Основы эстетики (стр. 8 из 32)

Сказанное позволяет утверждать: возвышенное до уровня трагического есть процесс увеличения, нарастания дисгармонии, противоречий, разлада между индивидом и родом, между природным и абстрактным началом в жизнедеятельности индивида. Само же трагическое есть высшая мера, кульминация данных противоречий. В высказываниях творцов нередко находят отражение противоречия данного рода. Характерно здесь привести признание П. Чайковского: «Я весь состою из противоречий», – писал он в одном из писем к Н.Ф. Фон-Мекк.

Противоречивая природа, раздвоенность личности, которой сопутствует тревога, т.е. то, что составляет специфику трагического, как нельзя лучше выражена Тютчевым в стихотворной форме:

О, вещая душа моя,

О, сердце, полное тревоги,

О, как ты бьешься на пороге

Как бы двойного бытия!

Вполне очевидно, что процесс нарастания противоречий между указанными нами явлениями (в форме возвышенного до степени трагического) есть процесс нарастания недовольства индивида самим собой, своей жизнью.

Что касается возвышенного на уровне творчества, то оно будет выглядеть как процесс снятия противоречий, достижения единства, гармонии между индивидом и родом, между природным и познавательно- абстрактным началом в человеке.

К этому есть смысл добавить следующее. Возвышенное включительно до трагического еще не знает собственно деятельностного проявления индивида, ибо здесь активность индивида протекает как процесс отношений его с действительностью. Что же касается возвышенного выше трагического, то в этом случае мы имеем дело не с отношениями, а с деятельностью индивида как самодеятельностью. Отсюда действия индивида в первом случае носят внешний характер, во втором же случае – внутренний (духовный) характер.

В свою очередь это означает, что трагическое (а равно и возвышенное до трагического) – это такая активность человека, которая определяется аффектом (страстью), т.е. активность, лишенная воли как сознательной целеустремленности индивида на выполнение тех или иных действий. Субъект трагического находится, как правило, в распоряжении внутренне неподвластных ему (природных) сил, а отсюда совершает действия, которые ему суждено совершить не по собственной воле, а по воле страсти и аффекта как своеобразной необходимости. Это особенно наглядно просматривается на примере героев античной трагедии, жизнедеятельность которых в решающие моменты определяется, как известно, судьбой, роком. «Но судьбы, как я мню, не избег ни один земнородный муж, ни отважный, ни робкий, как скоро на свет он родится», – говорит Гектор у Гомера. «Нельзя преодолеть необходимость», «Я должен свою судьбу переносить..,», – вторит Эсхиловский Орест своей матери.

Зевсова воля, она всегда

Неуловима, непостижима,

Но и во мраке ночном

Черной судьбы перед взором смертных

Светочем ярким горит она!

– говорится в другой трагедии Эсхила «Просительницы».

Итак, причастность к судьбе лишает героев древнегреческой трагедии свободы воли, а тем самым и всяких возможностей самоосуществления как личности, индивидуальности.

По ту сторону свободы воли и самоосуществления находятся герои не только античных трагедий, но и трагедий любой эпохи, вплоть до наших дней.

Это, однако, ни в коей мере не дает нам права связывать природу трагического (в смысле эстетической категории) с несчастным случаем, происшествием в жизни человека, как делал подобное Н. Чернышевский, по определению которого «трагическое есть ужасное в человеческой жизни» (само же ужасное в жизни как страдание или погибель человека бывает большей частью вовсе не неизбежно, а чисто случайно). На этот счет мы солидарны с выводом, к которому приходит К.А. Яранцева, исследуя категорию трагического: «Несчастье, которое произошло в результате случайного нарушения техники безопасности... не имеет отношения к трагическому как эстетической категории».[21]

Опираясь на вышесказанное, мы не имеем права относиться к трагическому в эстетическом смысле отрицательно. Трагическое как форма возвышения человека было, есть и будет, человеку и человечеству и в будущем без него не обойтись. Можно без преувеличения сказать: трагическое – это часть духовного богатства человека и в известном смысле норма человеческой жизни. А. Герцен не случайно связывал трагическое с «известной степенью человеческого развития».

Трагическое должно занять, подобно героическому, свое подобающее место в искусстве и литературе. И здесь достойно упоминания талантливое произведение Ч. Айтматова «Плаха», в котором трагический элемент, занимая в произведении ведущее место, воздействует на читателя как очищающая, освежающая, возвышающая сила, как мощное средство воспитания.

Подводя итог сказанному, можно утверждать: трагическое – это не ужасное, не какое-то несчастье в результате случайного происшествия в жизни человека (гибель близкого, любимого человека во время катастрофы, выполнения служебного долга и пр.), т.е. не то, что зачастую характеризуют и в качестве трагедии (как жизненной данности), а достаточно устойчивая, закономерная и в известной степени самостоятельная позиция человека, связанная с его борьбой, бунтом за самоопределение в мире, против пассивного отношения к действительности.

