.Ф. Литература как вид художественного творчества. – С.55.
3 Буров А.И. Эстетическая сущность искусства. – М., 1956. – С.53.
Следующая точка зрения: содержание искусства интерпретируется, как отражение (выражение) социальной сферы бытия человека. Широкое распространение она получила в 20-е годы прошедшего столетия в советском литературоведении1. Ее принято характеризовать как вульгарный социологизм, поскольку содержание художественного произведения в данном случае сводилось к классовой идеологии («психоидеологии»), иначе говоря, истолковывалось как символ «классового бытия». Согласно В.Ф. Переверзеву, образ в литературе является «проекцией... социального характера»2, находимого писателем в действительности.
В начале 1950-х годов считалось, что искусство и его содержание выражает (в образной форме) социально-идеологическое отношение к жизни.
Наиболее полно эта позиция сформулирована в работах Ф.И. Калошина и Г.А. Недошивина.
В начале 1960–70-х годов данная точка зрения дает о себе знать в работах Г.Н. Поспелова (прежде всего в книге «Эстетическое и художественное», М., 1965) и других авторов. Вот одно из высказываний Г.Н. Поспелова, характерное на этот счет: «Оно (т.е. содержание. — М.М.) представляет собой творческую типизацию характерности жизни... творческая типизация характерного – это не что иное, как своеобразная, специфическая систематизация содержания идеологического «миросозерцания», непосредственного идеологического познания жизни...» 3[75].
Отождествление социального (социально-политического) и эстетического содержания произведения искусства характерно для Ю. Барабаша. «Горький был совершенно прав, – пишет он, – когда утверждал, что искусство в основе своей есть борьба «за» или «против», что равнодушного искусства нет и быть не может. Ибо искусство – всегда по эту, а не по ту сторону добра и зла. Верить в противоположное – значит поддаваться иллюзиям. Как ни специфично искусство по сравнению с другими формами человеческого сознания, все же и здесь процесс немыслим без заботы художника о конечном результате, о том, для кого и во имя чего он творит...
Отрицать наличие острой борьбы в современном мире и ее непосредственное влияние на область художественного творчества нынче может лишь слепой и глухой. В случаях, когда мы сталкиваемся с таким отрицанием, мы имеем дело либо с достойным удивления политическим инфантилизмом, либо с откровенной ревизией марксизма...
Для марксистско-ленинской эстетики не существует разрыва между общественным и эстетическим идеалом писателя, между гражданской позицией художника и воплощением ее в художественных образах. В настоящем искусстве понятие идеала неотделимо от понятия прекрасного, ибо для реалистического искусства прекрасно то, в чем выражен передовой идеал»[76].
Эта линия понимания искусства, его содержания прежде всего в социальной плоскости продолжает существовать и сегодня. Так, в одном из современных учебников по философии читаем: «Здесь (т.е. в искусстве. – М.М.) имеет место образное отражение общественной жизни (например, образ Мадонны в живописи эпохи Возрождения, образ Татьяны Лариной в «Евгении Онегине» и т.д.)... Художественное слово является тончайшим инструментом для исследования бытия человека в социальном мире...Литература способна постигать сложные социальные процессы в обществе, давать им анализ и оценку, как это было сделано в произведениях А.И. Герцена, Н.Г. Чернышевского, М.А. Шолохова»[77]. «Прежде всего оно (т.е. подлинное искусство. – М.М.) выполняет познавательную функцию, давая картину общественной жизни в различных ее измерениях».[78] Соглашаясь с автором в том, что для содержания искусства важно «образное отражение общественной жизни», все же нужно признать, что оно (художественное содержание) отнюдь не исчерпывается этим (а порою и вообще не имеет с этим дела) и по своей сути оно значительно шире и глубже.
Нет необходимости доказывать, что в целом вышеизложенная точка зрения страдает социологизмом. Сегодня особо понятно, что превращение содержания искусства в «образную иллюстрацию» к социологии, сведение его к идеологии (идеологической деятельности) более чем ошибочно.
