Таким образом, если бы люди были лишены своих этнических и индивидуальных особенностей, то они сумели бы добраться до истины, а поскольку они не имеют этой возможности, то полной универсальности они никогда не смогут достичь. Казалось бы, из этих размышлений Л. Вайсгербера должен был бы следовать вывод о том, что люди (и в особенности учёные), по крайней мере, должны стремиться к освобождению своего сознания от субъективизма, проистекающего из их индивидуальности, и в частности от идиоэтнических уз своего родного языка [12].
Однако с точки зрения Л. Вайсгербера, попытки людей (в том числе и учёных) освободиться от власти родного языка всегда обречены на провал. В этом состоял главный постулат его философии языка. Объективный (безъязыковой, невербальный) путь познания он не признавал. Отсюда следовало и его решение вопроса о соотношении науки и языка: если от влияния языка наука освободится не в состоянии, то надо превратить язык в её союзника.
Доказательства этому мы находим в его статье Der Geruchsinn in unseren Sprachen “Обоняние в нашем языке” (1928), где он проанализировал два лексических поля немецкого языка – обоняния и вкуса. Оказалось, что последнее представлено лишь четырьмя основными наименованиями: bitter, salzig, sauer, suss (горький, солёный, кислый, сладкий), тогда как поле обоняния оказалось намного представительнее. Этот факт Л. Вайсгербер использовал в качестве доказательства влияния языка на науку. Ограниченность наименований для обозначения вкусовых ощущений, с точки зрения Л. Вайсгербера, отразилась и на соответствующей области науки, изучающей эти виды ощущений: она оказалась в плачевном состоянии, но, как ни странно, не лучше обстояло дело и исследованием различных видов запахов. Здесь Л. Вайсгербер и рекомендовал науке прибегнуть к помощи языка. При этом, советовал учёный, чтобы дать по возможности полную классификацию запахов, необходимо обнаруживать их обозначения не только в литературном языке, но и диалектах, жаргонной речи торговцев вином, табаком, чаем, парфюмеров, дегустаторов и т.д.
Таким образом, Л. Вайсгербер предлагал стоить научную картину мира исходя из языковой. Однако он признавал лишь частичное подчинение науки языку – только там, где научная картина мира отстаёт от языковой. Логика Л. Вайсгербера всегда опиралась на понимание языка как промежуточного мира (Zwischenwelt) между человеком и внешним миром. Под человеком здесь надо иметь в виду и учёного, который, как и все прочие, не в состоянии в своей исследовательской деятельности освободиться от уз, налагаемых на него картиной мира, заключённой в его родном языке. Он обречён видеть мир сквозь призму родного языка. Он обречён исследовать предмет по тем направлениям, которые ему подсказывает его родной язык. При этом Л. Вайсгербер признавал относительную свободу человеческого сознания от языковой картины мира, говоря, что в ёе рамках мы можем позволить себе некоторый “манёвр”, который и делает нас индивидуальностями [5].
Концепция ЯКМ Л. Вайсгербера является подчёркнуто словоцентрической, и выглядит её образ, по преимуществу, как система лексических полей. Именно в лексической системе языка легче, чем в других, обнаружить “мировоззренческую” природу ЯКМ [5]. Рассмотрим один из лексических примеров исследователя.
В немецком языке есть слова Kraut (полезная трава) и Unkraut (сорняк). С объективной точки зрения, рассуждал учёный, в природе не существует полезных и вредных трав. Язык же зафиксировал здесь точку зрения немецкого народа на мир. Каждый немецкий ребёнок потому должен принять эту антропоцентрическую точку зрения на травы, что она навязывается ему его родным языком, когда он усваивал его от старших.
Подобным образом дело обстоит, по Л. Вайсгерберу, и со всеми другими классификациями, которые имеются в картине мира того или иного языка. Именно они в конечном счёте и задают человеку ту картину мира, которая заключена в его родном языке. Эта картина мира может существенно отличаться от научной. Вот почему по поводу несовпадения, например, языковой картины мира в области классификации растений и соответствующей ботанической классификации Л. Вайсгербер писал: языковая картина мира здесь “совершенно не совпадает с ботанической, и многие из необходимейших языковых средств вообще нельзя обосновать или оправдать ботанически” [22].
Возникает вопрос: почему же автор этих строк стремился к сближению языковой картины мира с научной? Почему он, в частности, советовал учёным искать классификацию запахов не в сфере их восприятия как такового, а в лексическом поле обоняния, имеющемся в немецком языке? Это не логично, если, как он сам утверждал в статье о травах, языковая картина мира и научная могут очень сильно отличаться друг от друга. Очевидно, свою задачу он видел не в том, чтобы своим трудом способствовать преодолению в сознании людей их языковых картин мира и их вытеснению научной картины мира. Напротив, всю свою жизнь он стремился показать непреодолимую силу языковой картины мира на сознание её носителей.
