В-третьих, недостаток места через какое-то время требовал строго контролировать число переселенцев. Поэтому община начинала с какого-то момента ограничивать их приток. Так возникала идеология особой близости определенного количества людей – граждан полиса, так легче было изменить прежние различия: по родам, фратриям, племенам.
В-четвертых, несакральный или ограниченно сакральный характер вождя-правителя в таких общинах определял в целом слабость царской (монаршей) власти. Монарх не обладал и достаточным аппаратом подавления. Неудивительно, что греческие базилевсы утратили свою власть. А если обратиться к истории Рима, то причины сравнительно легких революций по изгнанию царя, когда он начинает нарушать свои обязанности и превышать права, станут еще понятнее. Так, в Риме, по мнению ряда исследователей, монарх, во-первых, был чужеземцем, во-вторых, не мог передать свою власть по наследству, в-третьих, согласно традиции почти все римские цари погибли насильственной смертью, причем некоторые из них от рук своих преемников[87].
Подводя итоги, можно сказать, что подобно тому, как крепкая власть вождя в вождестве способствует формированию монархического государства, так и примитивная демократия в полисе могла перерасти в демократический государственный строй. Разница только в потенциальных возможностях роста и в эволюционной перспективе. Монархия подчас могла трансформироваться в крупную империю с населением в миллионы, а полис в лучшем случае становился политией в сотню-другую тысяч человек.
Но следует заметить, что развитая демократия полиса не вырастает прямо из демократии догосударственных общин. Она является уже результатом, говоря языком Гегеля, отрицания отрицания, результатом длительной борьбы различных тенденций: аристократической и демосной, тиранической и демократической. Уже «давно было установлено, греческий полис, прежде чем прийти к демократическому государственному устройству, должен был проделать долгий путь развития, пройдя через ряд промежуточных стадий»[88].
Политическая форма нередко зависела от конкретных обстоятельств и исхода политической борьбы. Но можно сказать, что развитие ремесла и торговли усиливало демократические тенденции[89]. И несомненно, что рост товарности, ремесла и торговли в Афинах привел к политическому росту силы демоса, что и выразилось в бурных политических событиях начала VI века до н. э. В V в., по мнению некоторых исследователей, шла такая эволюция Афинского полиса, в результате которой экономические и политические принципы, социальная структура, моральные ценности и политические качества переросли полисные рамки[90].
Эволюционные ограничения демократиче-ского пути стейтогенеза
Демократия прямого действия (то есть непредставительная) оптимальна лишь до известного предела развития и при определенных размерах, когда есть возможность для населения непосредственно участвовать в управлении, а для власти осуществлять прямой контроль над территорией. Поэтому истинно демократические государства могли быть только мелкими. Но мелкие государства не являлись ведущей линией политической эволюции. Уже это легко объясняет слабую распространенность такой формы правления, как демократическая, вплоть до последних веков истории. Олигархические и аристократические республики (как Карфаген или Рим) могли расширяться и становиться крупными государствами[91]. Но это была уже совсем иная демократия, чем в Афинах и ряде других греческих полисов. И все равно территориальный рост склонял даже аристократические республики к диктатуре или монархии, как это случилось в Риме.
Имелись и другие причины, по которым демократические города-государства не могли стать достаточно распространенной формой.
Во-первых, торгово-ремесленный базис общества был сам по себе более редким, чем аграрный, и более неустойчивым[92].
Во-вторых, из-за неустойчивости политической ситуации, которая способствовала постоянным изменениям в самом государственном устройстве, что неизбежно ведет раньше или позже к упадку.
Постоянные политические и конституционные перевороты характерны не только для античной Греции. Государственная структура итальянских коммун также «отличалась чрезвычайной изменчивостью и представляла собой удивительное зрелище на фоне средневековой жизни, где столь важны обычное право, неподвижность, традиции. Тогдашняя поговорка утверждала, что «флорентийский закон держится с вечера до утра, а веронский – с утра до полудня»[93]. Сроки пребывания на всех должностях во Флоренции были 2–4 месяца, поэтому город жил в атмосфере перманентных выборов[94].