А теперь обратимся в интересующем нас аспекте к зарубежной эстетической и литературоведческой мысли. Здесь, как правило, идет речь о содержании художественного произведения не как о познании, изображении, воспроизведении (действительности), а как о феномене выражения (самовыражения). Показательна в этом случае позиция Б. Кроче. Так, согласно Б. Кроче, «искусство – это видение, или интуиция»[79], а «каждая подлинная интуиция или каждое подлинное представление есть в то же время и выражение»[80]. Для Кроче (Nouvi saggi di esthetica. Bari, 1920) произведение искусства всегда возвещает нечто новое: «Искусство не воспроизводит некую существенную вещь, но всегда создает нечто новое; тем самым оно не есть подражание, но сотворение»[81]. Интуиция, согласно Кроче, есть «познание индивидуального», а не общего, характерного. Согласно фрейдизму, сущность художественного творчества, как известно, состоит в том, что художник выражает преимущественно самого себя, подсознательную сферу своей психики. С этой точки зрения художественные произведения Ф.М. Достоевского и других великих художников слова есть не более, чем проявление бессознательных, и прежде всего сексуальных влечений, инстинктов. По мнению Пьера Дэкса («Новая критика и современное искусство». Париж, 1968), не воспроизведение реальности, а воспроизведение самого творца составляет специфику искусства.[82]
Бельгийский философ Леопольд Флан считает, что чем больше художник в своей фантазии (грезах) замыкается в ценностях собственного Я, тем значительнее его произведения. «Художники могут достичь идеала... через внутреннюю грезу, осязаемые фантомы, через которые человек вновь обретает свое потерянное счастье».[83]
На наш взгляд, в данной позиции налицо абсолютизация субъективного начала в искусстве, его содержании. Это особенно становится ясно, если мы обратимся к эпической литературе, – ведь ее содержание невозможно представить себе вне изображения (воспроизведения).
Можно встретиться в литературоведении и с таким взглядом, согласно которому содержание искусства включает в себя как изображение, так и выражение. Так, Г.Л. Абрамович пишет: «Содержание литературного произведение всегда составляет органический сплав изображенного и выраженного писателем. Только при взаимодействии обоих начал (изобразительного и выразительного) можно говорить об идейном содержании, способном обогащать мысли и чувства читателей»[84].
Хорошо, что автор говорит о содержании литературы как о единстве «изображенного и выраженного писателем», но плохо то, что он сводит, как и многие другие авторы, это содержание к идее («идейному содержанию»). К этому добавим следующее. Разговор о содержании художественного произведения как об изображении и (или) выражении нам представляется недостаточно конструктивным. Дело в том, что содержание искусства не сводится к изображению или выражению. «Изображение» и «выражение» – это понятия, относящиеся скорее не к «содержанию», а к «форме» художественного произведения. Это значит, что изображение и выражение (как совокупность определенных художественных средств) не есть содержание, а всего лишь способы, форма передачи содержания. Кстати говоря, с синонимичным использованием слов «выражение» и «форма» можно встретиться в работе А.Ф. Лосева «Форма – Стиль – Выражение» М., 1999.
Известна в отечественной науке и такая позиция, в соответствии с которой содержанием искусства является человек (человеческая жизнь). Как считал А.И. Буров, «специфическим предметом искусства является общественный человек, как живое целое, во всем многообразии его человеческих свойств и отношений»[85]. Ныне этой точки зрения придерживается Е.А. Маймин (Эстетика – наука о прекрасном М., 1980), И.К. Кузьмичев (Введение в общее литературоведение XXI века. Н.Новгород, 2001) и др. Процитируем Е.А. Маймина: «Человеческое содержание – главное в искусстве, хотя оно и выражается не всегда прямо. Всякое подлинное искусство, каким бы языком оно ни выражалось, есть одновременно и человеческая исповедь и знание о человеке»[86]. Сама по себе эта точка зрения не нова, она известна давно, со времен Платона и Аристотеля. Ее так или иначе разделяли позднее многие, в том числе В.Г. Белинский, Н.Г. Чернышевский, А.Н. Добролюбов, B.C. Соловьев и др. По словам Чернышевского, человеческая жизнь является «единственным коренным предметом, единственным содержанием поэзии». «... и Платон и Аристотель, – писал он в статье о «Поэзии Аристотеля», – считают истинным содержанием искусства... вовсе не природу, а человеческую жизнь... У Аристотеля в «Пиитике» нет ни слова о природе: он говорит о людях, их действиях, событиях с людьми, как о предметах, которым подражает поэзия...Подражание природе чуждо истинному поэту, главный предмет которого – человек».[87] «...общеинтересное в жизни – вот содержание искусства», – утверждает он в диссертации «Эстетические отношения искусства к действительности». Общеинтересное для Чернышевского – сам человек, человеческая жизнь, индивидуальные судьбы людей в обществе. По утверждению Соловьева, «главный предмет поэзии есть нравственная и социальная жизнь человечества, бесконечно далекая от осуществления своего идеала»[88].