Ужасное (трагедия) – это то, что является результатом физического превосходства сложившихся обстоятельств, внешних сил над человеком, а трагическое – это не физическое бессилие человека справиться с чуждыми обстоятельствами, не физическое уничтожение индивида (увечие, гибель его), а стремление, жажда, страсть человека к внутренней победе над враждебными внешними силами.

К сожалению, в нашем искусстве порою наблюдается подмена трагического ужасным (для западного искусства это давно уже стало типичным явлением), что, в частности, относится к сфере кинематографа. Свидетельство тому – фильмы «Маленькая Вера», «Меня зовут Арлекино», «Воры в законе», «Игла» и др.

В фильмах нет положительных героев, тех, что несут в себе идеал, но есть ужасное, физическое страдание и гибель людей в результате физического превосходства сложившихся обстоятельств. Так, в «Маленькой Вере» физические страдания – удел основных персонажей. Выражены они прежде всего в образе Сергея, которого ранит ее отец. Тяжелая физическая участь выпадает и на долю отца Веры.

В фильме «Меня зовут Арлекино» терпят физическое фиаско Арлекино и его друзья. Финал картины «Воры в законе» – своеобразный апофеоз физических страданий и гибели. В этом же аспекте ужасного предстает перед нами и «Игла».

Является ли ужасное предметом искусства? Если ужасное и может выступать в качестве предмета изображения в искусстве, то не в такой степени, как в рассматриваемых кинопроизведениях.

Именно малевание ужасов, пужание воображения зрителя – это как раз то, что определяет «лицо» названных выше фильмов.

В этих фильмах трагическое отсутствует. Они лишены жизнеутверждающего, духовно возвышенного начала, которое, так сказать, изнутри заложено в трагическом, в частности в виде катарсиса (очищения). И хотя герои их переносят физические страдания, а некоторые погибают, это не потрясает, не наполняет чувством сострадания. Ибо борьба этих персонажей – это борьба не духовно-социального, а физического плана, в лоне животных страстей, пробуждения и удовлетворения эгоистических, низменных инстинктов. Отсюда постоянные попойки, драки и сексуальные сцены.

Проделанный анализ позволяет заключить, что трагическое раскрывает себя только лишь в аспекте характеристики человека, способа его мироотношения и жизнедеятельности. Что же касается явлений и предметов, то они никак не могут входить в область трагического как эстетической категории.

Таким образом, трагическое – это не «одно из свойств явления, возникающее в его отношении к человеку и обществу» (Л.Н. Столович), а такое эстетическое явление, которое выступает как одно из свойств, характеристик человека, его специфическая мера и достояние.

Если в заключение учесть, что трагическое есть специфический способ самоутверждения человека через отрицание обыкновенного (среднего) – обычной, классово устроенной, «нормальной» жизни масс, т.е. через возвышение над ней, то (в соотнесенности с другими понятиями) трагическое можно представить графически следующим образом:

О СООТНОШЕНИИ ДРАМАТИЧЕСКОГО,

ГЕРОИЧЕСКОГО, ТРАГИЧЕСКОГО

Немаловажное значение с точки зрения прояснения природы трагического, его сущности и своеобразия как сферы возвышенного имеет решение вопроса о соотношении понятий драматического, героического, трагического. К этому вопросу мы и намерены сейчас обратиться.

Трагическое нельзя отождествлять с драматическим.

В настоящее время драматическое обрело статус самостоятельной категории. Драматическое – это столкновение индивида с чуждыми ему (природными и общественными) силами, дающими о себе знать как нечто внешнее (отстраненное) по отношению к нему, т.е. внешние противоречия. Примером драматического может служить образ Раневской Любови Андреевны (из пьесы А.П. Чехова «Вишневый сад»), испытывающей неожиданно свалившиеся на нее жизненные, социально порожденные трудности («Что же нам делать? Научите, что?» «Я все жду чего-то, как будто над нами должен обвалиться дом».

Трагическое – это такое столкновение индивида с чуждыми ему силами (природными и общественными), дающими себя знать по отношению к нему как нечто внутреннее, т.е. это уже не внешние, а внутренние противоречия (противоречия индивида с самим собой).

Драматическое – это такое столкновение, для которого не является обязательным несчастье человека. Думается, не лишено определенного рационального смысла высказывание Н.Г. Чернышевского по поводу драматического (при этом им фиксируется отличие драматического от трагического): «Пусть всегда нужна борьба, но не всегда бывает несчастье. А счастливая борьба, как бы ни была она тяжела, не страдание, а наслаждение, не трагична, а только драматична. И не правда ли, что если приняты все нужные предосторожности, то почти всегда дело кончается счастливо?... в истории меньше можно встретить великих: людей, участь которых была трагична, нежели таких, в жизни которых много было драматизма, но не было трагичности».