1.2. Языковая картина мира в гипотезе Сепира – Уорфа.
Эдвард Сепир (1884 – 1939) и Бенджамен Ли Уорф (1897 – 1941) являются авторами гипотезы лингвистической относительности – концепции, согласно которой структура языка определяет структуру мышления и способ познания внешнего мира. Она была разработана в 30-х годах ХХ в. в США в рамках этнолингвистики. Согласно этой гипотезе логический строй мышления определяется языком. Характер познания действительности зависит от языка, на котором мыслит познающий субъект. Люди членят мир организуют его в понятия и распределяют значения так, а не иначе, поскольку являются участниками некоторого соглашения, имеющего силу лишь для этого языка [23].
Познание не имеет объективного, общезначимого характера; “сходные физические явления позволяют создать сходную картину вселенной только при сходстве или, по крайней мере, при соотносительности языковых систем”[26].
В советском языкознании гипотеза Сепира – Уорфа подверглась критике с позиций марксистской методологии: сторонники этой гипотезы не учитывают, что язык не представляет собой самодавляющей, тиранической силы творящей мир, а является результатом отражения человеком окружающего мира [3]. А между тем именно на тирании языка настаивал Э. Сепир: “Значения не сколько открываются в опыте, сколько накладываются на него в силу той тиранической власти, которая обладает языковая форма над нашей ориентацией в мире” [4]. Различия в способах членения мира, говорили критики, возникают в период первичного означивания и могут быть обусловлены ассоциативными различиями, несходством языкового материала, сохранившегося от прежних эпох, влиянием других языков и т.д. Выражаемое с помощью языка содержание не равно сумме значений языковых единиц, так как путём сочетания разных языковых средств можно выразить также содержание или понятие, которое не соотносится с какой либо особой единицей языка. Форма и категория мышления одинаковы у всех народов, хотя язык оказывает известное регулирующее влияние на процесс мышления [4, 7].
Однако в гипотезе Сепира - Уорфа присутствует и рациональное зерно. Язык действительно оказывает влияние на познавательную деятельность его носителей. Особенно заметным это явление оказывается в детстве. Так, маленький эскимос потому обращает внимание на разные виды снега – падающий, талый, несомый ветром и т.п., что его заставляет это делать родной язык, поскольку в нём имеются специальные лексемы для обозначения этих видов снега. Напротив, подобные лексемы отсутствуют во многих других языках. Стало быть, дети, говорящие на этих языках, будут свободны в данной области от направляющей роли родного языка в познании.
Ошибочность взглядов авторов гипотезы состояла в том, что они явно преувеличивали руководящую роль языка в познании [11]. Однако познавательная деятельность человека может осуществляться и без языка – в абстракции от языковых форм, с помощью которых предмет познания может быть в дальнейшем описан. Так, европейские дети могут узнать о разных видах снега из непосредственных наблюдений за ними. Поэтому можно утверждать, что власть языка над познавательной деятельностью его носителей не является тиранической и что наряду с языковым (вербальным) существует и другой – неязыковой – путь познания [4,14].
Критические стрелы, пущенные в адрес гипотезы Сепира – Уорфа, не должны погубить главное детище её авторов – понятие языковой картины мира. Сам термин “ЯКМ” был введён в науку Лео Вайсгербером. Это же понятие фигурирует в таких выдержках из работ Э. Сепира:
1. “Мир языковых форм, взятый в пределах данного языка, есть завершённая система обозначения… Переход от одного языка к другому психологически подобен переходу от одной геометрической системе отсчёта к другой” [23].
2. “Каждый язык обладает законченной в своём роде и психологически удовлетворительной формальной ориентацией, но эта ориентация залегает глубоко в подсознании носителей языка” [23]
3. “Языки являются по существу культурными хранилищами обширных и самодостаточных сетей психических процессов” [23].
На классификационную сторону ЯКМ в первую очередь обращал внимание Б. Уорф. Это позволило ему сравнить языковую картину мира с научной. Как первая, так и вторая представляют собою, по Б. Уорфу, “систему анализа окружающего мира” [26]. Следовательно, обе они имеют дело с моделированием мира. В этом их сходство. Но между ними имеется и существенное различие: научная картина мира – результат деятельности учёных, ЯКМ – результат деятельности рядовых носителей того или иного языка, которые этот язык и создали. Первая отражает научное сознание, а вторая – обыденное.