Можно также добавить, что развитие демократии до какого-то момента позволяет демократическому государству конкурировать с монархическими и даже одерживать над ними победы. Разве не связаны были политические и культурные успехи Афин с развитием демократии? Или взять Польшу, имевшую в период т. н. «шляхетской демократии» в XV–XVI вв. немалые политические и культурные достижения. Однако переход демократии за разумные пределы может вести к государственному кризису и упадку. Так случилось в Афинах, где, по словам Иоганна Дройзена, невозможность произвести самомалейшие ограничения демократической свободы, привела эту опасную форму государственного строя в наиболее опасный фазис ее колебаний[95]. Переход в Польше к феодальной республике во главе с выборным монархом[96] также означал постепенный упадок государственности. Безудержная шляхетская вольница, когда для принятия решения требовалось полное единогласие делегатов сейма, привела к параличу государственной машины. Дело дошло до того, что в период долгого правления Августа III в XVIII в. лишь один сейм (1736 г.) благополучно завершил работу, а прочие 13 сеймов были сорваны[97]. Результатом государственного разложения, как известно, явились разделы Польши.
Римская цивитас как аристократическая республика в некоторых отношениях существенно отличалась от греческого полиса[98]. Важно отметить, что она никогда не доходила до такой полноты демократизма, какая была в Афинах. Эта аристократическая составляющая в демократичес-ких государствах древности и средневековья делала их и более устойчивой, и более перспективной формой, чем широкая (демосная) демократия. Например, из всех итальянских городских республик только в Венеции была внутренняя стабильность, а само это государство просуществовало «кажется, дольше, чем любой другой город-государство в мировой истории: целое тысячелетие!»[99]. И объясняется это вполне просто: политическим превосходством патрициата, системой ступенчатых и очень сложных выборов, ограниченностью избирательных прав[100]. Другой пример – Дубровник. Эта крошечная городская республика на берегу Адриатического моря просуществовала весьма долго: с первой половины XV до XIX века, причем в труднейших политических условиях господства турок на Балканах[101]. Наибольшая реальная власть в Дубровнике была передана сенату, состоящему из выходцев наиболее знатных семей. «Аристократизм венецианского политического строя был не последним фактором, повлиявшим на аристократизацию дубровницкого Сената»[102].
8. Аргументы Берента и Штаерман и их опровер-жение
Теперь мы можем рассмотреть доводы, согласно которым в Афинах и Риме не было государства. Для удобства изложения я попытался сформулировать основные аргументы указанных двух авторов. Они даны под номерами и выделены отступом и курсивом. При этом не везде был смысл указывать точные страницы их работ, поскольку некоторые мысли повторяются многократно либо приводимая мной формулировка является суммированием их рассуждений на протяжении нескольких страниц. На каждый аргумент я постарался дать достаточно подробные возражения. Несмотря на все мои старания, я, однако, не смог избежать повторов, за что и приношу свои извинения читателю.
1. В полисе нет использования государственного аппарата и мощи государства для эксплуатации рабов, которая была (равно как и контроль над рабами) – частным делом (Берент. Р. 229–231). «Безгосударствен-ность полиса как раз и означает, что он не был инструментом для присвоения прибавочного продукта, а способы эксплуатации, свойственные ранним аграрным государствам (налоги, принудительный труд и другие повинности. – Л. Г.), не существовали в древнегреческом мире (по крайней мере, до эпохи эллинистических империй)» (Берент. Р. 226).
Возражения. Во-первых, в ряде случаев такое использование возможностей государства для эксплуатации и присвоения прибавочного продукта имело место. Например, эксплуатация государственных рабов на серебряных рудниках, на строительных работах или использование рабов для полицейских целей и в государственном аппарате (писцы, секретари, тюремщики и т. п.), в качестве гребцов и матросов[103].
Во-вторых, следует учитывать, что в широких масштабах этого просто не требовалось. Ведь не использовался государственный аппарат для эксплуатации чернокожих рабов в Южных штатах США. Рабовладельцы вполне справлялись с этой задачей сами. Им также не требовалась специальная полиция, чтобы ловить беглых рабов, они делали это сами или нанимали специалистов.
В вышеприведенном аргументе Берента налицо синдром марксистской идеи, что государство нужно всегда прежде всего именно для того, чтобы использовать его мощь против угнетенных классов. На самом деле потребность в государстве обуславливается самыми разными причинами. Причем едва ли не в большинстве случаев внешней угрозой или иными внешнеполитическими обстоятельствами. Для получения же прибавочного продукта долгое время было достаточно и старых способов.