Пуришкевич положил на стол свой револьвер. Они не говорили и только курили, стараясь, чтобы дым не сошел вниз, так как Распутин не хотел, чтоб в этот день у Юсупова были гости мужчины. Потом спустились налить цианистый калий в рюмки. Кто-то переживал, не перепутает ли Феликс рюмки и пирожные, но Пуришкевич сказал, что этого быть не может. Они вновь поднялись наверх, а потом услышали звук автомобиля. Приехали. Капитан Сухотин завел граммофон. Стук автомобиля, хлопок дверцы, стук ног и голос Распутина: "Куда, милый?". Закрылась дверь, а вскоре к ним поднялся доктор Лазаверт в обыкновенном костюме. Они вышли и стали к перилам лестницы, ведущей вниз. Первый Пуришкевич, с кастетом, потом великий князь, потом Сухотин, а потом доктор Лазаверт. Ничего связного они снизу не слышали за шумом граммофона. Они не слышали беседы, но и откупоривания бутылок, сигнала того, что Распутин сколько станет трупом, не последовало. И это было вторым тревожным сигналом. Дверь внизу открылась, и они на цыпочках кинулись обратно. Через минуту вошел Феликс и пожаловался на то, что "это животное" (Пуришкевич, стр. 65) ничего не ест и не пьет. Дмитрий Павлович отправил его обратно, чтобы Распутин не дай бог не разнервничался и не поднялся сюда. На вопрос о настроении "старца" Юсупов ответил, что неважно, будто Распутин что-то предчувствует. Но князя настойчиво направили вниз, и он спустился. Прошло еще полчаса, и наконец-то послышался хлопок и звон рюмок, и диалог внизу ненадолго умолк. Наверху расслабились, но прошло еще полчаса, а разговор внизу не прекращался. Тогда все уже разволновались, и Пуришкевич впервые высказал идею, что на Распутина яд не подействовал. Скоро подошел Юсупов, и пожаловался, что Распутин выпил две рюмки, съел несколько розовых пирожных, и ничего. Он только интересуется, почему нет обещанной графини (или княгини, если не верить Пуришкевичу), но князь отговорился, что ей сложно исчезнуть из своего общества, но скоро она уже будет. Так что "старец" сидит мрачным, а действие яда лишь в том, что у него отрыжка и слюнотечение. Феликса вновь спустили вниз ждать, а если не подействует, тогда вернуться и сказать, они придумают, что делать. Тогда же Пуришкевич заметил пропажу Лазаверта, которому было дурно от волнения, и он прямо так и заявлял на вопрос, что с ним. Этому Пуришкевич удивился, так как под пулями с Лазавертом такого не случалось. Владимир Митрофанович уже хотел за ним спуститься, но Лазаверт и сам вернулся бледный и осунувшийся. Рассказал, что спускался к автомобилю, падал в обморок, и снег охладил ему голову. Лазаверта оставили в покое и продолжили ждать. Через минут пять Юсупов пришел в третий раз. И потребовал скорейшего решения, так как яд не действует, а "этот гад"(Пуришкевич, стр. 68) становится все более подозрительным.
Великий князь предложил на сегодня отпустить его с миром, но Пуришкевич ни на что не согласился, ибо Распутин тогда больше не приедет в дом Юсупова и ускользнет навсегда. На вопрос как же быть, Пуришкевич предложил действовать в открытую, спуститься Юсупову или всем вместе, или ему самому и уложить или из револьвера или кастетом. Юсупов согласился, и порешили на том, что Пуришкевич бьет его кастетом, а Лазаверту на всякий случай дали каучуковую гирю, но он предупредил, что слаб и едва ли будет толк. Они уже двинулись вперед, как Дмитрий Павлович остановил им и что-то шепнул Юсупову. Все вернулись назад. Юсупов спросил, не будет ли Владимир Митрофанович против, если Распутина убьет он, Феликс. Пуришкевич сказал, что ему все равно. Тогда Юсупов решительно достал из стола браунинг и пошел по лестнице вниз. Они молча кинулись вслед за ним и встали на старые позиции. Не прошло и пяти мину, как раздался выстрел, вскрик и стук падающего тела. Тут же все они слетели вниз по лестнице, толкнув дверь столовой, споткнувшись о штепсель и погасив электричество. Когда свет был зажжен, они увидели Распутина, лежащего на шкуре белого медведя перед диваном, а над ним стоял Феликс с чувством "непреодолимой гадливости вглядываясь в лицо убитого им "старца""(Пуришкевич, стр. 70). Крови было не видно, видимо, пуля попала Распутину в грудь и не вышла. Первым заговорил князь, предлагая снять Распутина со шкуры, чтобы кровь не протекла туда, куда не надо. Они переложили его бережно на пол. На шкуре не осталось крови. Дальше они окружили труп и стали рассматривать. Пуришкевич не видел его раньше, не считая той самой фотографии. И сейчас он поражался, как мог такой " на вид совершенно обыденный и отвратительный … мужик" (Пуришкевич, стр. 71) влиять на судьбы России и на ход жизни " великого народа, страна коего, в сущности, представляет часть света, а не государство" (Пуришкевич, стр. 71). Так он стоял и смотрел, а Распутин был еще жив, он агонизировал. Одернул его голос Юсупова: "Ну-с, господа, идемте наверх, нужно кончать начатое" (Пуришкевич, стр. 73). Они вышли из гостиной, поздравили Юсупова с честью избавления России от Распутина. Был уже четвертый час ночи, и приходилось спешить. Капитан Сухотин оделся в шубу Распутина, одел его боты и перчатки, успокоившийся Лазаверт натянул шоферское одеяние. Они вместе с великим князем уехали на вокзал, чтобы сжечь в печи поезда Пуришкевича одежду Распутина, заехать во дворец и вернуться с автомобилем великого князя за телом Распутина, как они по плану и собирались. Пуришкевич остался с вместе Юсуповым, но тот ушел на пустующую половину своих родителей, а Владимир Митрофанович остался в кабинете. Пуришкевич не помнит, долго ли так продолжалось, помнит только, что зачем-то он взял свой револьвер и положил в карман, а потом вышел в коридор. Снизу он услышал звук шагов и открывающейся и не закрывшейся двери в комнату, где лежал Распутин. Еще не успел Пуришкевич решить, что это такое, как раздался крик Феликса: "Пуришкевич, стреляйте, стреляйте! Он жив! Он убегает!" (Пуришкевич, стр. 74). И Юсупов с ненормальным лицом пробежал на половину родителей. Пуришкевич услышал шум шагов, пробиравшихся от двери во двор и понял, что медлить нельзя. Он выхватил свой револьвер и побежал вниз. Распутин бежал по двору вдоль решетки к выходу. Пуришкевич не мог поверить в то, что происходит, но громкий Распутинский крик: "Феликс, Феликс, все скажу царице!" (Пуришкевич, стр. 75), убедил его в том, что все это правда. Он понял, что Распутин может еще уйти, что на улице ему окажут помощь и в самом деле он скажет все царице. Тогда Пуришкевич выстрелил и промахнулся, выстрелил во второй и снова промазал. Распутин уже подбегал к воротам, когда Пуришкевич третьим выстрелом попал ему в спину, и тот остановился. Тогда четвертый выстрел пришелся "старцу" в голову, как показалось стрелявшему, и Распутин упал в снег и задергал головой. Пуришкевич подбежал к нему и ударил ногой в висок. Распутин еще пытался ползти вперед, но уже не мог, и только лязгал зубами. Поняв, что сторожить Распутина не стоит (между прочим, однажды они уже делали этот вывод), Пуришкевич вернулся во дворец, но помнил, что в момент его выстрелов двое шли около решетки, и один из них дернулся и побежал. Итак, прислуга не была посвящена в дело, труп лежал около решетки, где его мог заметить каждый, а Пуришкевичу было просто противно к нему притронуться, чтобы перенести. Поразмыслив, он решил, что если прислуга могла не слышать выстрелов, то два солдата у входа должны были, и можно обратиться за помощью к ним. Он отправился к ним, и при виде его солдаты вскочили. Пуришкевич сказал им, что он только что убил (при этих словах солдаты придвинулись к нему) "Гришку Распутина, врага России и царя" (Пуришкевич, стр. 76). Тогда один из солдат бросился целовать Владимира Митрофановича, а другой возблагодарил Бога. Когда Пуришкевич сказал, что "раскройся дело, царица не похвалит", то они ответили, что они русские люди, и не выдадут. (Пуришкевич, стр. 77.) Он обнял их и распорядился втянуть труп в маленькую прихожую. Потом пошел искать Юсупова, чтобы успокоить. Нашел. Взгляд того блуждал, и его очевидно тошнило. Пуришкевич сказал ему, что Распутина больше нет, и повел на его половину, но когда они проходили по коридору, то увидели солдат, втаскивающих труп. В этот же момент Юсупов вырвался, побежал в кабинет, схватил резиновую гирю, данную Маклаковым, и побежал вниз. Очевидно, он не мог поверить, после того, как яд и пуля не взяли Распутина, что с ним покончено. Подбежав к нему, он начал бить его резиновой гирей по голове с диким остервенением. Надо отметить, что из всех участников Пуришкевич хладнокровных рисует практически только себя. В начале Владимир Митрофанович не понял, что происходит, но увидел, что к его полнейшему удивлению Распутин все какое-то время подавал признаки жизни. Потом он крикнул солдатам оттащить Юсупова, чтобы он не забрызгал все вокруг и себя самого кровью, но это было нелегко. Наконец, его оттащили и, забрызганного кровью, усадили на диван. Он беспрестанно повторял свое имя. Видимо, решил Пуришкевич, между ним и Распутиным что-то произошло, когда князь спустился к нему, как уже думал, мертвому. Пуришкевич приказал солдатам завернуть труп в материю и перевязать веревкой. Один из солдат занялся этим, а другой рассказал, что недавно городовой слышал стрельбу и приходил осведомляться о причинах. Через полчаса он сменится с поста и вынужден будет доложить обо всех происшествиях. Городового тоже позвали, и Пуришкевич, взглянув на него, понял, что ошибся, когда позвал, но было уже поздно. Городовой признался, что это он спрашивал, он узнал и Юсупова, и Пуришкевича, на вопрос, любит ли он Россию, царя и хочет ли победы русскому оружию, ответил, естественно, что да. На вопрос, знает ли он, кто "злейший враг России и царя, кто мешает нам воевать, кто сажает нам Штюрмеров в правители, кто царицу в руки забрал и через нее расправляется с Россией" (Пуришкевич, стр. 80). Городовой оживился, и ответил, что это Гришка Распутин. Тогда Пуришкевич сказал, что они только что его убили, и спросил, сможет ли городовой молчать, на что тот ответил, что сам заявлять не будет, но если на присягу поведут, но не солжешь. Пуришкевич понял, что ничего не поделаешь, и отпустил городового.